им перерезать кому-либо глотку все равно что помочиться.
— А что у вас за товар? — обращаясь к странствующему торговцу; поинтересовался Питер. — Есть ли у вас какие-нибудь симпатичные вещицы, чтобы порадовать парочку знакомых мне близняшек?
— Молодой человек, я тот, кто вам нужен, — заявил торговец, сбивая ногами грязь с очень высоких, выше колен, сапог. — В тех корзинах у меня есть отрезы очень хорошей шерстяной ткани голубого, алого и пурпурного цветов и полотно, воздушное, словно вы видите эту сторону рая. То что нужно для воскресного или для свадебного женского платья. Куда путь держите, можно полюбопытствовать?
— В Сент-Неотс, тот что в Хантингдоншире.
— Сент-Неотс? — Странствующий торговец поджал толстые губы и сдвинул на затылок засаленную черную габардиновую кепку. — Сент-Неотс? Вот те на! Я что-то слышал об этом местечке, и притом не так давно.
Расстегивая ремни, которыми поклажа крепилась к лошадиной спине, Уайэтт поинтересовался:
— И что же такое вы слышали? Ну, говорите, смелее.
— Сейчас, хоть убей, не могу вспомнить, но, может, хороший глоток пива освежит мою голову.
Питер Хоптон легко перекинул тяжелый тюк со спины лошаденки себе на плечо и направился к двери таверны. В это время во двор ее въехал крепкого телосложения седоволосый мужчина в выцветшем на солнце темно-зеленом дублете, красных, плотно обтягивающих ногу штанах и тяжелых верховых сапогах. У него под седлом была хоть и нечистокровная, но хорошо ухоженная бурая кобыла. Уайэтт заметил, что сюртук незнакомца из рыжевато-бурой простой деревенской кожи, что ворот и рукава украшены фестонами; стальные с серебряной отделкой шпоры придавали ему вид довольно потрепанной элегантности.
По наличию пары миниатюрных перекрещенных серебряных жезлов, подвешенных на тяжелой цепи из того же металла, Уайэтт сделал для себя вывод, что этот жилистый, с ястребиным лицом джентльмен не просто какой-то констебль, а, безусловно, шериф этой части графства. Вслед за ним ехали двое лучников в остроконечных стальных шлемах, полукирасах, в кожаных куртках и штанах.
Не спеша тот, кто оказался эсквайром Эндрю Тарстоном и кто действительно был шерифом Хантингдоншира, спешился, несколько раз присел, разминая длинные ноги, затем, сняв рукавицы, важно прошествовал туда, где перед входом в таверну стояли двое кузнецов.
Пока он приближался, Уайэтт заметил, какие у него необыкновенно проницательные черные глаза со странным металлическим блеском; еще он отметил узкую прорезь рта и каштановую с сединой раздвоенную бородку, в которой было что-то воинственное.
Уайэтт поклонился и снял свою низкую зеленую шляпу; Питер неловко последовал его примеру.
— Ваше занятие и положение? — сухо спросил Эндрю Тарстон.
— Мы моряки, возвращаемся домой после долгого отсутствия, — без всякой заминки объяснил Питер. — Я лодочник-канонир, а вот Генри — он помощник капитана торгового судна и скоро будет капитаном своего собственного.
Затем шерифу вкратце сообщили о нападении разбойников.
— Хорошо, дело ясное: попытка ограбления и убийства. Где сейчас эти молодчики?
— Хозяин таверны упрятал их в каменное молокохранилище.
— Ну-ну. Утром я их допрошу — я ведь к тому же и мировой судья, — небрежно прибавил он, — а потом мои люди повесят их аккурат на том самом дубе, что позади перекрестка. — Шериф тяжело вздохнул и стряхнул с ярко-синих французских бриджей прилипшую грязь. — Боже, эта страна перестала бояться законов! Вчера я приказал Длинному Уильяму, вон тому самому, повесить шайку воров, которые украли и съели одну из призовых овец сэра Роберта Кинсмена.
— Скольких же повесили, ваша честь? — поинтересовался хозяин таверны, смахивая пену с пива, которым он угощал эту очень важную персону.
— Спасибо, Эгберт, жуткая жажда. — Эсквайр вытер тонкие губы и только тогда, издав короткий смешок, отвечал: — Мы вздернули целую дюжину. Признаюсь, дело это не очень-то приятное, но моральное, очень моральное. Кражам овец нужно положить конец. Но все равно мне не нравится вешать мальчишек и женщин, да в общем-то и Длинному Уильяму тоже. Они так горько рыдают, что трогают его нежное сердце. Верно, Уилл? — С этими словами он почесал жесткую седеющую бородку и одновременно подмигнул дюжему черноволосому лучнику, занятому расседлыванием лошади шерифа. На спине Уильяма висел длинный лук в красивом футляре вместе с колчаном, полным стрел длиной в ярд.
— Скажите, пожалуйста, ваша честь, что нового насчет суда над ведьмами в Хантингдоне? — спросил фермер в синем холщовом халате.
