Мне печально думать о том, что вы лишились дома, потеряли сестру. Примите мои соболезнования.
Мари бросила быстрый взгляд на Макса, раздосадованная, что он так много рассказал о ней родным. Она не привыкла делиться с кем-либо своей болью. Подобные чувства она всегда предпочитала держать при себе.
Как, впрочем, любые свои чувства.
– Вы не несете ответственности за то, как французский флот распорядился вашим изобретением, – подхватил Джулиан. – Мадемуазель, мы оба – и я и вы – стали жертвами в этой игре. Жертвами обстоятельств, которые выше нас.
– Вы очень добры, – тихо ответила Мари, переводя взгляд с Джулиана на герцогиню. – Спасибо вам.
– Ну что вы, мадемуазель, – возразил Джулиан. – Дело не в доброте. Просто я не умею долго сожалеть о чем-либо, как и злиться на кого-либо.
Герцогиня заняла свое место на диване, а Джулиан продолжал стоять рядом с Мари, улыбаясь.
И она вдруг обнаружила, что улыбается тоже. Пусть похвала его явно преувеличенна – если бы он мог видеть ее, он вряд проявил бы такую обходительность, – но он, однако... весьма обаятелен.
Макс кашлянул:
– Джул, пора бы тебе уже оставить ее.
Джулиан язвительно хмыкнул.
– Вот, пожалуйста, разве не говорил я вам, что он бывает невыносим?
С этими словами он, осторожно ступая, провел ее к креслу, стоявшему в дальнем от Макса углу.
После чего прошел к своему, стоявшему посредине комнаты.
– Доктор Вебстер, пора приступать, – сказал он с нетерпеливым жестом. На его лице снова мелькнула проказливая усмешка. – Думаете, легко так долго не видеть женщин и корабли?
Саксон задернул шторы на окнах, Ашиана зажгла лампы. В комнате воцарилась тишина. Доктор вытащил из своего черного саквояжа ножницы, склонился над Джулианом и надрезал повязку.
Медленно и осторожно снимал он ее, сматывая в клубок узкую полоску белого льна, которой, казалось, не будет конца. Мари почувствовала, как внутри у нее все сжалось. И поняла, что испытывает то же чувство, которое испытывал каждый, кто находился сейчас здесь. Надежду.
Она ощущала себя частью их. И это было непостижимо.
Как непостижимой была и атмосфера любви, наполнявшая этот дом; она ощущала ее почти физически. Вот лорд Саксон и Ашиана, они стоят, прижавшись друг к другу, его рука обнимает ее плечо; герцогиня, ее лицо полно тревожного ожидания и боли, когда она смотрит на доктора, снимающего повязку с глаз ее сына; вот сам Джулиан – обаятельный, мужественный, не унывающий Джулиан.
Как добры они все, как заботливы друг к другу. Да ведь они замечательные люди.
Она украдкой взглянула на Макса. Он не заметил ее взгляда, неотрывно глядя на брата, его серые глаза потемнели – тревожное ожидание и надежда сквозили в них. А еще любовь.
Ей вдруг вспомнились слова, которые он сказал прошлым утром.
Я пошел на это из-за Джулиана.
Я хотел спасти людей.
Спасти людей. Об этом же думала она, работая над удобрением.
Она не могла понять, что так смущает ее – те ли закравшееся сомнение, что он не так уж много лгал ей, то ли то обстоятельство, что его мотивы так схожи с ее...
Или же ее смятение вызвано зародившимся в ней пониманием того, что все те качества, которыми она восхищалась в нем, вовсе не фикция? Его образованность, страсть к чтению, к науке, забота о ближних, воля – все это присутствует в нем.
Ашиана сказала, что у него «нежная душа».
Да, именно потому-то она и полюбила его.
Она поспешно отвела глаза, ругая себя за эти мысли. Он лгал ей. Использовал ее. Он утаил от нее правду даже когда, как утверждает, полюбил ее.
