Если у нее откуда ни возьмись появляется печенье, что ей стоит сделать так, чтобы откуда ни возьмись появилось полотенце. Вскоре я услышал, как она взбегает по лестнице на второй этаж.
Вот что значит быть молодым: она успела взбежать по лестнице, открыть и захлопнуть три шкафа, включить в ванне воду, наполнить ее и, наверное, снять с себя всю одежду за то время, что мне понадобилось на то, чтобы встать с кресла, отнести свою чашку на кухню и наблюдать, как коричневая жидкость, крутясь, исчезает в отверстии раковины. Я сумел выпить только четверть чашки, но это уже начинало сказываться.
Я хотел было вернуться в гостиную и усладить свой ум мудрыми речениями доктора Кула, но понял, что позывы мочевого пузыря станут все настойчивее, что каждое движение их только обострит и гораздо разумнее подняться в кабинет, чтобы быть поближе к месту, которое мне срочно понадобится, как только Катриона закончит мыться. Если учесть, с какой быстротой она проделала все предварительные действия, к тому времени, когда я поднимусь наверх, она, наверное, уже вылезет из ванны. И я принялся подниматься по лестнице.
Но уже на четвертой или пятой ступеньке понял, что дело не терпит отлагательств. Возможно, мой мочевой пузырь, услышав плеск воды, доносящийся из ванной, решил, что я уже добрался до туалета и можно приступать. Ты знаешь, с каким трудом я поддерживаю шаткое равновесие жидкости в своем организме, но в тот день все шло не по заведенному порядку, и непривычная активность совсем сбила с толку мою систему водораспределения.
Я добрался до второго этажа и медленным шагом, каждую минуту ожидая катастрофы, подошел к двери ванной комнаты. Там стояла полная тишина. Видимо, Катриона или еще не залезла в воду, или, учитывая быстроту, с которой она умела пить чай, находить книги в магазине и так далее, уже закончила мыться и сейчас просто нежится в ванне. Но, даже если и так, я со страхом думал, что мой мочевой пузырь наверняка воспримет плеск, который раздастся, когда она начнет вылезать, за сигнал к действию и подо мной образуется лужа не меньше той, что выплеснется из ванны.
Так что мое положение было весьма щекотливым, а также критическим. Я постучал в дверь:
— Катриона!
— Что?
— Вы в ванне?
— Да. — Это подтвердил весьма опасный для меня всплеск.
— Можно мне, в свою очередь, попросить вас об одолжении?
Я не мог себе позволить идти к сути дела окольным путем, как сделала она. Мне было не до такта — давление внизу живота становилось невыносимым. Я объяснил ей, в чем дело, извинился и сказал, что, если я не открою немедленно дверь, мы окажемся в затруднительном положении, которое поставило бы в тупик даже изобретательную миссис Б.
— Ладно, — сказала Катриона, и опять раздался всплеск.
Тот факт, что в ванной комнате нет запора, раньше не имел для меня никакого значения, но теперь я осознал, какую важную роль этой небольшой подробности было суждено сыграть в «исходном коде» моей жизни. Я вошел и, хотя мой взгляд был устремлен на унитаз (сиденье на котором, к моей досаде, было опущено), заметил, что Катриона сжалась в ванне, обхватив руками подтянутые к животу колени, опустив на них голову и громко насвистывая, что, видимо, является общепринятым поведением в подобных ситуациях, хотя точно я этого не знаю, поскольку такая ситуация никогда не возникала за годы моей размеренной жизни под эгидой миссис Б., не провоцировавшей никогда подобных осложнений.
Я сделал свое дело, спустил воду, со своей обычной тщательностью вымыл руки и сообщил Катрионе, что ей больше нет нужды спешить. Но прежде чем я успел уйти, она сказала (не издав ни звука во время моего музыкального, хотя и не совсем верного исполнения «О рождественская звезда»):
— Раз уж вы здесь, может быть, вы тоже сделаете мне одолжение?
Мне-то казалось, что мы квиты. Но не мог же я отказать ей еще в одной просьбе. Она попросила меня потереть ей спину.
— А вам недостаточно просто полежать в воде? — спросил я. — Я всегда так делаю.
— Ну, если вам не хочется, то не надо, — отозвалась она, приняв позу доисторического погребения.
— Да нет, я не возражаю, — сказал я. — Если вы не привыкли отмокать лежа, я, конечно, могу закатать рукава и потереть вам спину.
Интересно, всем женщинам нужно, чтобы им терли спину? Из разговоров с миссис Б. я ничего такого не обнаружил, но можно поискать ответ в Интернете. Подтянув манжеты, я взял губку и стал тереть спину Катрионы, ощущая ладонями ее ребра и позвоночник. Отжимаемая из губки теплая вода протекала у меня между пальцев.
— Очень милая спина, — сказал я.
— Спасибо.
