У них должна быть возможность!
Ильгет на мгновение почувствовала робость, она привыкла считать себя самым младшим членом отряда. Да какого черта... Она настроилась на волну компункта.
— Квазар, я Туманность, — произнесла она непривычный позывной. Голос Дэцина откликнулся немедленно.
— Туманность, я Квазар, слышу хорошо... что у вас? — последнее он произнес совсем тихо.
— Арнис ничего не слышит, — сказала Ильгет, — оглох. Данг тяжело ранен, Бера погибла. Заберите Данга, и мы с Арнисом пойдем дальше.
— Господи, — выдохнул Дэцин, — а ты как, Иль?
— Со мной все хорошо. Заберете Данга? Надо скорее, а то он не выживет.
— Я свяжусь сейчас с Иостом. Жди. Мы попробуем.

Через час почти непрерывной перестрелки неподалеку от воронки сел ландер. Двое армейцев выскочили, забрали Данга, попытались поругаться с Арнисом, но Ильгет послала их подальше. Арнис поменял шлем на исправный. После этого остался только путь вперед. Как можно скорее. Как можно скорее, но Дэцин все-таки разрешил дождаться ландера, чтобы эвакуировать Данга.
— Иль, — сказал Арнис, — я, к сожалению, не слышу ни хрена. Но ты просто делай, что я говорю, ясно? Мы прорвемся...

Вскоре стемнело. Они двигались вдвоем по выжженной равнине, невысоко над землей, оседлав скарты, временами, приземлившись, они стреляли в дэггеров, в ужасе вжимаясь в землю, каждую секунду ожидая смерти. Жизнь была удивительно однообразной, Ильгет казалось, что так было всегда, что никогда ничего другого в ее жизни не было, а если было — то не с ней. И так же будет вечно. Даже и смерть уже перестала пугать, и взрывы стали привычными. Все рано или поздно становится рутиной.
Они дошли до окраины города.
Здесь радиация была поменьше. Они остановились, перекусили, выпили немного рома. Ильгет приняла виталин. В городе бои обещали быть особенно напряженными. Зато тучи разошлись, наступил новый день, на Ярне — обычный летний день, по квиринскому времени — Страстная Пятница.

Ильгет не совсем понимала, где находится. Несколько секунд она соображала, потом ей показалось, что был крик «Воздух», сердце бешено заколотилось... или это ей все-таки приснилось? Ильгет уже, оказывается, сидела в постели. В постели?!
Нет, не было тревоги, поняла она. И тотчас вспомнила все. Сегодня Пасха. Светлое Воскресенье. Весь день вчера шли уличные бои. Это было уже не так страшно, как у города, дэггеров немного, а эммендары не так опасны. Да и было их мало. Особенно тяжело было у склада, где оставались последние дэггеры. После уничтожения основных сил противника пятьсот пятый отряд ДС вместе с десантом занял Комитет Народной Системы, тюрьму, телестудию, и таким образом, основная работа была проделана. Конечно, в городе еще придется потрудиться. Но это уже сущие пустяки...
Данга нет, его эвакуировали прямо на орбиту, на один из крейсеров. Но он жив. И тяжело ранена Иволга, говорят. Очень тяжело, хуже, чем Данг. Ее ранили уже в городе, она довела-таки своих десантников до цели, и здесь уже, на штурме зданий Системы, когда «Щит» был уже на нуле, ее зацепило осколками.
И Бера погибла. Ильгет еще толком не успела к ней привыкнуть, но все равно — невыносимо тяжело и жалко. Как она хотела увидеть Квирин еще раз...
Господи, за что все это? За что мы платим такую цену? За свободу?
Ильгет опустилась на колени, уткнулась лбом в деревянный край кровати.
За чью свободу мы должны платить, Господи? Почему все так ужасно?
Так ведь и Он заплатил, вдруг подумала Ильгет. Точно так же, как и мы. Он знает, что такое боль, и что такое смерть.
И что такое воскресение.
Бера будет жить, подумала Ильгет. И Андорин тоже. Они будут жить. У Господа все живы. И впервые уверенность в воскресении мощно и победно заполнила ее душу.
Сегодня им удалось выспаться по-королевски. В лучшей гостинице Иннельса, в «Адоре». Почему бы и нет... Ильгет выспалась по-настоящему, но чувствовала себя жутко грязной — перед сном она и не подумала мыться, просто не до того было.
А вымыться можно, почему бы и нет?
Ильгет никто не тревожил. Она сняла бикр, вымылась в душе — даже подача воды не прекратилась, ну что ж, в городе бои не были сколько-нибудь серьезными. Весь вчерашний день — сплошное мельтешение... по сравнению с четвергом и даже пятницей все это — суета сует. Чистого из одежды ничего не было, Ильгет выстирала под краном свой тельник, а пока надела бикр прямо на голое тело. Немыслимо было подумать, надеть на чистое это невероятно заскорузлое, провонявшее потом белье.
Ну и проблемы, подумала Ильгет. Вчера еще такая мысль даже не приходила в голову... Спайс кольнул в запястье. Ильгет поспешно нацепила на ухо приемник, вытащила из горловины маленький микрофон.
— Иль? — это был голос Дэцина, — ты как, в порядке?
— В полном, — сообщила она.
— Подползай вниз, в Белый Зал, ага? Мы тут пообедать собрались.
Пообедать? Ильгет бросила взгляд на часы. Ну да, уже далеко за полдень... После виталина и трех суток на ногах спится очень хорошо.