И он убил ее брата.
Она не может простить его. Не сможет больше доверять ему.
Как не может доверять себе. И суждение ее ошибочно; видно, она опять позволила эмоциям возобладать над разумом. Его присутствие само по себе способно перевернуть все ее представления.
Сказав себе решительное «нет», она снова сосредоточила внимание на Джулиане. Доктор, сняв наконец бинты, отступил в сторону.
Все ждали. Джулиан сидел неподвижно. В комнате установилась такая тишина, что Мари могла бы поклясться, что слышит, как дрожат на люстре подвески.
– Милорд? – тихо, с надеждой проговорил доктор. Джулиан заморгал – и улыбнулся.
Счастливое облегчение охватило Мари.
Оно длилось до той секунды, пока Джулиан не заговорил:
– Док, в чем дело? Почему остановились? Продолжайте. Все молчали. Казалось, все перестали дышать.
– Милорд... – Доктор смущенно откашлялся. – Бинты сняты.
Улыбка на лице Джулиана дрогнула и потухла.
Какое-то мгновение – страшное, мучительное мгновение – он оставался неподвижен. Его черты еще хранили остатки прежнего оптимизма, а затем недоверие появилось на его лице.
Он поднес руку к глазам. Моргнул раз и еще раз. Повернулся.
– Я... не вижу. – Он закрыл ладонями глаза. – Я ничего не вижу!
Доктор показал на шторы. Ашиана проворно раздвинула их.
– Вы видите свет, милорд? Может быть, какие-то очертания, тени?
– Нет. Ничего, – с отчаянием произнес Джулиан. Доктор склонился над ним с лупой, заглядывая ему в глаза.
– Анатомических нарушений я не нахожу. Вероятно, нам просто не следовало так спешить.
– Да, Джул. – Макс был первым, кто смог заговорить. – Через пару месяцев...
– Или недель, – поправил его Саксон.
– Или никогда, – сказал Джулиан.
Его голос прозвучал глухо. Это был голос человека, говорящего из темноты.
Мари сдавила ручки кресла. Она чувствовала его боль как свою. Кто-кто, но она знает, что это такое мрак одиночества, что такое не отпускающий душу страх и сознание собственного бессилия...
Она поняла, что смотрит на Макса, только когда их взгляды встретились.
Он тоже познал это. Они оба знают, что такое чувствовать себя беспомощным и зависимым.
В эту секунду она поняла, что он не лгал, рассказывая ей о своей болезни, как не солгал ни в чем, что касалось его прошлого. Они были в глубине его глаз – тени, некогда являвшиеся ему.
Смутившись от этой неожиданно возникшей близости. Мари отвела глаза.
Доктор достал из саквояжа свежие бинты и принялся разматывать их.
– Через несколько недель, милорд, мы попробуем снова. Джулиан, вздрогнув, отпрянул, когда доктор приложил бинт к его голове.
– Уберите это, док, – приказал он.
– Но, милорд, это всего-навсего повязка. Нужно беречь глаза.
– Зачем? – засмеялся Джулиан. Его смех, прозвучавший резко и сухо, был лишен всякого веселья. – Какой в этом смысл?
– Доктор Вебстер, благодарю вас, вы свободны. – Лорд Саксон подал ему саквояж. – Мы вызовем вас, если будут какие-то изменения. Тауншенд, проводите доктора.
Доктор Вебстер выглядел немного удрученным, однако вежливо раскланялся и удалился.
Лорд Саксон, закрыв за ним дверь, прошел к брату, неподвижно сидевшему в кресле.
– Джулиан, мужайся. Я уверен, ты выстоишь. Ты и сам знаешь это. – Он потрепал его по плечу. – Нужно просто немного потерпеть.
– Потерпеть, – как эхо повторил Джулиан. – Конечно, Сакс. Я потерплю. Похоже, времени у меня теперь предостаточно. – Его голос дрогнул. – Целая жизнь... И я проживу ее на суше. Компания, конечно же... назначит... щедрую пенсию.
