На Волхове он догнал ладью купца Хилкова, уже прошедшего досмотр на воеводском дворе, и, назвавшись знакомым одного из приказных, просил провезти его в Нарву. Купец поверил и на последней заставе обманул стрелецкого голову, сказав, что на его ладье у людишек с бумагами все в порядке. Тот проверять не стал. Ну а на шведской стороне Матюшка повел себя как последний изменник. Вскоре оказался в Стокгольме, где сговорился с торговцами кожей. На их деньги открыл мастерскую, набрал учеников и начал производить юфть. Кожу мягкую и прочную, которая не пропускает влагу и идет на изготовление сапог и конской сбруи. Так выделывать кожу шведы не умели и для нужд своего войска закупали ее у российских купцов по очень хорошей цене. Всем ясно, что теперь они сами обеспечат свои потребности и начнут продавать юфть в другие страны, а государева казна понесет большие убытки.
Расследованием такого воровства занялся Приказ тайных дел. Купца Хилкова и всех причастных к этому делу допросили с пристрастием и устроили им «стряску» — поднимали на дыбу и били кнутом. Допытывались: сам ли Матюшка удумал такое лихое злодейство или его кто-нибудь надоумил? И не собирается ли еще кто сбежать за рубеж? Виновных рассадили по острогам, а во все пограничные заставы поступил строжайший приказ — крепко оберегать государеву честь и проверять всех выезжающих в чужие страны…
Тем временем карбас подошел к причалу и можно было рассмотреть встречавших. Впереди сутулый старичок в очках, а за ним дюжие гренадеры в одинаковых синих мундирах. На очкарика Иван не обратил внимания — таких наголо бритых иноземцев в кургузых кафтанах и треугольных шляпах часто доводилось видеть на Торговом дворе. А вот на солдат засмотрелся. Его интерес заметил Соловей и, как человек уже побывавший в чужих краях, стал объяснять товарищу.
— Эти долгие медные шлемы на их головах называются кивера, а отчеканенные на них шары с пламенем — бомбы или гранаты. В бою они бросают их в неприятелей.
— Что это у них за волосы? Какие-то чудные!
— Так то не волосы, а пакля. По своему уставу или артикулу они накручивают ее на железные спицы, для красоты посыпают мукой и носят поверх своих волос. Это называется букли. Их теперь, по примеру французов, носят все солдаты в Европе.
— Солдаты это как наши стрельцы?
— Что ты! Нет никакого сравнения! Наши-то службу несут в очередь и сами себя кормят — у кого лавка, у кого огород. А солдаты во все дни живут по артикулу под присмотром офицеров, а одевает их и кормит королевская казна. Во всей Европе такой обычай завели! Там еще…
— Хватит болтать! — распорядился дед Кондрат. — Встречайте гостей!
— Что есть на судне? Где роспись груза и все бумаги? — строго спросил очкастый как только поднялся на борт. По-русски он говорил чисто и выговаривал каждую букву, но голос звучал с неприятным скрипом, похожим на визг гвоздя, который выдирают из доски.
Гренадеры встали у сходни, а сам чиновник начал осмотр. Покосился на груду свежей корюшки, но ничего не сказал, в трюме осмотрел все очень внимательно, потом прошел на корму, где в укрытой от дождя и ветра казенке стояли лари с вещами мореходов и съестными запасами. Там продолжил осмотр и затем, не выпуская из рук бумаг, произнес:
— На борту судна есть товара на четыре тысячи рублей. Само судно, с мачтой, парусами и восьми веслами можно оценить в пятьсот. В ларях много вещей и разной еды. В прописи указан только основной груз — кожи коровьи и рожь, и за него вы заплатите пошлину. Все остальное может быть продано вами, и это будет считаться контрабандой.
— Господин хороший! — старик решительно сдвинул брови. — Неужели ты думаешь, что мы продадим мачту с парусом, солонину или ржаной солод для кваса? Кому кроме нас нужен этот старый карбас?
Чиновник что-то негромко сказал, но в ответ услышал грозное рычание.
— Нет такого закона, чтобы платить за непроданный товар! Ефимок, положенный за проход судна, получи прямо сейчас! Но из уважения к шведской короне угощу тебя, крапивное семя, ужином!
Улыбка озарила лицо чиновника, он чуть заметно кивнул в сторону гренадеров. Те замерли на берегу, внимательно следя за происходящим и голодно шевеля усами.
— Этим дам на водку, — объявил дед Кондрат и повернулся к своей команде. — Придется здесь заночевать. Денис останешься за старшего. На берег никому не сходить. Крепость пограничная, попадетесь патрульным, так не обрадуетесь!
— Батюшка, Кондратий Никитич, окажи милость! — взмолился Соловей. — Разреши сбегать в рыбацкую слободку, к куму Якову. Вон его дом стоит, пятый с конца. Передам ему приветы от новгородской родни. Городишка-то маленький, скучно тут жить.
— Ладно, иди. От меня поклон, да сам-то к утру возвращайся!
