— Ради Бога, джентльмены, — канючил другой, — поверьте, что мы никакие не убийцы-разбойники, а всего лишь бедные фермеры, которых разорило огораживание общинных земель и которые идут теперь искать работу в город Хантингдон. Мы почти валимся с ног от голода — и Дик и я.
Нотка искренности, ясно проскользнувшая в голосе говорящего, убедила Уайэтта. Он слишком хорошо сознавал, что многие мелкие фермеры по всей Англии вынуждены были стать бродягами из-за огораживания того, что раньше было общинными хозяйскими землями, с целью превращения их в частную собственность.
— Ну, тогда вам позволяется присоединиться к нам, — решил Уайэтт. — И все же шагайте впереди нас и ради вашего же собственного блага не поднимайте ни малейшего шума и не делайте неожиданных резких движений.
— Благослови вас Господь, добрые люди, — щербато заулыбались и одетый в лохмотья, и его босоногий спутник. — Давно уже с нами никто не разговаривал по-человечески.
После того как были извлечены обещанные хлеб и сыр, четверо мужчин зашагали в молчании, нарушаемом лишь чавканьем ног и копыт по скверной, изрезанной глубокими колеями дороге. Наконец они ступили на чуть более высокую местность, заросшую ивами, березами и ольховником, часто подступающими прямо к дороге.
Уайэтт почувствовал в кончиках пальцев покалывание и напряженность. Где-то там, в тумане, ему послышались тихие голоса. И еще один мягкий сосущий звук, словно кто-то вытаскивал ногу из грязи. Но, может быть, это всего лишь олень со своей оленихой — и больше ничего?
— Эй вы, идите ровнее, — предупредил Уайэтт, рассчитывая, что громкий его голос приникнет в самую чащу окружающего леса. — Одно неверное движение — и двое бродяг лягут трупами в эту трясину.
— Мы же поклялись всем святым, что мы бедные, но честные люди, — недовольно проворчал тот, что был пониже, с дубиной. — Нас вам бояться нечего. — Эту успокаивающую» фразу он прокричал так же громко, как и Уайэтт свое предостережение. А не подчеркнул ли он малость слово «нечего»? Так или иначе, но из подлеска не исходило больше ни звука.
Их медленное продвижение продолжалось около часа, и вот наконец отвратительная дорога постепенно пошла на подъем. В то же время и туман поредел настолько, что стали видны небольшие пастбища, и группы деревьев, и даже домик из серого камня, заброшенный, с провалившейся крышей. Развалюха стояла, окруженная молодым сосняком, проросшим на месте, должно быть, когда-то колосившегося хлебного поля.
Всем четверым путникам картина эта оказалась до боли знакома. По всей Англии можно было увидеть сотни подобных брошенных на волю судьбы крошечных наделов, владельцев которых довели до голодной смерти или выгнали прочь после огораживания их общинной земли каким-нибудь богатеем во время кровавого и несчастливого царствования Филиппа и Марии.
Все эти беды произошли из-за того, что цена на шерстяную ткань, идущую на экспорт в Германию и Скандинавию, поднялась на такую неимоверную высоту, что владельцы щедрых зерновых полей перестали выращивать жито и начали разводить овец. В результате такого перехода от земледелия к овцеводству появились, с одной стороны, совершенно новый денежный класс, а с другой — огромная армия честных мужчин и женщин, лишенных своих наделов и доведенных до отчаяния безработицей.
По мере того как солнечный свет прогонял этот серебристо-серый мрак, окутавший болота, настроение у Уайэтта поднималось. Как славно было сознавать, что с каждым шагом он все ближе к Сент-Неотсу, к родному дому и к милой Кэт Ибботт. Но в то же время сомнение не давало ему покоя: а вдруг сквайр Эдвард Ибботт осуществил свое намерение и помолвил свою старшую дочь с человеком более подходящим, более прочно стоящим на ногах, более близким к нему по общественному положению, чем безземельный моряк? Ведь у Генри Уайэтта нет за душой ни шиллинга лишних денег и за последние два года о нем не было ни слуху ни духу.
Надо же быть таким круглым идиотом, чтоб не писать домой почаще! Нахмурившись, он поспешал за двумя бродягами в обносках, торчащих из-под козьих кафтанов, бредущих уныло повесив безобразно косматые головы. При полном свете дня они выглядели еще более покинутыми и одинокими, чем сквозь недавнюю дымку тумана.
Когда дорога наконец стала посуше, Питер остановил вьючную лошадь.
— Теперь, мужики, бояться вам нечего и дорогу свою вы найдете, так что ступайте своим путем — и да сопутствует вам более удачливая судьба.
— Вы были так добры к нам, несчастным оборванцам, — ухмыльнулся вдруг тот, что был покрупнее. — Вот вам моя рука, буду всегда рад услужить вам. — И он протянул грязную пятерню с узловатыми пальцами.
