Глаза не в силах объять весь его блеск, всю роскошь. Закрываешь их, а свет, пронзительный, резкий, отраженный от сияющего треугольника, все равно проникает сквозь сомкнутые веки. Не город, а сказка из «Тысячи и одной ночи».У ног его драгоценным ковром раскинулось синее море, и воздух над гребнями волн танцует, поет, ликует. Над морем воды — море домов, а над ними высятся многие десятки мечетей со стройными остроконечными минаретами, возглавляемые Великой мечетью в порту. Между ними — янычарские казармы, административные здания и синагоги иудейского населения. И все это венчает, над всем царит Касба — замок дея.Вокруг этого белого волшебства вьется зеленый венок. Это не ликующая молодая зелень светлого мая, а темные, сочные, вечно живые кипарисы, масличные и финиковые пальмы и рододендроны.И сегодня молодой француз, как и прежде, лишь с большим трудом сбросил с себя обаяние Алжира, так неотразимо действующее на всякого пришельца. Однако история Парвизи помогла ему разрушить эти властные чары. Нет, он не позволит себе больше заблуждаться и ослеплять себя прекрасными картинами. Рабство, издевательская торговля людьми, которую вели дей и его подручные, позор всему человечеству — были хорошо известны ему, как и миллионам других европейцев. Впрочем, его-то самого это мало касалось. Франция от этого была свободна. Откупалась. Платила ежегодно тридцать тысяч испанских талеров, которые правитель Алжира требовал за право добычи кораллов и торговые привилегии. Кто и что скажет против? Обыкновенная нормальная сделка. А другие? Неаполь — из года в год, — не испытывая унижения, отправлял дею с поклоном двадцать четыре тысячи испанских талеров дани «за защиту» своих кораблей. Столько же соглашались платить и Швеция, Дания, Португалия. Впрочем, это их дело. Или все же нет? Дань! Не лежит ли на этих странах вина перед всей Европой? Разумеется, они знают, чем отговориться: иначе корсары нападали бы на их корабли, грабили бы грузы, захватывали людей…— К французскому консулу. Судно «Компани д'Африк», — уведомил Пьер Шарль начальника порта. Тот не чинил никаких препятствий. Он хорошо знал маленький парусник с французским флагом на мачте.Сказка рассеивалась сразу, как только приезжий попадал в город. Узкие, темные, извилистые улочки; больше лестниц, чем гладкой дороги. Грязь и запустение. От сточных канав тянет удушающими запахами. Дома с редкими маленькими оконцами, да и те — зарешеченные. Люди всех цветов и оттенков кожи пробираются вдоль стен, склоняются над колодцами, которых в этом жарком городе, к счастью, предостаточно. Фигуры в лохмотьях жмутся по уголкам, разбегаются, завидев турецкого солдата, возвращаются, стоит умолкнуть стуку его туфель, занимают прежние места и ждут, сами не зная чего. Но горе несчастному, кто по рассеянности коснется вдруг янычара! Бастонада — битье палками по пяткам — самое малое, что ему за это полагалось, а худшее — годичные принудительные работы в морском арсенале. Дею всегда нужны дешевые рабочие руки. А уж чьи еще руки дешевле, чем руки преступника? Ишь ты, дотронулся до турка — разве это не преступление? Решаются подобные дела легче легкого, на судебное решение достаточно нескольких минут. И все. На годы, если не навсегда. И никаких надежд. Разве что могучий правитель сам лишится власти, а его враги освободят приговоренных, чтобы обрести себе друзей. Это может случиться не сегодня завтра Никогда не забывай о могиле, всевластный дей! Многие рвутся к трону. Не доглядишь, не отправишь их вовремя в могилу — сам в нее ляжешь. Многие добивались с помощью влиятельных друзей ранга трехбунчужного паши; но менялся ветер, другие партии вырывались вперед — и летели головы в песок. Это так опасно — быть деем: а ну как янычары, одним из которых ты и сам был когда-то, переметнутся к другому!Но хвала Аллаху! Опасность грозит только от своих собственных людей, которых можно успокоить чинами, должностями и подарками. Многие могущественные европейские державы, чьи морские и сухопутные силы далеко превосходят мощь Алжира, платят ему дань и ищут через своих консулов благосклонности дея. Они мирятся с поношением своих представителей, хоть и пытаются, словно дети, разыгрывать из себя обиженных, но в конце концов снова шлют ему подарки.А туземцы этой гигантской страны, для которых он — чужак? Они ворчат порой. А иной раз какое-нибудь кабильское племя, деревня, а то и семья, отваживаются даже на личную войну. Впрочем, какая это война? Так, небольшая перестрелка. Все эти дрязги мигом улаживаются Огромное число племен, различные расы — стоит подстрекнуть одних против других, и заварится каша. Никаких янычар не надо — сами передушат друг друга. Так уж назначено Аллахом, как и все в этой жизни: турки должны править — а кто же осмелится восстать против воли Аллаха! Пока народы и племена не соберутся под единое знамя, не пойдут за общим вождем — махди, опасности внутри страны для турецких захватчиков не существует.