Когда мы грабили захваченное судно, он обычно устраивал для его офицеров пир у себя в каюте, а потом, сделав им подарки из их же собственного добра, вежливо возвращал на судно.
— Но, скажите, ради Бога, почему? — спросил чей-то голос сзади. — Разве проклятые испанцы не сжигают и не мучают наших, захваченных ими в плен? Разве бедняга Джон Оксенхэм не страдал от ужасных пыток, прежде чем наместник Перу повесил его в Лиме?
— Твоя правда, — прорычал Мун. — Что до меня, никогда не пойму, почему сэр Френсис так мягок с папистами.
Это и много чего еще слушал Генри Уайэтт, опечаленный воспоминаниями о Питере, но, как и у всех остальных, глаза у него сузились и участилось дыхание, когда капитан Мун рассказывал, как трюмы «Касафуэго» слиток за слитком отдавали чистейшее золото и серебро, как в сундуках «Золотой лани» исчезали в великом множестве маленькие мешочки жемчуга, изумрудов и тех больших желтоватых алмазов, которыми славились прииски Южной Америки.
Что именно в тот момент заставило Уайэтта поднять глаза над головами сидящих, он бы не мог объяснить, но, как бы то ни было, он заметил группу из трех человек, спокойно входящих с конюшенного двора. Один, одетый в темно-зеленое платье, отделанное алыми полосами, казался довольно высокопоставленной персоной, а двое других были рангом пониже, хотя и не принадлежали к классу служивых.
В поведении этого энергичного темноволосого молодого дворянина замечалась какая-то отчужденность и что-то было знакомое в том, как выглядела его светло-коричневая борода, подстриженная на итальянский манер. И вдруг он вспомнил тот день во дворце королевы в Хэмптон-Корте, как Дрейк говорит ему приглушенным голосом: «А вон там стоит образец совершенства сэр Филипп Сидней — солдат, поэт и в данное время любимец королевы».
Но был еще один факт, который врезался в сознание Уайэтта: королевский любимчик был также главным над артиллерией и потому в военных вопросах стоял наверху. Почему это начальник артиллерии королевы вот так, чуть ли не тайно, появляется в Плимуте? Быстро и не привлекая к себе внимания, сэр Филипп прошел через заднюю часть пивной, направляясь в приватную комнату в сопровождении хозяина заведения, который весь рассыпался в поклонах и восторженно улыбался.
Не сформулировав в уме никакого определенного плана, Уайэтт натянул на голову свою круглую кожаную шляпу, потихоньку выбрался из толпы и вышел во двор, где стояло с полдюжины разгоряченных верховых лошадей, от которых шел пар, и тройка слуг, видимо, из той же компании сэра Филиппа охлаждала их пыл. Уайэтту с его наметанным глазом стало совершенно ясно, что этих животных гнали сюда очень быстро и издалека.
На ум пришла мысль, которая показалась ему очень важной. Как и все другие, служащие на «Бонавентуре», он понимал, что сэр Френсис Дрейк смертельно боится, как бы присутствие на корабле какого-нибудь любимчика королевы, подобного этому бойкому, бросающемуся в глаза сэру Филиппу Сиднею, не смутило бы его и не лишило бы авторитета в глазах всей команды.
На берегу Уайэтт, подчиняясь внутреннему побуждению, заплатил лодочнику два фартинга за то, чтобы он отвез его на флагманский галион, который великолепно смотрелся ярко окрашенным корпусом и снастями, четко выделявшимися на желтоватой мути воды и на фиолетово-синем темнеющем небе.
Адмирал играл в шашки со своим флагманским капитаном Феннером, когда адъютант доложил ему, что некий член экипажа настоятельно просит переговорить с сэром Френсисом. Дрейк, гордящийся тем, что всегда доступен офицерам и людям низшего ранга, кивнул, выражая согласие.
