«Крепись, будь сильной», – повторяла про себя Флоренс как молитву, не замечая, что говорит словами Кэтрин.
Когда ноги отказались держать ее, девушка устало сползла на пол, и крупное золотое кольцо покатилось по полу, блеснув красным камнем. Оно сделало большой круг по комнате и снова вернулось к ней, уткнувшись прямо в руку.
Хотя проворная Лиззи ухитрялась держать Эдварда в курсе распорядкадня Флоренс, графу так и не представилась возможность переговорить с ней. Везде ее сопровождала Кэтрин, и Флоренс цеплялась за ее локоть так, словно это был ее последний оплот.
От Эдварда не укрылось, как тает с каждым днем девушка, словно подруга герцогини высасывала из нее жизненные соки, похищая красоту, улыбку и горделивый дух. А что могла наговорить ей Имоджин, ненавидевшая и презиравшая всех мужчин? Каждый раз, когда пути Эдварда и Флоренс пересекались, девушка выглядела все бледнее и тоньше. Теперь она больше напоминала привидение.
Граф беспокоился все сильнее. Он готов был сделать все, что угодно, лишь бы спасти ее, но не мог позволить себе насильно ее похитить. Поэтому он просто терпеливо ждал – ждал нового шанса поговорить с ней, убедить в своей искренней заботе.
Но не его ли постоянное преследование наложило темные тени под ее прекрасные глаза? Нет, граф знал, что сами по себе их встречи не мучают Флоренс столь же сильно, как яд, вливаемый Кэтрин и Имоджин в ее ушки. Только через призму их ненависти она тоже ненавидит его, только поэтому не хочет даже выслушать его и понять.
Только бы успеть, только бы получить желанный шанс поговорить с ней раньше, чем вся сила воли и живость покинут ее тело!
Впервые за многие годы Эдвард посетил воскресную службу в деревенской церкви. Он устроился на последней скамье у самого входа и неотрывно следил за черной шляпкой Флоренс, сидящей впереди. Маленький мальчик, находящийся рядом с ней, возился и болтал ногами. Родители шалуна зашикали на него, Кэтрин Эксетер, сидевшая рядом с Флоренс, возмущенно хмыкнула. Только Флоренс улыбнулась и щелкнула мальчишку по носу. Сердце Эдварда защемило от нежности при виде этой слабой улыбки.
Почему она теперь так редко улыбается?
По окончании службы граф встал в дверях, опасаясь, что пестрая толпа прихожан загородит от него Флоренс. Люди, проходившие мимо, узнавали его и некоторые из них кивали. Остальные же с любопытством рассматривали графа, недоумевая, что ему понадобилось в маленькой деревенской церквушке.
Эдварда мало беспокоило их мнение. Он пристально смотрел на Флоренс, приближавшуюся к нему. Заметив его, девушка уставилась в пространство невидящим взглядом, рука ее словно окаменела на локте Кэтрин. Граф поймал ее за другую руку. Флоренс рванулась в сторону, словно Эдвард был прокаженным.
– Флоренс, – взмолился он, – мы должны поговорить.
– Ты ничего не должна этому человеку, – зло сказала Кэтрин Эксетер.
Граф даже не посмотрел на нее. Толпа, обтекавшая их сбоку, пыталась захватить Флоренс и ее патронессу и вынести вон из церкви.
– Флоренс, прошу тебя. – Эдвард коснулся ладонью бледной щеки девушки. – Ты разбиваешь мне сердце.
– У тебя нет сердца, чтобы его разбивать! – отрезала Кэтрин, но Флоренс подняла глаза. Слезы серебристыми дорожками исчеркали лицо с ввалившимися щеками.
– Оставь меня, – тихо сказала девушка. – Я больше не могу бороться с тобой.