Мари, прикрыв ладонью рот, закрыла глаза, полные слез. Какую страшную беду принесло ее изобретение! Неважно, винит он ее или нет, но она-то знает, что виновата во всем она.
Саксон расправил плечи.
– Они не посмеют дать тебе отставку. Я свяжусь с управляющим и...
– Нет. – Джулиан вдруг поднялся. – Я сам буду разговаривать с ним. Я все улажу сам. Завтра же. А сейчас я... хочу... – Он направился к двери, шагая неловко и неуверенно, словно его ноги одеревенели я не помнили дороги. – Мне нужно... побыть одному.
Судя по испугу, мелькнувшему в глазах его родных, подобные желания он высказывал не часто.
Как замороженные сидели они на своих местах, меж тем как Джулиан стесненно пробирался к двери. Мари знала, что все испытывают одно и то же желание – броситься ему на помощь, но никто не осмеливался сделать этого.
Он вышел один, и они слушали, как звучали его шаги в холле, слышали каждый шаг, медленный и отчетливый... пока лакей не притворил дверь.
В гостиной стояла гробовая тишина.
Никто не произнес ни слова. Мари подумала, что, наверное, ей следует извиниться и удалиться к себе, но сейчас она почему-то не хотела оставаться одна.
Все молчали. Герцогиня заплакала.
– Извините, – сказала она, вытаскивая отороченный кружевами носовой платочек. – Я ни на секунду не сомневалась, что мы сегодня будем праздновать его выздоровление! Господа, как же он теперь... как он сможет... – Она встала, не в силах справиться со слезами. – Извините, дети, я оставлю вас.
Она поспешно удалилась. Ашиана, обменявшись взглядом с мужем, вышла за ней.
И Мари осталась с лордом Саксоном... и Максом. Она вдруг почувствовала себя неловко и неуютно и поднялась, чтобы уйти.
– Мадемуазель, погодите, – решительно остановил ее Макс. – Я хочу поговорить с вами.
– Милорд, – устало произнесла она, впервые обращаясь к нему после того разговора в его комнате. – Я не думаю, что у нас есть что сказать друг другу.
– Есть несколько обстоятельств, которые требуют обсуждения, – с холодной официальностью возразил он. – И я прошу вас уделить мне несколько минут.
Мари не присела, оставаясь стоять у кресла.
Лорд Саксон подошел к брату и, наклонившись к нему, что-то сказал, – что именно, Мари не слышала, но похоже, он спрашивал о чем-то, поскольку Макс кивнул и ответил: «Да».
Старший брат, видно, остался недоволен ответом – нахмурившись, он бросил быстрый взгляд на Мари.
Однако спорить не стал.
– Прошу извинить меня, мадемуазель. – Он учтиво поклонился и вышел.
Дверь закрылась за ним с тихим щелчком.
Этот щелчок она прочувствовала до кончиков пальцев на ногах.
Она стояла, глядя на подлокотник кресла. Ее палец, двигаясь по нему, повторял причудливый орнамент обивки. Она ждала.
А Макс между тем молчал. Она чувствовала на себе его взгляд, он скользил по ее лицу – от узла волос на голове до верхней кромки ее изумрудно-зеленого платья. Напряжение нарастало, пока ей не показалось, что сердце выскочит у нее из груди.
– Милорд, – не выдержав, промолвила она. – Вы сказали, что хотите обсудить что-то.
– Да. Три обстоятельства. – Его голос звучал по-прежнему холодно и отчужденно. – Но сначала я хочу задать вам один вопрос. Насколько я понял, вы желаете уехать отсюда. У вас есть какие-то планы на будущее? Что вы собираетесь делать, покинув наш дом?
– Даже будь у меня какие-то планы, милорд, обсуждать их с вами я бы не стала.