Уайэтт, улыбаясь, пожал ее и вдруг обнаружил, что кисть его стиснута, словно капканом. Питер, однако, отскочил в сторону и резко пригнулся под дубиной второго разбойника, внезапно описавшей круг над его головой. С хриплым торжествующим мычанием первый сильно рванул Уайэтта к себе, но левой рукой моряк успел схватиться за кинжал, что висел у него на поясе.
Одна лишь лошадь, опустившая словно молью изъеденную голову, оставалась безучастной свидетельницей происшедшей затем молчаливой, но отчаянной схватки. Напавший на Уайэтта, похоже, еще не был знаком с новыми приемами борьбы, завезенными недавно из Италии, когда фехтование шпагой дополнялось применением кинжала. Захватив и обезвредив правую руку Уайэтта, предназначенную для шпаги, разбойник уже мнил себя победителем и только тогда распознал свою гибельную ошибку, когда кинжал моряка пронзил ему предплечье правой руки.
Питер тем временем схватился с другим злодеем, меньшего роста, и, в основном благодаря своей силе вырвав у него дубинку, с глухим стуком опустил ее на засаленную шапчонку из грубой коричневой шерсти. Издав хриплый звук, похожий на кашель, тот рухнул без движения на утоптанную грязь дороги. Все происшедшее не заняло и полминуты.
Глава 8
ПОДСУДНОЕ ДЕЛО
Таверна, что стояла на распутье в глубине Рамсейского леса, не могла претендовать на какую-то исключительность. Кажущиеся карликами по сравнению с разросшимися вокруг гигантами дубами четыре фронтона «Пестрого быка»с подернутой зеленью мха соломенной крышей говорили о том, что это скорее бедный постоялый двор, нежели гостиница. Однако из старой кирпичной трубы ободряюще густыми клубами поднимался грязновато-сиреневый дым. Вокруг в хаотичном беспорядке были разбросаны наружные постройки, такие, как амбары, овчарни и уборные. Один из сараев стоял, сильно накренившись вперед к широченной луже, разлившейся прямо перед главным входом в гостиницу. В ней, утопая по бабки в воде, застыла троица тощих белых с красными пятнами коров, с любопытством взирающих на пришельцев, а также несколько перепачканных грязью свиней и дюжина серых и белых гусей.
От изучения с более близкого расстояния гостиница нисколько не выигрывала. На ее штукатурке и деревянных стенах налип не один слой грязи, разбрызгиваемой копытами копошащихся в жиже животных, а в маленьких окнах уцелевших стекол в свинцовой оправе уже оставалось меньше, чем было отсутствующих.
— Нечего сказать, привлекательное местечко, — кисло сморщился Уайэтт. — И к тому же поблизости, похоже, нет ни одной деревни.
Он отвесил своему связанному унылому пленнику хороший удар ногой по «корме».
— Постыдись, Питер! Даст Бог, мы найдем констебля и подарим ему эту ходячую падаль.
Из таверны во двор, все еще сжимая в руках кружки с пивом, высыпали, чтобы получше разглядеть новоприбывших, несколько человек: завсегдатаев, странствующих торговцев, гуртовщиков и тому подобного люда. Солнечный свет, слишком яркий для этого раннего июньского вечера, придавал теплоту этой сцене.
Уайэтт, петляя средь ям с жидкой грязью, пробрался к железной двери.
— Мы привели с собой парочку заслуживающих виселицы негодяев. Нет ли тут поблизости констебля?
Вперед, шаркая ногами и опираясь на вырезанную из боярышника палку, вышел сутулый старик в запачканном пищей холщовом рабочем халате, бегло взглянул на двух загорелых юношей и костяшками пальцев поправил на лбу свой чуб.
— К вашим услугам, юные господа. Итак, вы поймали этих разбойников — и уж конечно в болотах? — Он озорно хихикнул. — Боже! Ну и здоровенных же мерзавцев вы привели мне сюда. Долго и весело будут плясать они на виселице.
— Но как насчет главного магистрата графства или констебля?
— Увы, по эту сторону от Уорбойса вы не найдете ни одного констебля.
— Типун тебе на язык, старый хрыч! — прорычал один из пленников по имени Дик, зло сощурив красноватые глаза. — Вот увидишь, лопнут твои старые гнилые ребра, когда ты будешь смотреть, как пара бедных олухов болтается на перекладине только потому, что их фермы огородили и им нигде не нашлось честной работы.
С ожесточением смотрели двое бродяг на все возрастающее число неопрятных детей, гостиничных слуг и проезжих.
Питер отвесил высокому хорошего тумака, и тот едва устоял на ногах.
— Прибереги свои слюни. Лучше расскажи народу, как вы со своим гнусным дружком пытались обмануть и укокошить пару честных моряков, только что вернувшихся из-за морей на родину.
— Моряки? — Интерес толпы моментально возрос. — Вы были на островах испанского короля в Южном море? Верно, что богатств там столько, что стоит только нагнуться и подбирать?
— Вы видели морских коньков-людоедов… или… или циклопов?
