— Черт побери, сэр Френсис, — вскричала она резким голосом, — завтра же созывайте матросов на корабли. Обеспечьте наш флот провиантом и всем необходимым, и мы развяжем множественную частную инициативу, причем так, что у вас будет достаточно людей и орудий, чтобы нанести этому габсбургскому обманщику удар в самое уязвимое место, и такой силы, чтобы он его никогда не забыл!
— И такой удар, ваше величество, по моему разумению, надо будет нанести королю Филиппу в его собственных владениях? — мягко предположил Дрейк. Боже, сколько ему пришлось спорить и интриговать, чтобы добиться именно такого решения!
— Да! — с присвистом вырвалось у королевы. — Опустошайте прибрежные города моего благородного кузена, топите или захватывайте его суда, разоряйте его порты, чтобы этот иуда, которым правит духовенство, молил о прощении, возместил все убытки и возвратил нечестно присвоенные им мои суда, их грузы и экипажи!
Лорд Уолсингем сделал вид, что поправляет свой воротник, имеющий форму тележного колеса, а сам бросил быстрый взгляд на Дрейка. Ну наконец-то, размышлял советник, представляется реальная возможность снова оказаться в милости у королевы, а значит, и воевать против испанцев. Он уже давно убедился, что противники реформации вынашивают планы вторжения, безжалостного в способах проведения и гибельного для тех религиозных и личных свобод, которые так дороги сердцу всех чистокровных англичан.
Да, теперь и впрямь было похоже, что благодаря происшествию с «Первоцветом» им с Дрейком вскоре можно будет взяться за осуществление давно вынашиваемых планов нападения на собственные порты Филиппа. Он знал, что сэр Френсис, чьи амбиции и способности безграничны, выберет стратегию смелую и неортодоксальную. Хоть он и выскочка, хоть и хвастун что надо, но все же этот буйный флотоводец из Девона, по общему признанию, был королем среди мореплавателей.
Враги его, разумеется, тихонько поговаривали, что сэр Бернард Дрейк, дворянин из Уэст-Кантри, как-то раз ударил этого выскочку по лицу за то, что тот осмелился присвоить себе его герб. Так это было или не так, но королева даровала своему любимому адмиралу герб бесспорно его собственный, тем самым ловко щелкнув по носу напыщенного сэра Бернарда. Сообразительные придворные сразу же догадались, что в корабле, изображенном на собственном гербе сэра Френсиса, просматривается крылатый дракон или гриффон, запутавшийся вверх ногами в его оснастке. Как ни странно, крылатый дракон являлся главным элементом в фамильном гербе сэра Бернарда Дрейка.
Усталое, с глубокими морщинами лицо Уолсингема расплылось в подобие улыбки, когда он припомнил сэра Бернарда, охваченного бессильной яростью.
Став членом Тайного совета и нередко занимая пост лорда-канцлера, Уолсингем обладал долгой памятью. Последней должностью он на протяжении многих лет менялся с лордом Беркли, что зависело от курса политики королевы в отношении Испании и Франции.
Уолсингем мог, например, отчетливо припомнить тот день, в который капитан Френсис Дрейк, самоуверенный, плохо одетый и все же страшно смущенный, впервые предстал перед троном. А теперь в придворных кругах, да и повсюду в Англии, его звали «Золотой адмирал». А почему бы и нет? Какой еще флотоводец принес королеве хотя бы немного денег в ее личную казну?
Затем сэр Френсис Уолсингем перенес свое внимание на того довольно красивого и прекрасно сложенного молодого человека, что стоял сбоку от Дрейка. В голове его промелькнула мысль, что вот, наверное, стоит представитель новой породы англичан, которую в последнее время в щедрых количествах рождает их королевство. В молодом Уайэтте, бывшем, по крайней мере, на голову выше адмирала Дрейка, угадывалось почтительное отношение к авторитетному мореплавателю в сочетании с врожденным самоуважением и долей осторожности в поведении.
Когда Елизавета наконец закончила свою тираду, она поглубже уселась в кресло, чтобы лучше рассмотреть этого грубо одетого парня, стоявшего перед ней без движения: и совершенно одуревшего. Елизавета обнажила в редко посещавшей ее улыбке черные обломки своих зубов и спросила:
— Сколько же испанцев пало лично от вашей шпаги?
— Возможно, да хранит вас Господь, мадам, помимо помощника коррехидора, который ранил меня в плечо и шпагу которого я сейчас ношу, я убил двоих и, может, еще одного. В этом переполохе определить невозможно.
Королева разразилась кудахтающим смехом.
— В сумятице? Вот он, добрый простой английский язык. Заметьте, джентльмены, что мистер Уайэтт не употребляет такое нечистокровное, французское слово, как «melee» — «свалка». — Засверкало массивное ожерелье из изумрудов и жемчугов, когда королева повернулась к конюшему. — Эдвард! Наши деньги!
