Мари. Его Мари.
Но он не видел ее глаз.
Притворив за собой дверь, она осталась стоять, прислонившись к ней и держась за ручку, словно могла передумать и уйти, а когда наконец подняла голову, то, даже не взглянув на него, начала оглядывать комнату.
Он почти физически чувствовал, как подсчитывает и анализирует она в уме, по мере того как взгляд ее, медленно скользнув по книжным стеллажам, занимавшим две стены, чуть задержался на письменном столе, угол которого был завален пришедшими за время его отсутствия театральными программками и приглашениями, оттуда перебежал к внушительному глобусу, подаренному ему профессором истории в Оксфорде, и замер на стоявшем на подоконнике бронзовом бюсте Шекспира. Братья, поддразнивая его, говорили, что его комната больше походит на библиотеку, нежели на спальню.
Через мгновение взгляд ее осторожно переместился к кровати, к стопкам книг на толстом ковре – пухлые тома на английском, французском, итальянском, немецком и русском соседствовали с несколькими манускриптами на хинди, уроки которого давала ему Ашиана. И только на одном предмете задержались ее глаза – на стоявшем на полу и служившем подпоркой для книг микроскопе Эйскафа, – прежде чем остановиться на очках, что лежали на столике у кровати.
Одна линза треснула; он повредил ее во время падения и еще не успел попросить кого-нибудь порыскать на заваленном бумагами столе, где должны быть его вторые очки. Его голова была занята другим.
Наконец она подняла глаза и посмотрела на него.
И в него словно выстрелили.
Он вздрогнул. Нет, в них не было ни злости, ни отвращения. Напротив, эти глубокие карие глаза, пленившие его при первой же встрече, глаза, которые когда-то блестели любопытством, искрились смехом, горели негодованием и темнели от страсти, сейчас не выражали ничего.
Они были пусты.
В них не было ни ярости, ни возмущения, ни упрека. Ничего.
Они смотрели сквозь него. Как будто он был невидимкой. Призраком.
Слова раскаяния, приготовленные им, застряли у него горле, показавшись ему вдруг ничтожными и жалкими. В ее глазах нет света. Это он украл его. Разве можно наш этому оправдание?
Господи, ему было бы легче, если бы она ударила его, прокляла его. Он вынес бы любой ее взгляд, но не этот.
Инстинктивно он пытался подняться, желая подойти к ней, но ослабевшее тело не слушалось. Подавив стон, он откинулся на подушки.
– Мари, я хотел...
– Я бы предпочла говорить по-английски, милорд.
В ледяной монотонности и официальности ее тона таилась та же отчужденность, которая была в ее глазах.
Ее губы, нежный изгиб и щедрую полноту которых познали его губы, – этот розовый бутон, так сладко распускавшийся под его поцелуями, – сейчас были сжаты, превратившись в прямую, резко очерченную линию. – Мари, – хрипло проговорил он. – Дорогая... – Не смейте называть меня так. – Закрыв глаза, она сжала ручку двери. – Я вам не жена и не подруга. И никогда не была ни тем, ни другим.
С этим утверждением он мог бы поспорить, но, подумав, решил, что лучше будет не перечить, коли он желает, чтобы она выслушала его. Ее резкие слова вдохновили его: не Бог весть какая, но реакция. Значит, она все-таки что-то чувствует.
Пусть даже это чувство – ненависть.
– Я только хотел спросить, может быть, ты пройдешь и присядешь, чем стоять, прилипнув к двери?
– Не вижу в этом необходимости, милорд.
– Мари, ты что, боишься меня?
И тут в ее глазах что-то мелькнуло, но столь слабое, что он не смог разобрать, что же это было.
– Я не боюсь. Просто не считаю нужным садиться, так как не собираюсь здесь задерживаться. Я и не пришла бы вовсе, если бы не ваш брат. Он не позволяет мне покинуть ваш дом и при этом уверяет, что не собирается передавать меня английским властям...
– Да, верно. Тебя держат здесь потому, что я не могу подвергать опасности твою жизнь, – сказал Макс. – А Саксон поддерживает меня в этом. Мы пытались связаться с человеком, на которого я работал, но у нас ничего не вышло. Возможно, его уже нет в живых. И пока мы не решим, что делать дальше, ты будешь жить здесь. У нас надежная охрана и слуги, на них можно положиться. Это единственное место, где тебе ничто не угрожает.
Он добился от нее еще одной реакции. Не знай он ее так хорошо, он вряд ли заметил бы это тончайшее изменение в выражении ее лица.
Но он разглядел его. Она была оскорблена. И это здорово обрадовало его.
Однако с места она не сдвинулась, продолжая стоять у двери.