Граф отступил назад, потрясенный ее бледностью и слабым шелестом голоса. Неужели это он виноват в ее состоянии? И только ли он? Прежде чем он пришел в себя, Кэтрин дернула Флоренс за руку, увлекая прочь. Эдвард, не двигаясь, смотрел вслед двум худым фигурам.
– Да ладно вам, граф, – раздался сбоку женский голос, и, обернувшись, Эдвард увидел полную румяную женщину в простом деревенском платье. – Все образуется, вот увидите. Девушки столь юного возраста сами не знают, что им нужно. – И она потрепала его по руке.
То, что Эдвард даже не отдернул руку от чужого прикосновения, говорило о том, в каком шоке он пребывал.
Вернувшись в особняк, граф тотчас сел за перо и бумагу. Он написал одно письмо, затем еще около дюжины и отправил их по адресу Кэтрин Эксетер. Все они вернулись порванными в мелкие клочки. Трудно было понять, читала ли их Флоренс или это было дело рук самой Кэтрин. Возможно, его признания читала даже Имоджин, но Эдварду было все равно. Его волновала только Флоренс.
Еще он скучал по брату, хотя при этом был рад, что Фредди не может видеть его в столь удрученном состоянии. Ипатия, судя по всему, избегала племянника. Слуги шарахались в стороны, едва завидев его. Эдвард не начал пить, хотя выглядел так, словно был постоянно пьян. Глаза покраснели от бессонных ночей, скулы и подбородок покрывала густая щетина, но граф не вызывал Льюиса, чтобы тот побрил его.
Ни чтение, ни верховые поездки – ничто не спасало от уныния. Эдвард перестал есть, так как попросту забывал об этом. Он не мог даже думать, потому что не помнил ни о чем, кроме своей неудачи. Ночами он пешком спускался в город и часами стоял под окном Флоренс в надежде, что в нем загорится свет.
Другой давно бы ворвался в дом и украл любимую. Но Эдвард не мог. Он боялся гнева и протестов Флоренс. Что, если Кэтрин Эксетер права и он не сумеет сделать Флоренс счастливой, а только причинит ей боль? Теперь граф и сам не знал, кто он такой. Все устои, по которым он жил много лет, рухнули, а придумывать новые у него не было сил. Он был уверен только в одном: в своей безумной, какой-то нечеловеческой любви к Флоренс.
В один далеко не прекрасный день, когда серые тучи низко висели над землей, задевая крыши домов и верхушки деревьев, дверь в комнату Эдварда распахнулась, впуская Льюиса и Ипатию. Льюис поставил на стол принадлежности для бритья, а герцогиня – тарелку с куском ростбифа. Никогда прежде Ипатия никому не приносила даже чаю, и Эдвард испытал что-то вроде вспышки удивления.
– Так, хватит самобичевания, – строго сказала герцогиня. – Я не уйду, пока ты не поешь.
– А я – пока вы не побреетесь, милорд.
Эдвард смотрел на них недоумевая. На лицах у обоих читались гнев и беспокойство. И еще немножко страха.
«Они знают, – подумал Эдвард устало. – Они знают, что я люблю Флоренс. Все знают об этом».
– Так не может больше продолжаться, – заявила Ипатия. – Ты обидел девушку. Мы все поступили с ней некрасиво, каждый по-своему, но ты не сможешь ничего исправить до тех пор, пока не придешь в себя и не соберешься с мыслями.
Эдвард уставился на свои руки, лежавшие на столе, – они показались ему слишком большими и неловкими.
– Девушка просто упрямится, – добавил Льюис. – С женщинами такое бывает. Чтобы напуганную лошадь завести в стойло, надо проявить к ней ласку и просто поговорить.
– Я не знаю, как это сделать! – вырвалось у графа. – Чего я только не пробовал! Она не позволяет мне... не хочет разговаривать со мной.
– Ешь.. – Ипатия подвинула к нему тарелку. – На пустой желудок ничего не надумаешь.