Я прошелся несколько раз вверх и вниз по спине Катрионы; это было не труднее, чем мыть машину (чем, как ты помнишь, я раньше часто занимался), даже легче, поскольку человеческая спина значительно меньше машины. Скоро я вошел в ритм.
— Как приятно, — сказала Катриона, когда я собрался остановиться. — Потрите, пожалуйста, шею тоже.
Она еще ниже наклонила лицо к коленям, а я намочил в воде губку, чтобы выполнить ее просьбу. Форма ее шеи напомнила мне труднодосягаемые изгибы и углы на кузове моего старого «морриса» — с какой нежностью я вспоминаю своего надежного друга! — а уши слегка походили на те стрелочки, которые выскакивали, как маленькие семафорчики, каждый раз, когда я хотел повернуть направо или налево.
Катрионе, кажется, нравилась эта процедура. Она повернула голову, и я заметил, что глаза у нее закрыты — наверное, для того, чтобы в них не попала мыльная вода. Да, с моей стороны было глупо воображать, что нежная девушка захочет погрузиться в грязную воду, которая может попасть ей в нос или загрязнить уши, на одно из которых я смотрел в эту минуту: оно было похоже на розовую раковину, прячущуюся в мокрых волосах. Когда я провел губкой по ее плечу, она подняла руку и откинула с лица волосы, которые в мокром виде казались темнее и в которых виднелись пряди разного оттенка. Она как будто расслабилась, сняла с подтянутых колен руки и опустила их, чтобы я мог достать губкой до передней части ее шасси, то есть тела. Должен признать, что маленькие груди Катрионы пока еще не пострадали от ее привычки бегать и значительно отличались по размерам и форме от грудей голой девушки, читающей книгу «Ферран и Минар».
Как странно, подумал я, что спущенное колесо и проливной дождь, книги, дурацки расставленные по полкам служащими-подростками в магазине Уотерстоуна, слабость моего стареющего мочевого пузыря и разные мелкие подробности скрытого кода, чей справочник наверняка можно найти в каком-нибудь самом неподходящем месте на полках этого бестолкового торгового предприятия, именующего себя книжным магазином, — что неожиданным и вместе с тем неизбежным результатом всего этого было долгожданное облегчение для пожилого человека и удовольствие для молодой женщины, которая теперь, опираясь на руки, слегка изогнула спину, хотя я уже стал задумываться, не пора ли мне вернуться кабинет и сесть в кресло.
— Можно задать вам вопрос? — сказал я. Она не открыла глаз, и, решив, что она не возражает, я продолжал: — Скажите, все женщины носят внизу бороду? — Я уже имел возможность сравнить небольшую бородку между ног Катрионы с более пышной растительностью, которую предпочитали носить женщины на экране моего компьютера. — Может быть, большинство бреются или даже носят нечто вроде усов?
Тут Катриона открыла глаза, словно просыпаясь ото сна, и опять подняла колени.
— Вы в самом деле никогда не видели раздетой женщины? — спросила она с тем же недоверием, с каким раньше спрашивала о супе, самолетах и разных прочих мало мне известных повседневных вещах.
Правильно истолковав мое молчание, она сказала:
— Это очень странно. Впрочем, я ничего не имею против. У меня такое чувство, будто вы вовсе и не мужчина. Нет, меня, кажется, занесло, — торопливо добавила она, употребив одно из своих жаргонных словечек, которые я уже научился правильно воспроизводить и прощать ей (в конце концов, она изучает науку жизни и так ловко орудует перочинным ножиком). — Может быть, дело в том, что вам так много лет… Нет, все не то. Но я ничего не имею против.
И с этим она легла в ванне, так что над водой осталось только ее лицо, и я с удивлением подумал: зачем она заставляла меня тереть ей спину, если все равно собиралась сделать так, как я ей советовал.
Во всяком случае, с мытьем явно было покончено, и я пошел в кабинет, слыша за спиной, как она встает в ванне, как с нее стекает вода. На этом, наверное, все бы и закончилось, и я даже не стал бы тебе все так подробно описывать, если бы не разговор, который у нас состоялся с Катрионой, когда она пришла ко мне в кабинет, уже одетая и в тюрбане из еще одного незнакомого мне полотенца (сколько же она их обнаружила и сколько у меня их всего?).
В это время я пытался найти «файл», который она для меня «открыла». У меня это почему-то не получалось, и я попросил Катриону мне помочь, хотя понятия не имел, зачем она опять пришла ко мне в кабинет — разве что попрощаться. Я даже подумал, не собирается ли она потребовать с меня плату за сверхурочную работу, а может быть, она считала, что за обещанные мной деньги она обязана отрабатывать у меня полный день. Когда она нашла нужный «файл» и на экране опять появилась обнаженная женщина, Катриона сказала:
— Вам не кажется чудным, что кому-то вздумалось показываться в таком виде совершенно незнакомым людям?