– Иначе говоря, – произнесла она с ледяным спокойствием, – вы при первой же возможности передадите меня вашему начальству.
– Нет, я не собираюсь передавать тебя никому. Раньше – да, собирался. Я забрал тебя из лечебницы именно с этим намерением, и даже потом... Черт возьми, Мари? Это длинная история, и мне трудно объясняться с тобой, когда ты стоишь у дверей!
– А не нужно ничего объяснять. Ашиана рассказала мне о том, как был уничтожен корабль вашего брата Джулиана. Я хорошо понимаю, что двигало вами, милорд. И я прошу не называть меня по имени.
– Хорошо, мадемуазель, – с горькой язвительностью ответил он. Намерение держаться спокойно и покладисто стремительно улетучивалось под натиском его темперамента. – Но раз уж вы пришли, и спешить нам с вами все равно некуда, то, может быть, вы найдете пять минут, чтобы выслушать меня? Если бы я хотел упрятать вас в тюрьму, то я сделал бы это в ту же секунду, как только мы оказались в Англии. Да и мои родные уже двадцать раз могли бы препроводить вас в Уайтхолл. Вы же умная женщина, мадемуазель, так что подумайте об этом.
Она молчала, очевидно последовав его совету.
Его сердце стучало так сильно, что он чувствовал легкое головокружение. Стремясь побороть охватившую его слабость, он снова попытался сесть, но ему удалось только подтянуть тело повыше, на подушки. Лишь один шанс, одно преимущество есть у него – и только сейчас он осознал его.
И шанс этот заключался в том, что она похожа на него. Сталкиваясь с проблемой, она взвешивает ее, исследует шаг за шагом, руководствуясь при этом логикой и здравым смыслом. Если предоставить ей достаточное количество фактов, причем фактов неопровержимых...
Тогда она поверит ему. Будет вынуждена поверить.
– Мари, я не шпион. Секретное ведомство обратилось ко мне из-за моих научных познаний и достижений в стрельбе. А также из-за Джулиана. Но я даже не был первым в списке кандидатов. Ничем подобным я прежде не занимался.
Она опять принялась осматривать комнату.
– Чудесно, – сказала она таким тоном, словно все это было ей безразлично.
Но надежда не оставляла его.
– Я пошел на это только из-за Джулиана. Я хотел спасти людей, хотел...
– Вы хотели отомстить.
Острая боль пронзила ему грудь, и спроси его, что вызвало эту боль – то ли его рана, то ли страдание, исказившее вдруг ее холодное лицо, – он навряд смог бы ответить.
Он закрыл глаза и признался:
– Да. Поначалу хотел. Единственное, что я знал о тебе, это то, что ты изобрела соединение и продала его французскому флоту. Я представлял тебя бессердечной, расчетливой торговкой, думающей только о наживе. Я считал тебя своим врагом. Думал, что буду ненавидеть тебя. И я пытался. Я изо всех сил старался вызвать в себе ненависть, но ты...
Его голос дрогнул. Он замолчал, не в силах говорить. Затем открыл глаза и, глядя на нее через комнату, продолжил:
– С самого начала я почувствовал в тебе что-то... нежное, мягкое, доброе. В душу мою закралось сомнение. Постепенно я начал понимать, что ты совсем не такая, какой мне описали тебя. И тогда я начал размышлять. И понял, что создать это оружие тебя вынудил брат...
– Что? Что ты говоришь? – Она изумленно смотрела на него.
– Я говорю, что по своей воле ты не стала бы работать над оружием, которое может унести тысячи людских жизней. Тебя принудил брат. Это он пошел на сделку с военными...
– Арман не принуждал меня! – гневно перебила она, отходя наконец от двери. – И я работала вовсе не над оружием. У меня и в мыслях не было этого. Я ни за что не стала бы работать над оружием. Ни за что. Даже под дулом пистоли. – Она резко остановилась, видимо, сообразив, что подошла к нему слишком близко. Их разделяло всего несколько шагов. – Похоже, милорд, вы не понимаете, что представляет из себя соединение, которое вы так жаждали получить. – Она помолчала, скрестив руки на груди. – Это удобрение.
– Что?
Он смотрел на нее, недоверчиво прищурившись.
– Удобрение! Я работала не над оружием, а над удобрением. Я хотела положить конец неурожаям в моей стране, покончить с голодом, спасти людей от смерти. Тысячи людей. Я не подозревала о разрушительных свойствах соединения до тех пор, пока оно не было испытано на полях. Результаты ужаснули меня. А что касается Армана, то он вовсе не искал встречи с военными. Он отправился в Версаль в надежде поправить финансовое положение нашей семьи. Когда они впервые обратились к нему, он даже не знал, кто они такие. Они, по всей видимости, прослышали о результатах полевых испытаний. Использовав образец удобрения, который он дал им, они потребовали еще. Они преследовали его, ворвались в наш дом. Мы пытались бежать, но...