Эдвард перевел взгляд на кусок мяса, лежавший на блюде, – сочный, истекающий кровью бифштекс, как раз такой, как он любил. Кухарка превзошла саму себя. Неожиданно рот захлестнуло такое количество слюны, что граф едва не поперхнулся. В конце концов, ему и правда надо поесть. Он отрезал крохотный кусочек и отправил его в рот. Желудок застонал от наслаждения. Эдвард отрезал еще кусок, уже большего размера, и энергично заработал зубами.
– Э... совсем не обязательно стоять над душой, – буркнул он, заметив довольный взгляд Ипатии.
Герцогиня нахмурилась.
– Я не уйду до тех пор, пока не опустеет тарелка! Я смирилась с тем, что в нашей семье есть червивое яблоко, но второго идиота я не потерплю!
Не ожидая ничего подобного, Эдвард улыбнулся.
– Ну, спасибо за комплимент, тетя. Вы так добры!
– Поблагодаришь меня, когда удастся вернуть Флоренс.
– И кстати, – встрял Льюис, – речь еще шла о бритье.
Эдвард снова улыбнулся.
Что ж, пускай он так ничего и не придумал, зато теперь у него есть союзники.
Вымывшись и побрившись, Эдвард углубился в размышления. Необходим ключик к сердцу Флоренс, а значит, нужно разработать стратегию, узнать все слабости и страхи девушки. Для этого граф решил восстановить в памяти все, что было связано с Флоренс.
Он вернулся в ее комнаты, осмотрел каждое из оставшихся в гардеробе платьев, вспомнил, когда Флоренс надевала их и что при этом делала. Обнаружив в тумбочке пару любовных романов, он не поленился прочесть их и проанализировать. Эдвард обмакнул свой платок в ее любимые духи, посетил все уголки сада, в которых любила гулять девушка, угостил яблоком ее лошадь. Все, что граф делал, только усиливало его тоску по Флоренс, но теперь он черпал в ней вдохновение, находя в боли особое наслаждение.
Наконец он принял решение. Никто не остановит его, даже сама Флоренс.
Затем граф вернулся в домик на острове. Это должно было поставить точку в его мучениях. После этого можно будет действовать, думал Эдвард, вновь переступая пыльный порог. Какое-то время он ходил по комнате, трогая все, чего касались пальцы Флоренс, затем опустился на кровать, рассматривая груду разноцветных подушек и кальян на столике. Здесь он ласкал ее, здесь она была то робкой, то смелой, отдаваясь его воле. А вот здесь он привязал галстуком ее запястья.
Эдвард вспоминал самые прекрасные мгновения, но не забыл и самый подлый свой поступок: отсюда на рассвете он выскользнул, словно разбойник, совершивший злодеяние. Теперь ему было известно, какую ошибку он совершил. И этой ошибкой не была запретная любовь – ошибкой было то, что оставил Флоренс одну.
Помрачнев, Эдвард прошел в кабинет с индийским Буддой и вытащил из шкатулки старые письма. Одно за другим он читал их, и неожиданное сочувствие к Кэтрин Эксетер стало охватывать его. Она любила старого графа Грейстоу, глупо, безнадежно, но всем сердцем, со всем самоотречением, свойственным юности. Затем Эдвард узнал кое-что еще, чего уж никак не ожидал обнаружить.
Жалкий недоносок, подумал граф зло, смущенный и обрадованный одновременно. Глупый, проклятый эгоист!
Стивен Бербрук любил Кэтрин Эксетер. Он на самом деле любил ее! Он так и не забыл ее, хотя выбросил из своей жизни, как ненужный хлам. Он писал ей, каждый год, в годовщину их разрыва. В своих посланиях он изливал всю душу, всю горечь, что жгла его сердце. Он утверждал, что изнывает от боли, что с того момента, как отверг Кэтрин, он отверг все то светлое и доброе, что жило в нем, что, отказавшись от нее, он продал душу дьяволу.