На улицах и в переулках города сновало множество людей, одетых в черное. То были евреи, их заставляли носить этот ненавистный мусульманам цвет. Презираемые, закабаленные, запуганные погромами люди. Не один дей выколотил из евреев деньги на завоевание трона. Ни на секунду они не гарантированы от того, что янычары нападут вдруг на их дома и заберут себе все, что покажется им хоть сколь-нибудь ценным. А рискни только еврей поднять руку на мавра, не говоря уже о турках, его неминуемо ждала смерть от веревки или огня. Да, с одной стороны — презрение, кабала, угрозы всеми и всяческими бедствиями, с другой стороны — угодливость и умелое использование власть имущих. В их руках сосредоточились все денежные операции Регентства. Они ведут торговлю с друзьями и врагами, извлекая выгоду из своих знаний всяческих дел и обстоятельств, о которых властителям иным путем никогда бы не дознаться.Не редко попадались на улицах и негры. Иные из них — одетые даже, как высокие государственные чиновники. Оно и понятно. Турки — чужие в стране, негры — тоже. Они не питали к господам такой ненависти, как мавры, берберы или независимые жители гор, гордые, сильные, светлокожие кабилы, крайне редко встречавшиеся в уличной толпе. Они почти не покидали ущелий и каньонов Атласского хребта, а если уж выбирались оттуда, то не иначе как с враждебными намерениями. Возможно, они были потомками древних нумидийцев, а то даже и готов или вандалов. Но не только внешность отличала их от всех прочих, а и неистребимая ненависть к поработителям. Они были лютыми врагами турок. Любой и каждый.Де Вермон добрался до широкой главной улицы, тянувшейся параллельно берегу от Баб-Азун Баб (араб.) — ворота.

на юге к Баб-эль-Уэд на севере. Улица кишела самым разномастным людом. Народ шумел и галдел в пестрых кофейнях, у стоек с товарами, пристроенных в нишах каменных стен, в лавочках и у лотков мелочных торговцев. Прямо на улице трудились ювелиры и изготовители всяческих безделушек, сапожники, портные, брадобреи, писцы. Но Пьер Шарль не обращал на все это ни малейшего внимания. Пусть сидят себе, сложив ноги калачиком, толстые надменные купцы, пусть торгуются до одури, и турки пускай себе курят свои длинные трубки, и увечные с нищими попрошайничают — это все после, когда он поговорит с консулом и сумеет, возможно, уделить часок своему любопытству.По этой улице, одной из немногих заслуживающих такого названия, молодой француз прошел до самого конца. Затем он повернул на запад. Французское консульство размещалось вне городского треугольника, в зеленом поясе. Направо от него дорога вела к христианскому кладбищу, налево — к загородной резиденции дея.— Месье де Вермон! Какими судьбами? — приветствовал его консул.— А вы не догадываетесь?— По делу «Астры»?— Мой отец просил вас навести справки об оставшихся в живых.— Разумеется, я постарался исполнить желание вашего почтенного родителя. Но к несчастью — я крайне об этом сожалею, — до сих пор успехов в этом почти не достиг. Положение мое, как, впрочем, и всех других европейских представителей, в настоящий момент — скажем прямо, очень трудное. Отречение Наполеона, вы понимаете? Самое лучшее — как можно реже попадаться дею на глаза.— Новая политическая обстановка тревожит его?— Разве можно узнать, что таится в душе восточного человека? На его лице не прочтешь ничего, не то что у наших земляков. За цветистыми речами нового дея Омара-паши кроются змеиное коварство и змеиная увертливость. Только думаешь, что услышишь что-то важное, осязаемое, как он молниеносно делает финт и ускользает в сторону. За сладким, как рахат-лукум, велеречием тут же следует еще более приторными речами сопровождаемый выпад. Месье де Вермон подбросил мне орешек с каменной скорлупкой.— Но должны же от «Астры» остаться хоть какие-то следы, — возразил Пьер Шарль.— Судно все еще здесь. Разве вы не видели его в порту?— Не обратил внимания, да и не знал ничего об этом.— Оно уже продано.— Кто купил?— Ливорно. Итальянцы могут без опасений плавать на нем теперь по Средиземному морю. На «Астре» их не побеспокоит ни один корсар.— Сперва они грабят европейцев, а потом им же и продают захваченные суда!