— Видишь ли, мой добрый друг, — с печальным видом отвечал эсквайр Эндрю, — их признали виновными. Всех трех приговорили к повешению, чтоб серьезно предупредить всех тех, кто желал бы продать свою душу дьяволу.
— Вот бы посмотреть, как их казнят! — вздохнула служанка, которую послали наполнить кружки. — Я от этого просто балдею. Бог ты мой, вот будет зрелище так зрелище.
— Это дело, похоже, всех взбудоражило, — заметил Уайэтт.
— Еще бы. Об этом суде над ведьмами уже девять дней в деревнях только и говорят.
При упоминании о ведьмах сидящие в пивном баре почувствовали беспокойство и тревогу и заговорили громче, чем было нужно, как если бы успокаивали и убеждали себя, что среди них нет никаких ведьм или же иначе они бы сами могли подпасть под подозрение.
Питер медленно покачал своей крупной желтоволосой головой:
— Не нравится мне это. А были ли представлены убедительные доказательства их колдовства?
— Спокойно, молодой человек, — посоветовал шериф, вытирая бороду тыльной стороной руки. — Да, было убедительно доказано, что эти поклонницы дьявола заколдовали насмерть бедную леди Эддисон и обеих ее внучек.
— Спаси нас Бог! — воскликнул Уайэтт. — Они же наши соседи!
Пока Уайэтт пристраивал поудобнее свою тяжелую испанскую шпагу в кожаных ножнах, эсквайр Эндрю убрал бесполую зеленую шляпу и подался вперед, держа локти на столе.
— В самом деле? Тогда я расскажу, что знаю сам, а знаю я много, поскольку присутствовал на мирском суде над этими колдуньями: со мной еще были сэр Генри Кромвель, мастер Бакбэрроу и сэр Уильям Джекмен — главный констебль Хантингдонского графства. — Он в упор посмотрел на Питера. — Никто в моем присутствии не будет отрицать, что более справедливых людей еще не носила земля.
К слушателям шерифа присоединилась группа плотников, приехавших, чтобы построить еще один из тех многочисленных барских особняков, которые возникали в этих окрестностях благодаря процветающей торговле Хантингдоншира шерстяными тканями со Скандинавией и Ганзейскими портами на Балтике.
Поварята, судомойки, конюхи и горничные тоже сгрудились вокруг эсквайра Тарстона, прямо сидящего в деревянном кресле, установленном перед большим камином. На противоположном от каминного наличника конце толстый вспотевший повар тоже пытался слушать, ощипывая жирного гуся.
Разнообразные тощие дворняжки разгуливали по таверне и обнюхивали башмаки приезжих, перед тем как обескураженно улечься у стены и заняться вылавливанием блох.
— Дело это нечистое, — стал рассказывать шериф, — началось оно около года назад. Началось с того, что леди Эддисон, муж которой — крупный в графстве землевладелец, стала мучиться странными припадками. Во время этих припадков она обвиняла свою соседку, некую матушку Энн, в том, что у нее имеется дьявольский домовой в виде коричневатого цыпленка. Вскоре после того, как начались эти припадки, леди Эддисон поехала навестить свою дочь, госпожу Хендерсон, живущую в Партоне. — Вскинув бровь, он посмотрел на Уайэтта. — Знаете, где находится это местечко?
— Да. Партон — это деревушка примерно в двух милях от Сент-Неотса.
— Так вот, было установлено под присягой, что вскоре после прибытия леди Эддисон к Хендерсонам у внуков ее начались такие же припадки — к большому огорчению госпожи Хендерсон, которая не могла удержаться от слез.
По таверне пробежал тихий ропот. Взоры, сосредоточенные на ястребином лице говорящего, по-разному выражали недоверие, благоговение и ужас.
— Поэтому госпожа Хендерсон послала за этой старухой Энн, о которой ей было известно, что она искусна в делах медицины. Поскольку муж ее был арендатором сэра Джона Эддисона, старая ведьма не посмела отказать, но, как только она явилась к госпоже Хендерсон, детям стало намного хуже. Тогда леди Эддисон отвела матушку Энн в сторону и резко обвинила ее в колдовстве. Та упрямо это отрицала, заявляя, что госпожа Хендерсон и леди Эддисон очень ее оскорбили, обвинив без всякой причины.
Один из лучников шерифа, устроив лошадей на отдых, вошел в таверну и наступил на хвост дремавшей собаки. Пронзительный визг несчастной твари заставил всех присутствующих вздрогнуть от неожиданности, словно это сам нечистый дух внезапно заговорил среди почерневших от дыма балок. Как только потревоженное животное пинками заставили замолчать и лучник неуклюже пробрался на место рядом с камином, Эндрю Тарстон снова продолжил рассказ своим ровным, степенным голосом:
— Леди Эддисон отвечала, что ни она, ни ее дочь не обвиняют матушку Энн, но одна из внучек, девочка по имени Эллен, когда у нее начался припадок, закричала, что все это из-за старухи. Девочка — и это было клятвенно подтверждено — пролепетала: «Даже теперь я слышу, как что-то громко пищит у меня в ушах. Это мне так надоедает. Разве вы не слышите?»