Уайэтт чуть устало начал соскабливать иссиня-черную грязь со своих башмаков и позволил лошадке обглодать травянистую кочку.
— Все в свое время. Мастер Хоптон за несколько кружек эля расскажет вам о своих поистине чудесных приключениях в Америке. — Он ухмыльнулся. — Я ручаюсь, что они утолят ваше любопытство.
— Верно. — Питер добродушно потащил за собой своих пленников. — И если вы хорошо меня накормите, я расскажу вам о жемчуге Виргинии, крупном, как яйца малиновки.
Держа загрубелые красные руки сцепленными на своем нечистом кожаном фартуке, вышел трактирщик, сухопарый желтолицый человек. Он опытным проницательным глазом оглядел этих крепких молодых парней и совершенно точно отнес их не к низкому или благородному люду, а к представителям того нового класса моряков-торговцев, который за последние годы становился все более зажиточным и влиятельным.
— Добро пожаловать, юные господа, — заверещал он. — Рады угостить вас всем самым лучшим, что имеется в «Пестром быке». Надеюсь, вы почтите меня своим посещением?
Уайэтт сделал вид, что еще раздумывает.
— Ладно, мы останемся у вас, если, конечно, вы подыщете местечко, куда можно надежно упрятать этих голубчиков до прибытия констебля.
Хозяин повернулся, подозвал здоровенного детину и сказал:
— Есть у меня помещение, откуда и горностаю не ускользнуть. Диккон, проводи-ка этих юных джентльменов в каменную кладовую для молока. Ручаюсь, что она прекрасно сохранит этих шаромыжников. Эй, Стивен, — окликнул он долговязого красноносого малого, — седлай мою караковую кобылу, скачи в Уорбойс и приведи сюда эсквайра Эндрю Тарстона. Уж мы позаботимся о том, чтобы шеи у этих негодяев вытянулись как следует.
Неуклюже из-за туго связанных рук рослый разбойник бухнулся на колени перед Уайэттом, вращая глазами в безумном отчаянии.
— Вы же не отдадите нас палачу? Богом молю вас! Два года назад я, Джим Тернер, был честным фермером и не покладая рук работал на собственной земле рядом с Олкмундбери. — И он потащился вперед по грязи и коровьему навозу. — Ради Бога, пошлите туда человека и убедитесь, что я говорю правду. Вы пошлете? Пошлете?
Исхудалое его лицо с глубокими морщинами задрожало, затем, видимо заметив в выражении лица Генри Уайэтта сострадание, он подтащился еще ближе. — Добрый человек, великодушный человек, разве вам удача никогда не изменяла? Вас не гоняли пинками от поместья к поместью, от фермы к ферме, от одной лавки к другой, как какого-нибудь жалкого шелудивого пса? Послушайте, молодые люди, мы с Диком вовсе не настоящие разбойники с большой дороги — а иначе мы бы так глупо не провалили это дело.
Его заросшее лицо с запекшейся на нем грязью дернулось от избытка ужаса.
— Не передавайте нас палачу — ведь и вам когда-нибудь придется взывать к милосердию.
Уайэтт заколебался в нерешительности. В этом задыхающемся от страха голосе он, кажется, узнал речь многих запыхавшихся парней, которые перелезали через борт «Первоцвета», едва успев спастись от почти уже схватившего их за пятки закона. Впоследствии многие из этих преследуемых законом показали, чего они стоят на самом деле. Но как бы там ни было, от моря было сейчас далеко. И разве этот Джим Тернер и его косматый товарищ не пытались ограбить их и убить — предательски, зверски?
— Припаси свое красноречие. Счастье для вас, что это Англия, где вам, можете не беспокоиться, даруют справедливый суд, — напомнил Питер не без доли мрачного юмора, — и наказание, в соответствии с законами милосердного ее величества.
Слуги таверны с помощью ругани, вил и дубинок загнали незадачливых разбойников в молокохранилище — прочное каменное строение без окон и с массивной дубовой дверью, окованной железом.
— Это хорошо, что вы добрались до крова еще засветло, друзья мои, — заметил дюжего вида странствующий торговец с дальнего конца конского двора. Там он руководил подмастерьями, разгружающими ряд тяжело нагруженных ломовых лошадей. Его обоз, должно быть, ездил далеко, поскольку покрывающий его брезент был заляпан подсыхающей серо-голубой глиной.
Подмастерья, голодные с виду юноши, облаченные в бесформенные бумазейные куртки и обтрепавшиеся снизу байковые штаны, составляли тяжелые корзины на сухую землю. Несмотря на усталость, они все же посматривали на молоденьких разносчиц пива. Уайэтт заметил, что у них наготове припасены дубинки и палки.
— Верно, как говорит наш друг-коробейник, благоразумно еще до темноты найти убежище — такое, как у меня, — заверил красноносый трактирщик своих новых гостей. — По этим болотам разгуливают опасные банды разбойников и старых солдат;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68