Даже Дрейк изумился — так редко Елизавета Тюдор прибегала к личной своей казне. По всем королевским дворам Европы о ее величестве королеве Английской поговаривали — и не без причины, — будто ей труднее расстаться со своими фунтами, шиллингами и пенсами, чем березе с ее корой. — Мы наградим этого достойного молодого моряка пятью золотыми фунтами — и не забудь, Эдвард, полновесными — в качестве поощрения доблестных подвигов подобного рода.
Уайэтт покраснел как кирпич и, упав на одно колено, поднял глаза на сплетенное из морщин лицо старой женщины.
— Благослови вас Бог, ваше величество! Я… я прямо и не знаю, как вас…
— Ну, не знаете, так и не пытайтесь. — Елизавета даже похлопала Уайэтта по плечу. — Нас порадует, если вы захотите служить на одном из наших военных кораблей. Сэр Френсис, мы поручаем вам найти мистеру Уайэтту подходящее его способностям и званию место.
Смущение с невиданной прежде силой связало язык молодому Уайэтту, когда он припомнил свою терпеливую сероглазую Кэт.
— Прошу снисхождения вашего величества, н-но я давно уже хотел командовать своим собственным судном.
Сэр Френсис и капитан Феннер вздрогнули, а сэр Уолсингем нахмурился: давно уже такого не бывало, чтобы подданный королевы осмеливался обсуждать выраженное ею желание.
— Уж простите, ваше милосердное величество, эту кажущуюся дерзость, — вступился за юношу Дрейк, искоса бросив на него сердитый взгляд. — Этот парень всего лишь простой и честный моряк.
Королева взяла свой футлярчик с ароматическим шариком, понюхала его и сказала:
— Полно, сэр Френсис. А вы, молодой человек, можете взять и отложить наше золото на покупку собственного судна, так вы и должны поступить. Мы очень надеемся, что вы употребите его на доброе дело и нам принесете пользу. А теперь, джентльмены, — она окинула взглядом молчавших придворных, — давайте-ка в зал совещаний.
Елизавета Английская подобрала свои широкие юбки из золотистой парчи и, тяжеловато ступая — еще бы, фижмы ее костюма вместе со всем остальным нарядом весили чуть ли не тридцать фунтов, — выплыла из личного кабинета, а за ней последовали Уолсингем, Беркли, Дрейк и Феннер. Генри Уайэтт остался позади, чувствуя себя ужасно косноязычным и неотесанным.
Глава 6
ПОД ВЫВЕСКОЙ «КРАСНЫЙ РЫЦАРЬ»
Как гигантский рыбный садок, прилегающий к порту район Лондона от Куинхайта до Биллингсгейта закипел самыми невероятными слухами, к которым примешалось возрастающее чувство возмущения по поводу вероломного предательства в Бильбао и других испанских гаванях. Невероятная подлость испанского короля пагубно или в меньшей степени отразилась чуть ли не на каждом купце, судовладельце, лавочнике, свечном фабриканте, поставщике провианта или парусов.
На улицах, в переулках и в таких прибрежных районах, как Падлдок и Холодная Гавань, оборванные женщины, бесстыжие проститутки и худые чумазые дети выли или хранили тупое молчание, убежденные, что возлюбленных, сыновей и отцов никогда уже они не увидят в районе Рыбной улицы, что мало кому из честных протестантов удастся когда-либо снова увидеть свет Божий, уж если их бросили в мрачные подземелья Святой инквизиции.
Все громче раздавались голоса в пользу карательных мер. Страшные угрозы звучали на каждой пристани и на сотнях тех малых судов, что стояли на Темзе причаленные или на якоре на всем пути вниз от Лондонского моста до причала у обители Святой Катерины.
Ничего определенного еще не сообщалось о дате отбытия карательной эскадры, но даже последний олух, толкающий свою тачку по Темз-стрит, чувствовал, что пройдет месяц, и грозный Золотой адмирал будет выводить свой флот из Плимута. Они могли поклясться ногтями на пальцах ноги Святого Петра, что этот-то парень понимал, как заставить испанцев визжать! Однако кое-кто из моряков постарше не разделял такой уверенности относительно шансов на успех экспедиции против самой Испании.
— Одно дело, — ворчал беззубый старик, лишенный левой руки, — догонять и грабить почти беззащитные суда в Южном океане или незащищенные города на побережьях Карибского моря и северо-востока Южной Америки, но я-то уж знаю, что совсем другое дело вызывать на бой армады испанского короля в их собственных водах, под пушками мощных крепостей, что охраняют порты Филиппа.