Светлая майская ночь прошла спокойно. Как бывает в эту пору в северных краях, настоящей темноты и не было. Просто на малое время наступили сумерки, а высоко в небе розовели облака. То ли на закате, то ли на восходе.
Хозяин вернулся на карбас очень довольным и в меру покрасневшим. Ступал твердо, но шедших рядом с ним двух гренадеров то и дело шатало из стороны в сторону.
— Слава Богу, все уладили с этим прохвостом! — произнес он, взойдя на карбас. — У вас все благополучно? Соловей вернулся? Эх, чтоб его! Неужели придется за ним посылать!
Но кум Яков порядок знал и своего гостя доставил вовремя. Карбас отвалил, когда на местной кирхе зазвонили к утренней службе. Колокол ее звучал слабо, с дребезжанием, и не было в нем ни величавой силы, ни благостной плавности. Звук его не парил над всей округой, а, казалось, затухал на опушке ближайшего леса.
— Во, бренчат, как на треснувшем горшке! — бросил Соловей. — Вот у нас, когда звонят на святой Софии или Знаменском соборе, так душа ликует! А от этого мяуканья только слезы текут. Истинно — вера немецкая окаянная, только в соблазн вгоняет!
— Это гонобольное вино слезу у тебя вышибает, — заметил кто-то.
— Берись за весло, богомолец! — приказал кормщик Денис.
— Эх, ты сизый гоноболь, ягода-дуриха! Веселит молодца, прогоняет лихо! — не унимался Соловей. Он все еще не пришел в себя после угощения у кума. Сейчас, польщенный вниманием, вошел в раж и гнусаво запел всем известную молитву на кабацкий манер: — «Святый хмель, святый крепкий, святый бессмертный, освети всех пьющих, помилуй нас пьяных»…
— Не смей богохульничать на судне! — грозно прикрикнул Денис. — Не гневи морского царя!
Дед Кондрат быстро шагнул к певцу и отвесил звонкую затрещину.
— Над чужой верой не глумись! Святую Русь и православие не позорь! Выбрался охальник за рубежи и тут же распоясался! Ну-ка, молодцы, зачерпните невской водицы со льдом, да охладите дурака!
— Ой, помилуйте, братцы-товарищи! Батюшка, прости меня глупого! — вопил Соловей, пока на него выливали ушат за ушатом. Но когда наказание закончилось, он отряхнулся и обиженно произнес: — Что вы на меня напустились, я же порядок понимаю и сам строгость люблю. Дома ничего такого и быть не могло. Но сейчас-то мы на чужой стороне!
— Ну ты и есть дурак! Бог един, а это наша исконная земля, — наставительно произнес дед Кондрат. — Только сейчас она под чужой властью. Смотри!
За поворотом Невы открылась широкая водная гладь. Речные рукава ушли вправо, а главное русло повернуло влево и, казалось, отодвинуло в стороны низкие поросшие лесом острова. В иных местах вешняя вода затопила низины, и захватывало дух от вида такого могучего простора. В ясном утреннем небе кое-где над прибрежными лесами поднимались дымки.
— Смотри! — повторил хозяин карбаса. — Вот она, Вольская пятина Великого Новгорода. Здесь лежит начало пути из варяг в греки и испокон века живут чухонские племена и русские люди. Все они давно перемешались, торгуют и рыбачат, свои деревни называют на наш лад. Там вот дымит Калинкина деревня, а там Ульянка. На развилке русла лежит Васильев остров. На нем еще триста лет назад новгородский посадник Василий Селезень поставил свой двор. В невском устье островов и проток не сосчитать, на них раньше стояли наши дозорные, а в последнюю войну со шведами сражалась судовая рать из стрельцов и донских казаков. На своих легких лодках они врага от Невы отогнали, но в открытое море не выходили. Там хозяйничали многопушечные шведские корабли.
Как-то неожиданно речное устье расширилось и берега отошли в серую дымку на самый край горизонта. Потянул свежий ветер, и по воде побежала мелкая волна, запенились белые гребешки. Денис распорядился поставить мачту и поднять парус. Карбас пошел ходко, чуть накренившись на левый борт, под его острым носом закипели буруны.
Началась качка, вначале Ивану показалось, что он вновь на родном дворе, вернулось детство, он весело взлетает вверх-вниз на качелях. Но вскоре такое мерное колыхание и однообразный вид пенистых волн вызвали какое-то помутнение в глазах, заломило в висках, прошиб холодный пот, а к горлу подступил комок.
— Держись, парень, не поддавайся морской болезни, — посоветовал Денис, заметивший состояние Ивана. — Эй, Соловей! Повесели товарищей! Спой песню морецкую!
Неунывающий певец откликнулся сразу. Лихо тряхнул кудрями и звонко запел:

Буря море воздымает,
Ветер волны поднимает,
Прибавляет он погоду,
Чуть не черплет корабль воду,
Мореходцы суетятся —
От потопу как спасаться!