— Так это снова вы, мастер Уайэтт? — отрывисто проговорил он. — Похоже, всегда, когда мы встречаемся, в воздухе пахнет грозой.
Уайэтт стоял перед ним и нервно мял шляпу.
— Точно, сэр, но на этот раз, может, я и напрасно вас беспокою.
Взгляд синих холодных глаз посуровел.
— Помогай вам Бог, если это действительно так. Ну, говорите, что там такое стряслось?
— Помните, сэр, когда мы были во дворце, вы показали мне одного дворянина?
— Там их было навалом.
— Но этот был очень красивый молодой человек с раздвоенной каштановой бородой. — Генри бросил взгляд в сторону, на капитана Феннера. — Вы еще назвали его любимчиком королевы.
Челюсти Дрейка так резко сомкнулись, что клацнули зубы.
— Сэр Филипп Сидней! Он в Плимуте? — Слова прозвучали как удары палочек по туго натянутой коже барабана.
— Так точно, сэр. Я только что видел, как он приехал. Он остановился в таверне «Трезубец».
Феннер разразился крепким проклятием:
— Горящие глаза Иисуса! Это как раз то, чего мы боялись!
Дрейк окинул Уайэтта проницательным взглядом.
— Сэр Филипп прибыл с помпой? Много с ним сопровождающих?
— Нет, сэр. Он, должно быть, гнал изо всех сил, это видно по лошадям. И с ним только двое джентльменов.
Нетрудно было заметить, что Дрейк напряженно думает. Он вскочил на ноги и сделал несколько быстрых шагов взад и вперед, тогда как Феннер ворчал себе в бороду и жаловался, что эскадра все еще торчит у мыса Рейм Хед.
Вдруг адмирал щелкнул пальцами.
— Я уверен, что эта жаждущая романтики горячая голова выскочила из шелковых пут королевы и примчалась сюда, чтобы участвовать в экспедиции. — Он дернул себя за остроконечную бороду. — Подождите здесь, — приказал он Уайэтту и, проорав команду вверх по сходному трапу, позвал своего секретаря.
Когда Фульк Гревиль спустился к нему в каюту, Дрейк продиктовал расчетливое, но в скромных выражениях, письмо сэру Френсису Уолсингему, настаивая на том, чтобы немедленно отозвали во дворец этого человека, представляющего собою вызов его личному авторитету.
«Я просто не могу потерпеть, чтобы сэр Филипп Сидней стал одним из членов моей компании, — писал он в заключение, — особенно в изложенных мною обстоятельствах. Ее милостивое величество ни за что не поверит, если только вы не убедите ее как можно скорее, что я не уговаривал ее любимца принять участие в своей экспедиции».
— Вы, мастер Уайэтт, будете нашим посыльным. Отвезите это Гренвиллю в Гринвичский дворец и не жалейте никаких расходов. Гоните туда во всю мочь. Я не испытываю никакого желания смотреть на белый свет из темницы Тауэра.
Глава 4
В ДОМИКЕ МИССИС ФОСТЕР
— …Итак, куколка, я передал послание адмирала в руки сэра Френсиса Уолсингема. Когда этот большой человек прочитал письмо, его лицо вспыхнуло как вечерняя заря.
Уайэтт, сидя на табурете, согревал руки у крошечного камелька в этой довольно просторной спальне миссис Фостер, которая стала теперь их единственным домом.
— Видишь ли, Кэт, дело это было чрезвычайно щекотливое. Сэр Филипп Сидней женат на дочери Уолсингема, Франсуазе. «Дурак! — гремел милорд советник. — Ну что за романтический идиот!»И он обложил своего зятя такими крепкими словами, что мне и подумать-то о них стыдно.
— Еще бы, неудивительно, — комментировала Кэт, неторопливо расчесывая свои светлые, с медовым оттенком пряди, всегда бывшие для ее мужа главным источником восхищения.