— Храни нас Господь! — пробормотал один из плотников с круглыми от страха глазами. — Вот уж и впрямь нечистое дело.
Шериф рассеянно погладил по голове глазастого карапуза, который приковылял к нему, совершенно не смущенный тем обстоятельством, что на нем из всей одежды была лишь ветхая рубашонка, настолько рваная, что насчет его пола не оставалось никаких сомнений.
— Да, это верно. Матушка Энн продолжала отрицать свою причастность к колдовству, и леди Эддисон велела препроводить ее в кабинет, где некий Джеймс Уинтер, доктор теологии, смог бы изучить ее более внимательно, но матушка Энн отказалась оставаться и выбежала, после чего леди Эддисон, видя, что ей не удается одержать верх, сорвала с матушки Энн косынку и, взяв ножницы, отстригла клок ее волос и тайно отдала его госпоже Хендерсон вместе с завязкой, повелев ей все это сжечь.
Генри Уайэтт беспокойно пошевелился на своей не имевшей спинки скамье. Как ни странно, от рассказа Эндрю Тарстона ему стало здорово не по себе. Для немцев, французов, испанцев было вполне нормально пытать, сжигать и вешать бедолаг, подозреваемых в причастности к колдовству, но ему такое наказание казалось чем-то таким, что для Англии чуждо — несмотря на тот факт, что это продолжалось уже веками. «Держи язык за зубами, Генри, — молча посоветовал он себе. — Возможно, тут что-то есть, в этой истории, связанной с черной магией».
Только звяканье вертела, приводимого в движение специально обученной крупной собакой, нарушало тишину до того, как эсквайр Эндрю возобновил свой рассказ.
Он понизил голос и уставился на угли, тлеющие в камине.
— Той же самой ночью к леди Эддисон, странное дело привязался кот, которого, предполагала она, подослала к ней матушка Энн. Эта любимая ведьмами тварь предлагала содрать с ее тела всю кожу и мясо. Женщина так разволновалась в своей постели и издавала такие странные звуки, разговаривая с котом и с матушкой Энн, что разбудила свою дочь, госпожу Хендерсон. После этого случая бедная леди почему-то все болела и болела — и так до тех пор, пока около шести месяцев назад не умерла.
Питер Хоптон хмыкнул, подался вперед и выставил перед огнем широкие ладони с короткими пальцами.
— В чем же проявлялась эта ужасная болезнь, ваша честь?
— Сию леди и ее внуков осаждали боли то в одном, то в другом участке тела, причем пораженный участок подрагивал, словно в параличе. Однако они оставались в ясном сознании. То и дело леди Эддисон повторяла слова матушки Энн: «Мадам, я вам пока не причинила никакого зла!»
Спустя некоторое время после кончины леди Эддисон матушка Энн сильно заболела и, болея, покаялась в том, что колдовала, хотя потом эта старая ведьма клялась, что на покаяние ее толкнула слабость рассудка, что ни леди Эддисон, ни ее дочери, госпоже Хендерсон, она никогда не желала ни малейшего зла.
В баре воцарилась мертвая тишина, но в ноздри Уайэтту лезли острые запахи жарящегося лука и псины.
— Когда преподобный доктор Гейдж, священник церкви в Партоне, пошел, чтобы разобраться в этом деле, он застал старуху, ее мужа и дочь за разговором об этом происшествии. Он спросил ее, призналась ли она, на что бабка отвечала: «Ну да, призналась, но это неправда». Это так возмутило доктора Гейджа, что на следующее же утро он отправился к сэру Уильяму Джекмену, главному констеблю графства, и потребовал от него прислать стражников.
Шериф остановился, чтобы сделать долгий глоток эля из кружки, которую красноносый трактирщик постоянно доливал до краев.
— Это было сделано, и матушку Энн с дочерью взяли под стражу, с тем чтобы они могли предстать перед епископом Линкольнским в Бакдене. Их обеих доставили к епископу и тотчас же допросили.
— И что же случилось потом, ваша честь? — спросил поваренок с раскрасневшимся лицом, поджаривающий на вертеле молочного поросенка, покрывающегося золотистой корочкой и приобретающего уже соблазнительно сочный вид.
— Это было ужасно, — вмешался один из лучников. — Я нес вахту в зале суда, когда старую ведьму спросили, сосал ли когда-нибудь коричневый цыпленок ее подбородок и был ли он нормальным цыпленком. — По таверне прошел тихий стон, когда этот простолюдин продолжал: — Она отвечала, что дважды сосал, но с сочельника ни разу. — Лучник начал было осенять себя крестным знамением, как его научили в детстве, но вспомнил, что в нынешние времена на такие папистские знаки смотрят с неодобрением, и его большая загорелая рука после недолгого колебания опустилась.
— Он сосал ее подбородок! — нервно воскликнул один из плотников. — Боже!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68