Хотя таверну «Красный рыцарь» постоянно посещали матросы и морские капитаны довольно высокого ранга, местечко это тем не менее оставалось темной и зловонной хижиной, в которой вас могли осыпать градом ругани и проклятий — так, пролагая себе путь к пивной, раздумывал Генри Уайэтт. И чего это только они с Питером Хоптоном вздумали встречаться здесь каждый раз, когда их заносило в этот порт? Вскоре он узнал, что в тот же день в местную гавань зашел корабль из Нидерландов с новостями о новых гонениях и казнях голландских протестантов и что это дело рук герцога Пармского, славящегося своей жестокостью наместника и главнокомандующего, поставленного королем Филиппом над этой упорно не желающей подчиняться ему колонией.
Закопченные потолочные балки пивной так низко нависали над головой, что Генри Уайэтту пришлось пригнуться несколько раз, чтобы занять свое место за залитым пивом столом, опирающимся на козлы. Как только глаза его привыкли к дымному полумраку — привычка табакокурения прививалась очень быстро, — он заметил, что хотя завсегдатаи «Красного рыцаря»в основном такие же англичане, как он сам, среди них есть матросы — голландцы и немцы. Возможно, они притопали сюда из доков Стилъярд, где обычно швартовались суда городов, принадлежавших Ганзейской лиге. Краснолицые служанки, обильно потея под платьями из грубой шерсти, сновали, спотыкаясь, вокруг с подносами, на которых в больших деревянных кувшинах плескались эль, мед и доброе английское слабое пиво.
Повсюду вокруг рослого рыжеволосого помощника капитана матросы, только что вернувшиеся из Леванта, из Мавритании, что на западном берегу Африки, или с замерзшего Белого моря России, травили обычные байки.
Магическое слово «Америка» привлекло внимание Уайэтта, поэтому он, все время заботясь о том, чтобы не расплескалась его до краев налитая маленькая, на четверть пинты, кружка эля, стал пробираться к длинному столу, установленному прямо у окна, крошечные стекла которого так часто чинили свинцом, что в бар проникало совсем мало света. Он занял место, откуда мог видеть рассказчика, настоящего великана, в тот момент крепко целующего полногрудую девку, разносчицу пива.
Сперва он почти не узнал в этом бронзовом от загара светлобородом малом своего кузена Питера Хоптона, но когда все же понял, что это он, то разразился таким шумным восторгом, что несколько посетителей опрокинули свои кружки, а другие покрепче вцепились в их ручки.
— Неужели это и вправду ты, кузен Питер? — вскричал он, бросаясь вперед. — И много ли богатств ты привез с собой из Мексики?
— Черт меня побери, да это же сам Генри! — Питер спихнул на пол свою возлюбленную, растрепанную и визжащую, и ринулся навстречу сквозь толпу, как бык сквозь ольховник.
Двоюродные братья заключили друг друга в медвежьи объятия, характерные для англосаксов, затем крепко похлопали друг друга меж лопаток. Присутствующие при этой сцене заметили, что, хотя оба они почти одного роста, Питер казался гораздо крупнее и здоровее, чем Генри.
— Стоп, друзья, — прогудел щербатый малый, выговаривая слова с корнуоллским акцентом, — мы слышали о последнем плавании сэра Ричарда Гренвилля. — Он ткнул грязным указательном пальцем в Питера Хоптона. — Ну-ка, скажи, это верно, что в Америке есть золотой песок, черпай сколько хочешь — только и всего-то?
Питер встряхнул лохматыми соломенными космами.
— Нет, друг, ты не так меня понял. Та земля, где мы были, лежит далеко на север от золотых и серебряных рудников Мексики и Перу.
— Ну, тогда там, наверное, есть алмазы? — не отставал корнуоллец.
— Нет, друг, ни алмазов там нет, ни рубинов.
— Но жемчуг-то уж есть наверняка?
— Да, конечно, немного жемчуга есть, — согласился кузен Уайэтта. — Но настоящее богатство в земле…
— Какой такой земле?
— Обычной земле, земле на острове Роанок — так его называют живущие там туземцы — и близлежащем побережье.
— Слышал я, что на севере много прекрасных мехов? — вставил здоровенный детина, шкипер голландского торгового судна. — Шкуры везде хорошо продаются.
— Да, в Виргинии можно добыть и шкуры, мой дорогой, — сколько угодно и без всякого труда, — заверил морской бродяга, — но слушай меня, братва, настоящее богатство этой великой далекой земли заключается ни в золоте, ни в драгоценных камнях, ни в пряностях, ни в мехах, а в удивительном плодородии почвы.
Уайэтт отошел к стене, откуда мог видеть не только широкую красную физиономию своего кузена, но также тесно окружавшие его грубые бородатые лица; на одних было написано удивление и недоверие, на других алчность, на третьих надежда, но на всех без исключения — любопытство.
— Этой земле, Виргинии, нет конца и края, она простирается к западу никто не знает как далеко, — объяснял Питер над черной кожаной кружкой эля. — Реки там, а они широченные, местами просто кишат самой мясистой рыбой, и ее можно таскать из них ведрами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68