Глава 4
Карбас резво бежал на закат, и из моря начал медленно вырастать горбатый бугор со щетиной сосен. Денис что-то негромко сказал деду Кондрату и тот кивнул. Но, словно о чем-то сожалея, недовольно заворчал и перекрестился. По знаку кормщика один из мореходов вынес из казенки кусок вяленого мяса и баклажку с пивом и, когда поравнялись с островом, бросил их в воду.
— Батюшка Гогланд, прими наш дар? Дай чистый путь! — громко произнес Денис. Перехватив удивленный взгляд Ивана, он строго сказал: — Это древний обычай. Все мореходы подносят подарки водному владыке, греха в том нет. Николе Морскому и другим святителям мы в церкви молимся, а когда вернемся домой, благодарственную службу отстоим… А ты, чем без дела по сторонам глазеть, учись узлы вязать. Должен уметь это делать с закрытыми глазами!
В молодые годы кормщик ходил «зуйком» на Новою Землю, потом побывал в Копенгагене и Амстердаме — главном городе Голанских статов. Он как начнет рассказывать про океан-море синее и разные немецкие, аглицкие и гишпанские земли, и даже про бусурманское царство мавров — так и заслушаешься! Ивана хвалит за старание и любознательность, объясняет о ветрах, течениях и корабельных снастях. Доволен, что тот не поддается морской болезни и советует стать мореходом.
На этот раз долго заниматься снастями не пришлось. Из-за Гогланда показался сторожевой корабль под шведским флагом. Высокие мачты опутаны снастями и несут горы белоснежных парусов, вдоль бортов стоят грозные пушки, на палубе столпились суровые усачи. Протрубили в блестящий рожок, велели опустить на карбасе парус и подойти ближе. Строго спросили, куда держите путь? Есть ли разрешение шведских властей?
На корме, изукрашенной вырезанными из дерева мужиками и девками, все почти нагишом и раззолочены, распахнулось окошко и в нем появился красноносый человек в сбитом набок парике.
— Эй, московиты! Вы турок победили или все еще мастерите кораблики на сухом берегу?
— Его царское величество повелел строить флот под Воронежем, в том тайны нет, — с достоинством ответил Денис. — А турецкая крепость Азов уже сдалась, и боевые корабли под российским флагом ходят в Черном море!
— Ха! Да вам и с турками воевать не под силу. Царь Петр со своим посольством уже направился в Европу за помощью. По дороге хотел тайно пробраться в Ригу, но наш губернатор Дольберг его в крепость не пустил. Пригрозил арестовать все московское посольство как шпионов! Ладно, плывите на своем корыте!
В ответ на такое поношение государевой чести на карбасе промолчали. Чужие пушки глядят в упор, а пальнуть этому наглецу ничего не стоит. Соловей открыл было рот, но кормщик показал ему кулак — молчи, сила не на нашей стороне. А вот на корабле многие поняли русскую речь своего начальника, радостно загоготали.
— Верно, господин капитан! Мы не турки!
— Балтика — шведское море!
— Пусть московиты сидят на берегу и собирают клюкву!
Когда карбас отошел на дальнее расстояние, первым нарушил молчание дед Кондрат.
— Пусть пока повеселятся. Вернется наш батюшка Петр Алексеевич из дальних стран, разберется и со шведом! Боярская Дума уже постановила, чтобы морским судам быть. По царскому указу дворяне, купцы и монастыри объединились в кумпанства, чтобы строить гребные суда и парусные корабли.
— Парусные? — удивился Соловей.
— Да, парусные. Такой опыт уже имеется. Мой старший брат рассказывал, что лет тридцать назад на Оке, у села Дединово, по указу покойного государя Алексея Михайловича наши и голландские мастера построили корабль «Орел» с двадцатью пушками и несколько военных ботов. Брат служил писцом в Новгородском приказе, на чьи деньги и велось строительство. Говорил, что на эту работу потратили более девяти тысяч рублев, а потом корабли передали в Посольский приказ, чтобы их готовили к плаванию по Хвалынскому морю.
— Где же они теперь?
— По Волге благополучно дошли до Астрахани, но в тот год учинил бунт воровской казак Степан Разин. Его людишки корабли захватили и сожгли.
— Жалко!
— Не горюй, Соловей! На Руси мастеров и строевого леса хватит. Придет и наш час, вот тогда наши корабли поплывут не только по рекам и озерам, но и по морям.
— Подожди, в Ревеле увидишь настоящие морские суда, — сказал Денис.
В ревельской гавани судов было как сельдей в бочке. Их мачты поднимались частоколом, а борта смыкались так, что казалось — между ними и утка не проплывет. Но если присмотреться внимательней, становилось ясно, что ни одно судно не походит на своего соседа. Недалеко друг от друга стояли на якоре небольшие одномачтовики и великаны с тремя мачтами, к которым была добавлена и четвертая, косо поставленная на носу. У иных вся корма была изукрашена резными фигурами и разноцветными картинами, аборта размалеваны цветами и какими-то непонятными изображениями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65