Эти письма так и не достигли адресата. Долгие годы граф писал их и складывал в шкатулку, одно за другим. Он сделал свой выбор. Женившись на дочери герцога, вырастив двух сыновей, он поднял имя Бербруков на недостижимые высоты, и всю свою жизнь хранил молчание о том, чем пожертвовал во имя этого.
Сколько жизней он покалечил, прежде чем сумел отплатить миру за несправедливость? Это были жизни его ранимой жены, сыновей и, конечно, покинутой возлюбленной. А что говорить о его душе! Стивен Бербрук наказал себя не меньше, чем других. И ради чего? Ради богатства, которое и без того было немалым? Ради статуса человека из уважаемой семьи? Стоила ли выделки овчинка?
Эдвард почувствовал, как по спине пробежал озноб. Как легко он мог бы тоже совершить подобную ошибку!
Глава 15
Кажется, он подобрал ключ, оставалось только повернуть его в нужном направлении. Эдвард не торопился. Этим утром он как можно основательнее позавтракал, тщательно обдумывая свой план. Один неверный шаг может погубить все. Несмотря на боль, которую причинил его отец Кэтрин Эксетер, его отринутая возлюбленная и ее племянница уже вдоволь отомстили за причиненные обиды.
Эдвард вышел на улицу и направился по дороге. Небо очистилось и сияло такой синевой, что слепило глаза. От полей, омытых недавними дождями, поднимался влажный воздух, и казалось, что зеленые всходы колышутся, хотя совсем не было ветра. Граф шагал по дороге, надеясь, что прохлада остудит его пылающую голову. Письма отца лежали в нагрудном кармане. На Эдварде было тонкое летнее пальто и костюм горчичного цвета, старый и линялый – граф затруднился бы ответить, когда приобрел этот раритет. Одевшись подобным образом, он пытался подчеркнуть, что явился к Флоренс как обычный человек, а не как титулованный граф.
Когда он приблизился к дому Кэтрин, та занималась цветами в саду. На руках у нее были толстые перчатки, основательно запачканные землей. Оранжевые бархатцы торчали вверх и распространяли теплый запах бурьяна.
Заметив Эдварда, женщина посмотрела на него из-под полей ветхой соломенной шляпки и недовольно скривилась. Злые морщинки разбежались от уголков рта. Эдвард заставил себя подавить былую неприязнь. Он знал, что тоска в глазах Кэтрин – дело рук его отца, но эти резкость и озлобленность на весь мир лежали на совести самой женщины.
– Ну? – спросила она с ядовитой усмешкой, рассматривая наряд гостя. – Теперь вы наконец оделись подобающе, граф! Дрянное сердце – дрянная одежда. Уж не хотите ли вы потрясти Флоренс таким костюмом?
Эдвард с усилием сдержал раздражение.
– Я пришел не к Флоренс. Мне нужно поговорить с вами, Кэтрин. Речь пойдет о моем отце.
– Вашем отце, – эхом повторила женщина, поднимаясь и отряхивая грязный фартук. Несколько секунд она стояла неподвижно, понурив голову и поникнув плечами, а затем вдруг очнулась: – Я не хочу ничего знать о Стивене Бербруке, так что вы понапрасну тащились в такую даль, граф-оборванец.
– А если у меня есть доказательство того, что мой отец ни на минуту не забывал о вас? Что он любил вас всю жизнь?
Лицо Кэтрин превратилось в застывшую маску.
– Это был бы неплохой трюк, хотя и довольно гадкий. Да и что взять с сына Стивена! – резко проговорила женщина. – А теперь простите меня, ваша милость, но у меня еще куча дел.
Эдвард стремительно пересек расстояние между калиткой и входной дверью и встал перед Кэтрин.
– У меня есть доказательства. Каждый год он писал вам письма, Кэтрин, любовные письма. До самой смерти он продолжал любить вас!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42