Есть хотелось зверски. Остальные, возможно, перекусили с утра. Ильгет увидела накрытый стол — прямо по-квирински накрытый, на лучших тарелках «Адоры», тонком фарфоре, здесь была и зелень какая-то, и жареная рыба, и мясо, и белый рассыпчатый рис, и даже крашеные яйца — говорят, терранский еще пасхальный обычай, кто-то умудрился яйца сварить, покрасив их заодно, правда, все в один — красноватый цвет. Но при этом все сидели отнюдь не за столом, а в сторонке, собравшись в круг. Арнис поднялся Ильгет навстречу.
— Доброе утро, — он ласково улыбнулся.
— Доброе утро... — она вдруг сообразила, что Арнис говорит совершенно нормально, не как глухой, — ты слышишь?!
— Ага, у меня все прошло.
— Господи, Арнис, я так рада! — она быстро обняла его за шею. Просто от радости. Потом сказала.
— Христос воскрес!
— Воистину! — ответили ей хором несколько голосов. Ребята окружили ее. Ильгет ошарашенно оглядывалась. Все они были здесь. Ойланг только сидел в сторонке с независимым видом, но и он теперь подошел. Мира, Гэсс, довольный Иост с нашивками ВКС на бикре, Арнис, Дэцин, и двое агентов, таких, как Бера — Лестрин и Санди. Высшая временная власть в городе.
— Садись, Иль, — Дэцин указал ей на пустой стул, — мы тут, понимаешь, хотим немного отпраздновать... у нас священника нет, но ничего, мы так.
— Вы у нас и будете за священника, — сказала Мира.
Все поднялись. Дэцин прочитал молитву, как мог, по памяти. Потом взял Евангелие — кто-то уже раздобыл на лонгинском языке, и прочел отрывок о Воскресении.
— Ну вот, давайте споем теперь...
И все запели эдолийский старинный гимн, на умершем терранском языке, вместе с которым на Эдоли и попала христианская вера.
Gloria in exсelsis Deo et in terra
pax hominibus bonae voluntatis...
И пели чудно, три женщины умудрялись петь на два голоса, и на два голоса — мужчины, и так четко, так слаженно звучал этот старинный гимн в высоком пустом зале ресторана, будто несколько дней перед этим бойцы занимались спевками, а не прорывались сквозь огонь. И только теперь Ильгет почувствовала хоть какую-то тень любви и умиротворения, настоящей, светлой Пасхальной радости — сквозь все, сквозь горе и ужас, сквозь ощущение раздавленности и смятости душевной и физической... Воскресение! Господи, благодарю! — сказала про себя Ильгет. И посмотрела на лица товарищей, такие же бледные, измученные, и с таким же только что родившимся светлым блеском в глазах.
— Все, пойдемте за стол, — тихо сказал Дэцин, когда гимн закончился.
— Ну наконец-то, — Ойланг подскочил, потирая руки, — религиозные фанатики закончили свои напевы. Можно пожрать!
— Смотри, гнусный язычник, — сказал Гэсс, садясь за стол, — Только и думаешь, как бы пожрать. Вот окажешься в геенне огненной...
— А там я уже был, — сообщил Ойланг.
— Ну у вас и шуточки, — проворчал Дэцин.
— Все принялись за еду.