Королеве, объяснил Уайэтт, еще предстоит узнать, что ее любимчик не только не подчинился приказу, повелевающему отправиться на службу под начало графа Лестера, но подобно шкодливому школьнику в обиде сбежал с урока, потому что королева считала его чересчур драгоценным для такой суровой и грубой морской экспедиции, которую намерен предпринять адмирал.
После двухдневного пути, осунувшись и загорев, Уайэтт был вознагражден за свои труды: при расставании Уолсингем бросил ему небольшой кошелек, говоря: «Возьмите это, мой добрый друг, и передайте мою благодарность адмиралу. Думаю, ваша скорость и его проворство спасли и сэра Филиппа, и меня от самой большой беды».
— А как выглядит сэр Френсис Уолсингем? — Кэт явно была довольна, что ее Генри фигурирует в делах государственной важности. Ее широкие серые глаза горели прелестным огнем.
— Ему за пятьдесят; длинноносый и малость согнутый ревматизмом.
— А кошелек? — проговорила она, улыбнувшись и протягивая руку. — Это подарок судьбы, мой милый, а тот золотой фунт, что дал тебе адмирал, ну… это меня не касается.
— Увы, в кармане адмирала было почти что пусто, — вздохнул он. — Единственная золотая монета и несколько серебром. — Он притянул ее к себе на колени. — Надеюсь, что в кошельке милорда Уолсингема окажется достаточно, чтобы расплатиться с этим проклятым долгом Нику Спенсеру и дать тебе возможность продержаться до моего возвращения. — Он огляделся вокруг. — А где мой добрый зеленый плащ? И где твои ожерелье и расческа?
Его жена принужденно улыбнулась.
— Вести о гибели «Катрины» быстро достигли Лондона. Николас Спенсер был очень добр, но другие кредиторы привели судебных приставов — и у нас все забрали. Фактически, Генри, они не оставили почти ничего, кроме этой рубашки, которая сейчас на мне.
Уайэтт медленно постучал кулаком о кулак.
— Бедняжка моя! Скверно, конечно, что так рано нам выпало это невезение.
Сидя у него на коленях, Кэт вытянула ногу и не слишком-то белым пальчиком подтолкнула конец хворостины в огонь.
— Жизнь, душа моя любезная, как мне говорили, не что иное, как везение и невезение, которые выпадают попеременно. Может, оно и лучше, что наше невезение явилось, когда мы молоды. И у нас бывают удачи. — Она повернула голову и заглянула в его честные синие глаза.
— Бывают удачи, — невесело повторил он.
— Да, милый. — Губы ее коснулись жесткой его щеки. — Когда ты вернешься из экспедиции, которая, я уверена, будет успешной с твоим замечательным адмиралом, нас уже тут будет двое, чтобы любить тебя и восхищаться тобой.
— О Кэт! Кэт! Ты и правда в этом уверена?
— Вне всякого сомнения, — просто отвечала она. — Так говорит матушка Фостер, а она в такого рода делах имеет большой опыт.
Расцеловав ее, он грустно вздохнул.
— О Боже, только подумать, что я должен уплыть от тебя так далеко и оставить тебя почти без гроша. Ты, наверное, Кэт, должна сожалеть о той ночи, когда я постучал тебе в ставни?
— Никогда! — горячо возразила она. — Ни на одно мгновение! Ты уезжаешь утром?
— Да, — неохотно признался он. — Адмиралу нужно быть уверенным в том, что я виделся с сэром Френсисом Уолсингемом.
— Это и хорошо, — пробормотала она. — Знай твои кредиторы, что ты возвратился, нам бы могло быть плохо. Так что поезжай-ка ты лучше завтра пораньше. Но до этого… — Она развязала свою рубашку, и та соскользнула ей на колени. Глянув поверх сияющего белизной плеча на их узенькую и неудобную постель, она улыбнулась безмятежной улыбкой.