– Разумеется. Я лишь хочу знать, насколько хорошо вы представляете себе ситуацию, в которой оказались. Вас разыскивают как французские, так и британские власти. Слишком много людей, для которых вы, мадемуазель, представляете ценную добычу. И они не остановятся ни перед чем, чтобы заполучить желаемое. Они будут преследовать вас до конца. Вы забудете, что такое покой.
Она смотрела на него исподлобья.
– Вы пытаетесь запугать меня, милорд, чтобы я осталась здесь?
– Я пытаюсь заставить вас осознать всю степень опасности, что угрожает вам.
Он поерзал в кресле. Несмотря на его холодный, размеренный тон, Мари заметила, что он явно страдает. Заметила – и тут же отругала себя.
– Между тем, – продолжал он, – я хотел бы предложить вам другой вариант, нежели провести остаток своих дней в бегах. Если, конечно, вы соизволите выслушать меня.
Помедлив секунду, она ответила:
– Хорошо.
– Итак, есть три обстоятельства, которые я хочу обсудить с вами. Первое. Наши осведомители сообщили, что человек, на которого я работал – его фамилия Вульф, – обнаружен мертвым. Он был значительной фигурой в секретном ведомстве. Вторым после него был известный вам Флеминг. Так вот, Вульфа убили наемники Флеминга. Убили с помощью garrotte. В тот же день Флеминг поместил в газетах приглашение, подготовив мне ловушку, в которую я и попался. – На щеках у Макса заиграли желваки. – Флеминг – предатель, он работает на французов. Где он сейчас, им неизвестно. Либо он все еще в Англии, либо, получив желанную формулу, отправился во Францию.
При упоминании о Флеминге Мари содрогнулась:
– Я не понимаю, какое...
– Какое отношение это имеет к вашим планам? Я объясню вам, мадемуазель. Британские секретные службы повергнуты в смятение, и это обстоятельство поможет нам выиграть время.
Она не успела возразить против «нам». Макс, даже не сделав паузы, продолжал говорить:
– Второе, что я хотел сказать вам, это то, что я по-прежнему люблю вас.
Он сообщил об этом таким спокойно-бесстрастным тоном, что Мари растерялась, не зная, как отреагировать на это заявление.
Оправившись, она шумно вдохнула и обратила на него гневный взгляд.
– Милорд, коль вы с такой настойчивостью повторяете мне это, то позвольте мне спросить вас, – ответила она, складывая руки на груди. – Когда, интересно знать, вы воспылали любовью ко мне?
– Этого я не могу сказать вам, мадемуазель. Это не одномоментное событие.
– Однако вы можете назвать хотя бы приблизительную дату?
Его лицо оставалось бесстрастным, изменились только глаза – словно огонь вспыхнул в них, серебристыми искрами осветив их серую прохладу.
– Это происходило постепенно, день за днем. И я как мог боролся с этим.
– Хорошо, тогда я спрошу иначе, – не сдавалась она. – Когда впервые в вашу голову пришла мысль, что вы любите меня? Я хочу знать, в какой момент слова «я люблю тебя, Мари» перестали быть уловкой.
– В Париже, – не задумываясь, ответил он. – В тот день, когда вы потерялись. Я испугался, что никогда больше не увижу вас. Я страшно злился. Злился, что вы ушли, а еще потому, что заставили меня испытывать такие мучения. Той ночью я пришел в вашу комнату, потому что не мог оставить вас одну. Потому что страшно беспокоился за вас. – В его голосе не осталось и следа от прежней холодной отчужденности. – И с того дня мое чувство к вам становилось все сильнее.
– Итак, – сказала она, – если все это правда, то вы, милорд, еще в Париже знали о ваших чувствах. – Она вздернула голову и устремила на него полный упрека взгляд. – Помнится, как-то раз вы сказали мне, что я недостаточно доверяю своим чувствам, но вы, милорд, грешите тем же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50