Я с готовностью признал, что это действительно «чудно», не желая задерживать далее Катриону и опасаясь, что у нее опять возникнет желание «выпить чайку».
— Может, она таким способом ловит кайф? — предположила Катриона. — Или чувствует себя у руля?
И она принялась обсуждать этот вопрос сама с собой. Я передаю ее высказывания по возможности слово в слово, хотя ты, наверное, понимаешь, какого усилия мне это стоит — все равно что попытаться скопировать надпись на японском языке, где нечаянная клякса может привести к самым серьезным последствиям.
— Вам не было неловко, когда вы вошли в ванную? — спросила Катриона.
На это я не нашел, что ответить, и продолжал щелкать «мышью».
— Вам до меня вроде и дела не было — как будто в ванне не женщина, а куча белья. Я вас за это уважаю. И вы вовсе не старались быть вежливым. Но, может, некоторым женщинам, вроде той на экране, сознание, что кто-то смотрит на нее с полным безразличием, что кому-то это неинтересно, помогает поймать кайф. И они чувствуют себя у руля. Это все равно как показаться гинекологу или что-то вроде этого.
Тебе, полагаю, не надо объяснять, что все это мне было понятно не больше, чем «Волшебный мир Интернета» доктора Кула, и даже менее интересно, хотя Катриона сочла нужным продолжить эту дискуссию с собой:
— Так, может, когда эта женщина решила позировать перед камерой, она вовсе не думала о мужиках, у которых что-то там шевельнется, а только о себе. Камере на нее наплевать, и она, может, ловила кайф, воображая мужиков, которых, как и камеру, эта картинка ничуть не проберет.
К этому времени она несколько раз произнесла эту загадочную фразу «ловить кайф» или «поймать кайф», совершенно меня запутав. Наверное, я что-то не так записал и переиначил весь смысл ее слов. Но фраза эта проникла в мое сознание — точно так же, как начат проникать в мое сознание доктор Кул. И я решил попробовать употребить ее сам.
— А вы, сидя в ванне, поймали кайф?
Я надеялся, что эта лингвистическая игра, когда я притворялся, что знаю, о чем говорю, поможет мне лучше понять «прямую видеосвязь» и немного приблизиться к Розье, Феррану и Минару и прочим. Я действовал примерно так же с Али и миссис Кемпбелл, и там это сработало — в какой-то степени. Так почему бы не попробовать еще раз?
Катриона принялась теребить выбившуюся из-под тюрбана прядь волос, и, вид у нее был такой, будто я задал очень трудный, тонкий и серьезный вопрос. Точно так же она медлила с ответом, когда я спросил ее, влюблена ли она в этого молодого человека — Юена, или Гери, или как там его, — и точно так же, как и тогда, ответила:
— Не знаю. — Но потом, после еще одной паузы, когда я уже почти забыл, о чем ее спросил, добавила: — Может быть. Как-то это,.. — И после еще более долгой паузы, когда я уже решил, что с этим вопросом покончено (в конце концов, ее ответы никак не помогали мне истолковать картинку обнаженной женщины), она сказала, опять прибегнув к анаколуфу, который так трудно перенести на бумагу: — Когда вы терли мне спину… мне было… у вас очень хорошие руки.
— Спасибо, — сказал я.
— То есть я не могу поверить, что вы никогда не делали ничего такого раньше.
Еще минута — и она опять спросит меня: «Неужели вы и в самом деле?..» Чтобы это предотвратить, я спросил ее, не приходило ли ей в голову почитать Юма, и, когда она ответила: «Нет», предложил ей пока что проглядеть «Феррана и Минара» и сказать мне, имеют ли они какое-нибудь отношение к Жану-Бернару Розье и его таинственной «Энциклопедии», которая в конце концов и была предметом моих последних писем тебе. Такие темы, как обнаженные девушки в ванне, только отвлекают меня и годятся лишь для дешевых романов, присутствие которых на полках Уотерстоуна привело меня в такое негодование.
После этого Катриона ушла, и я испытал огромное облегчение, не получив еще одного предложения «попить чайку». Я слышал, как она спустилась по лестнице в гостиную, а сам занялся поисками в Интернете, набрав на клавиатуре «Руссо». Вскоре, через серию «гиперссылок», как назвал бы их доктор Кул, я вышел на «Национальный музей античности», затем на «Путеводитель по кинофильмам» и, наконец, на «сайт» молодого человека в Техасе, изучающего компьютерную науку и интересующегося Толкином. Проведя за этим приятным занятием сорок пять минут, я не обнаружил никакой новой информации по интересующему меня вопросу.
Нет, все-таки Катрионе пора отправляться домой в свою лишенную горячей воды квартиру и к своим занятиям наукой жизни. Я вовсе не хочу, чтобы из-за меня она стала отставать в учебе. Я спустился вниз и обнаружил ее на диване. Она сладко спала, а на груди ее лежала открытая книга «Ферран и Минар».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41