— Мы защищены договором…Намек консула звучал язвительно. Какое дело Франции до итальянских государств? Он, консул, глубоко уважает месье де Вермона-отца; но как же может этот достойнейший купец обременять его, дипломатического представителя Франции, таким делом! У консула, хоть его правительство и очень дружно с деем, и без того предостаточно забот и хлопот с этим капризным и диким господином. И не надо перегружать его сверх меры!— Я понимаю. Надеюсь, у вас не было из-за этого неприятностей.Пустые общие фразы, и больше ничего.— Да нет, месье де Вермон. Просто мне не удалось еще пока вплотную заняться этим. Разумеется, при соответствующих обстоятельствах я непременно попытаюсь оказать эту услугу вашему высокочтимому отцу.— Не утруждайтесь более, спасибо. Я не столь обременен заботами, как вы, и попытаюсь сам навести нужные справки. И к тому же это всего лишь прихоть моего отца, не имеющая за собой ничего существенного.— Наилучших успехов!У консула явно отлегло от сердца — посетитель так легко освободил его от столь щекотливого дела. Но какими же нитями связан де Вермон с «Астрой»? Впрочем, нет, не стоит даже задавать таких вопросов. И знать об этом не стоит. Незнание иной раз лучше знания — ответственности меньше.А Пьер Шарль был крайне удивлен: выходит, отец, вопреки первоначальному своему решению, поручил-таки поиски французскому представительству!Когда он спустился в город, над бухтой раскатился пушечный выстрел. Во всех улочках и переулках возникла вдруг толчея, беготня, суматоха. Ремесленники отложили в сторону свои инструменты; продавцы шербета подхватили на плечи бурдюки и кувшины. Всех охватило одно стремление — скорее в порт!С выступа стены Пьеру Шарлю была видна вся акватория.В порт входил стройный парусник. Позади него — неуклюжее купеческое судно. Корсар с добычей.Набережная кишела людьми. Секунда за секундой из скопища домов притекали все новые толпы. Вся эта человеческая масса колыхалась и пенилась, как взбаламученное штормом море.Сквозь толпу невозможно было пробиться. Все дома позапирались. Сверху, из своего замка, дей любовался зрелищем, которое предоставил своим подданным, как делали некогда римские императоры, чтобы отвлечь массы от опасных для державы мыслей.«Посмотрим и мы!» — порешил де Вермон, продолжая свой путь.Что это был за спектакль! Времени никто не замечал. Все долго, терпеливо ждали, пока пиратский корабль уберет паруса, еще дольше — пока захваченное судно подведут к причальной стенке.И тут началось!Плененную судовую команду погнали с борта, словно стадо скота.— Христианские собаки! Аллах да низвергнет вас в самое пекло! Забить всех до смерти! В цепи их! — ревела и буйствовала толпа.Никого из этих пленных жители Алжира прежде и в глаза не видели, ничего о них не знали и мстить им не собирались — просто эти люди были чужие, а с чужаками — как с чужаками!— Шербет, сладости, фрукты! Сочные, спелые, сладкие фрукты! Покупайте, покупайте! — кричали торговцы, и здесь не упускавшие своей выгоды.— Что за товар привез, Али?— А можно этих собак потрогать руками?— Сколько просишь за них? — галдели алжирцы, перебивая друг друга.— Эй, старик, что дашь за это колечко? Я снял его с одной христианской женщины.— А ну, прыгай, парень, прыгай! Быстрее, быстрее! — глумливый смех перекрыл общий гул.Один из пиратов пнул ногой молодого матроса, замедлившего шаги перед бешеной толпой.Чиновники дея рассекали людскую стену, прокладывая себе путь. Восьмая часть добычи принадлежала государству. С государством полагалось рассчитываться в первую очередь. Остальное делили реис и команда.Иной раз эти бестии схватывались между собой, грызлись за жирный кусок, как дикие звери.И, как всегда, умоляли о помощи пленники, вопили побитые и затоптанные, сыпали проклятиями дерущиеся корсары, во весь голос ликовали сумевшие отхватить у других какую-нибудь малость, лаяли собаки, кусая людей за ноги.Сумасшедший дом!Одетые в черное стояли в сторонке. Им не нужно было протягивать руки и хвататься за добычу. Им ее еще доставят.Иные из несчастных европейцев проявляли полное безразличие ко всему, что происходит с ними и вокруг них. Рабство — конец жизни. Другие все еще боролись, как львы, за свободу, бросались на землю, огрызались на пинки и палочные удары.Вот один вырвался из рук стражника. Рывок вперед. Мощнейший рывок. Словно разъяренный бык, устремился он на янычара. Удар. Солдат повалился как мешок.Толпа завыла. Стоявшие поближе накинулись на смельчака. Удар саблей. Пленник с разрубленным затылком упал замертво. Освободился от рабства. Жители Алжира и думать забыли, что помогают ненавистным туркам.Кровавый спектакль; зрелище, бесчисленные ужасающие подробности которого потрясали душу! Восьмая часть — дею. Это — самое главное, это — прежде всего и во что бы то ни стало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48