Глава 5
14 СЕНТЯБРЯ 1585 ГОДА
Не много потребовалось времени жителям городишка Плимут в графстве Девон, чтобы все узнать о нарочном, прискакавшем галопом из Лондона. Сообщали, что он загнал двух лошадей — такова была срочность его поездки. Ходили слухи, будто этот адъютант привез три письма: одно, адресованное этому бравому юному дворянину сэру Филиппу Сиднею, с требованием немедленно вернуться к королевскому двору; другое — адмиралу сэру Френсису Дрейку, со вздохом огромного облегчения воспринявшему непосредственный приказ ее величества, чтобы ни при каких обстоятельствах сэр Филипп Сидней не сопровождал его экспедицию; и третье — его милости мэру Плимута с инструкцией упечь любимчика королевы в тюрьму, если только он проявит нерешительность и задержится с отъездом в Лондон.
Бедный сэр Филипп пришел в замешательство. Каким это образом королева так быстро узнала о его попытке сбежать? Говорили, что молодой дворянин, этот бедняга-романтик, неистовствовал как безумный, прочтя короткое и властное распоряжение Глорианы немедленно явиться в Гринвичский дворец.
Как только сэр Френсис Дрейк и подчиненные ему адмиралы благополучно проводили в путь, назад в Лондон, «цвет рыцарства», удрученного и все время при этом проливающего крокодиловы слезы, гавань Плимута стала ареной какой-то судорожной, почти нелепой спешки. Одно за другим к причалам подтягивали или прибуксировали суда разных видов; те, что служат для перевозки провианта: каравеллы, береговые суда, боты и кромстеры, — и на них сваливали в беспорядке первое, что попадалось под руку из припасов. Только отходило одно нагруженное судно, как уже другое подставляло свои борта причалу. Адмирал так торопился, что никто не знал, какие именно припасы шли на те или иные суда. Он не стал даже медлить, чтобы наполнить бочонки водой, истощившиеся за время бесконечных проволочек. Простые моряки и джентльмены — последние стали уже соблюдать строгое предписание Дрейка «тянуть и тащить вместе с матросами» — работали до седьмого пота.
На самом деле адмирал пошел даже на то, чтобы выставить вдоль лондонской дороги дозоры из моряков, а у Ярмута — сторожевое судно с приказом предупреждать его и мешать проезду любого посланника королевы. Весь день на протяжении 12 и 13 сентября эскадра Дрейка заглатывала в свои трюмы орудия, продовольственные припасы и прочее снаряжение.
Возможно, это была лишь ложная тревога, но когда дозорные Дрейка на лондонской дороге примчались что есть мочи в Плимут — это было на утренней заре 14-го — и, еще не отдышавшись, сообщили, что в Тейвистоке остановился перекусить гонец королевы, собираясь заодно поменять лошадей, адмирал повернулся к капитану своего флагмана. Чувствуя, что задул свежий ветер, хотя небо и было пасмурным с дождевыми облаками, он коротко отчеканил:
— Срочно передайте сигнал поднять якорь. Клянусь Богом, им меня не остановить!
Жители городка столпились на барбикане, большой проходной башне, стояли рядами у различных причалов и даже вышли на еще не достроенный мол. Те, кто находился на каперских и других судах, не сопровождающих экспедицию, смотрели, как распускаются паруса одного за другим двадцати семи кораблей, входящих в эскадру Дрейка. Большинство из них выглядели совсем крошечными и на самом деле такими и были, ведь тоннаж их не дотягивал до ста тонн.
В сущности, в поход уходили только три действительно крупных корабля: шестисоттонный флагманский корабль «Бонавентур»с вымпелом Дрейка и флагом с крестом Святого Георгия, четырехсоттонный галион «Лестер»с флагом контр-адмирала Ноллиса — кузена самой Глорианы, а также двухсотпятидесятитонный корабль «Подспорье», принадлежавший королеве и находившийся под командованием сварливого капитана Уильяма Винтера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68