Бои на этом закончились. 505й отряд остался в Иннельсе. Работы было столько, что и теперь иной раз приходилось двое или трое суток проводить без сна, на виталине.
Городская тюрьма и еще несколько зданий Системы были переполнены пленными. Их следовало отсортировать. Часть передать в руки местной — переформированной заново — полиции. Эммендаров — на лечение. Когда погибает сагон, эммендар испытывает голодание, подобное наркотическому. Вылечить это очень трудно, но в некоторых случаях возможно. Поэтому для эммендаров был оборудован лечебный центр. Тех пленных, кто не запятнал себя преступлениями против мирного населения, просто отпускали, по домам.
Сразу же с Квирина стали приходить корабли, груженные самым разным оборудованием, пищевыми синтезаторами, приборами. Все это следовало разгружать, сортировать, распределять по районам. Иннельс — столица, здесь самый центр снабжения.
Дэцин с помощью Арниса и Лестрина занимался подбором и формированием нового правительства Лонгина.
В городе необходимо было поддерживать порядок, кормить жителей, восстанавливать предприятия, давать людям работу. Занимались этим, конечно, лонгинцы, назначенные на соответствующие посты, но руководство и помощь им требовались.
И еще наступил следующий этап информационной войны. Собственно, пропаганда. По местному телевидению и радио, в газетах и в компьютерной сети (которая теперь стремительно развивалась) шли непрерывные потоки информации — аналитические статьи и передачи, история сагонских войн, разъяснение в новом свете событий последних лет, не жалея черных красок — рассказы о страшной участи тех, кто не подчинился Народной Системе, а также об ужасах войны, которую Лонгин вел против всего мира, и о последствиях этой войны для захваченных народов. Разъяснение роли Квирина во всей этой истории. Рассказы о тех, кто пожертвовал жизнью за освобождение Ярны... и так далее, и тому подобное. Ильгет особенно активно занималась именно этой частью работы. Ведь она — лонгинка, понимает местные реалии и ментальность. Но чем дальше, тем больше ее тошнило от всего этого. Во всем, что говорила и делала она, что передавали СМИ, которые она контролировала — не было ни слова лжи. Все это было правдой. Но мерзким было то, что правду приходилось вдалбливать и внушать людям так, словно это была ложь.
Правду не надо никому доказывать. Истина должна сиять в небе, чистая и незапятнанная, для всех совершенно очевидная.
Но это было почему-то не так, и эту истину, что сагоны — зло, приходилось доказывать.
Ильгет было особенно мерзко, когда журналисты сделали передачу о ней самой. Собственно, передача была о полиции Народной Системы вообще. Передача острая, бьющая по нервам, по совести — как можно было допустить такое? Участь Ильгет не была чем-то исключительным, всех, кто заподозрен в сочувствии «террористам», в борьбе против Народной Системы, пропускали через эту отработанную систему «дознания». В передаче показывали, как крепятся на кожу проводки болеизлучателя... Как в силовых тисках можно ломать мелкие косточки, например, пальцев. Ильгет трясло от всего этого, но умирая от жути и отвращения к себе, она рассказала о своих ощущениях от пережитого. После передачи Ильгет вернулась в гостиницу, Арнис, молча обняв ее за плечи, повел в столовую и налил большой граненый стакан рома.
А еще то и дело передавали сигналы о найденных где-то бесхозных дэггерах. Сигналы нужно было проверять. Иногда дэггеры действительно обнаруживались. Их уничтожали.
На улицах постреливали. Где-то в городе, как и по всей стране, прятались банды не смирившихся и не сдавшихся бывших сингов. Их ловили, и на это тоже уходили силы и время квиринцев.

Ильгет в первые же дни выяснила местопребывание матери. Мать была жива, здорова и, по-видимому, процветала — но звонить ей сразу Ильгет не решилась. Дни были забиты под завязку. Позвонишь — и как объяснить, что не можешь сию же минуту все бросить и прийти. И завтра не можешь...
Да и мама могла бы сама с ней связаться — ведь наверняка видела ее по тв, читала о ней статьи. Но почему-то не стала связываться.
В конце концов Ильгет решила просто прийти — без всякого предварительного звонка. Затолкав легкий страх куда-то в пятки, постучала в дверь.
Может, еще никого и дома нет...
Шаги. Ильгет напряглась, но шаги показались ей незнакомыми. Слишком тяжелыми. Дверь отворил мужчина — в майке и тренировочных штанах, с черными длинными усами. С недоумением уставился на Ильгет.
— Здесь живет Китти Ривейс? — быстро спросила она.
— А вам что нужно? — поинтересовался мужчина.
— Я... — Ильгет вдруг почувствовала слабость в ногах, захотелось прислониться к стене, — ее дочь...
Несколько секунд мужчина ошарашенно смотрел на нее. Потом повернулся и крикнул в глубину коридора.
— Китти!
Ильгет замерла. Ей было страшно.
Маму ужасно хотелось увидеть. Но... слишком многое мешало. Почему мама сама до сих пор не попыталась найти Ильгет? Может, она из тех, кто все еще придерживается просагонских взглядов — и она осудит дочь? Видела ли она передачу о том, что случилось с Ильгет? Как это на нее подействовало?
Ильгет даже и Неле до сих пор боялась звонить. Мешало мышечное воспоминание — как вывернула беззащитную кисть, как швырнула подругу на пол...
Они ведь все ненавидят нас. И их можно понять. Они ненавидят. Лоб Ильгет покрылся испариной. Так же, впрочем, как я ненавижу сагонов. Они же не понимают, кто пришел в Лонгин первым... и как им это объяснить? И как пережить теперь их ненависть?
Мама выглядела не очень хорошо — побледневшее лицо в морщинах, краска на волосах вылиняла, проявились темные корни. Мама всегда красилась под блондинку. И сейчас, в 50 с лишним лет, на голове ее не было седины.
Ильгет замерла. Но все прошло очень хорошо. Мама бросилась к ней с криком «Ильке!» и обняла ее, руки неловко скользнули по бикру. Ильгет почувствовала себя слишком громоздкой и неуклюжей, но что поделаешь, без бикров ходить запрещалось, все-таки броня.
— Господи, Ильке, откуда ты взялась? Я так переживала... Ну заходи... Знакомься, это Кейн.
Мужчина в майке бледно улыбнулся.
— Кейн, это моя дочь, ты представляешь? Я просто не верю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70