Она задрожала, прикрыла рукой глаза, чтобы скрыть слезы.
Ей не было нужды продолжать. Остальное он знал. Их экипаж перевернулся. Она тяжело пострадала.
А сестра ее погибла.
Он никогда не испытывал таких мучений, какие испытал сейчас. Ему хотелось подойти к ней» обнять ее, прижать к себе» так чтобы она излила ему всю свою скорбь.
Но у не хватало сил даже на то, чтобы дотянуться до нее.
А она – она не заплакала. Через мгновение она вскинула голову.
Однако дрожь не отпускала ее. Она стояла перед ним холодная, неприступная и дрожала.
– Как видите, милорд, вы ошиблись. Вы не профессионал в этом деле. Впрочем, особого профессионализма здесь не требовалось. Ведь я была наивной дурочкой, и вам легко удалось...
– Мари, мне не было легко! Меня все время терзала совесть. Я старался заглушить ее голос, убеждал себя, что должен исполнить свой долг, выполнить почетную миссию...
– Почетную? – вскричала она. – Вы похитили меня, вы обманывали меня, вы пробрались в мою постель! И это вы называете почетной миссией?
– Да нет же, Мари! Нет! Черт возьми, именно это я и пытаюсь сказать! Я уже не знаю, что такое честь. Ты перевернула все мои представления, ты свела на нет мою логику. Ни одной женщине не удавалось сделать со мной того, что сделала ты. Я твердил себе, что выполню задание, вернусь домой и забуду тебя. Но это дело можно было считать безнадежным с того самого мгновения, когда я впервые держал тебя в своих руках...
– Однако ты не остановился! Ты продолжал свою игру. Продолжал лгать мне. Ты превосходно исполнил отведенную тебе роль! А я, глупая, подыгрывала тебе. Я отдала тебе все. Свою любовь, свое тело. Господи, да я практически уговорила тебя...
Она замолчала, задохнувшись от ужаса. По тому, как -гневно пылало ее лицо, Макс понял, что она имела в виду их первую совместную ночь в ее комнате в парижском особняке.
И другую – когда дождь стучал о крышу сарая.
И последнюю их краткую, страстную любовь в кожаном кресле. Это было всего два дня назад.
– Какой же дурой я была, – прошептала она. Ее глаза наполнились слезами. – Но когда тебе двадцать три года, и ты всю свою жизнь провела в деревне, когда ты не знаешь, что такое поцелуй мужчины... – Рыдание вырвалось у нее из груди. – Когда тебе, заурядной простушке, оказывает внимание такой мужчина... высокий, обаятельный красавец... который называет тебя самой красивой, неповторимой... ты веришь ему. – Ее голос упал до шепота. – Потому что хочешь верить.
Макс закрыл глаза. Почему та пуля не убила его? Лучше умереть, чем видеть, какие страдания он причинил ей.
– Мари, – с болью произнес он. – Все не так. Я не хотел соблазнять тебя. Вспомни, ведь я настаивал, чтобы мы спали раздельно. Я как мог старался не прикасаться к тебе...
– Да, вы позаботились о том, чтобы все выглядело правдоподобно и убедительно.
– Да не думал я ни о каком правдоподобии! Я боролся С собой, со своими чувствами...
– Но вас так влекло ко мне, что вы не устояли? – парировала она с горькой самоиронией. – Неужели вы думаете, что я поверю в это? Память вернулась ко мне, милорд. И я хорошо понимаю, кто я и что я.
Он стиснул зубы, вспомнив их первую ночь близости: она тогда не верила в то, что хороша собой, что желанна, как не верит в это и сейчас. Она не видит в себе той женщины, какую видит в ней он.
Но попытайся он сказать ей об этом, она разгневается, сочтя это ложью.
– Я не хотел, чтобы это произошло между нами, – тихо признался он. – Я пытался избежать этого. Боялся полюбить тебя, но полюбил. Я и сейчас люблю тебя. – Он смотрел ей прямо в глаза, пытаясь внушить ей веру. – Я всегда буду любить тебя.
Она вздрогнула, словно его слова обожгли ее.
– Ну зачем, какой смысл обманывать меня дальше! – негодующе воскликнула она. Она явно рассердилась, казалось, готова была ударить его. – Сейчас-то какой вам в этом прок?
– Очевидно, никакого. Но это правда. Я люблю тебя.
– Как вы можете любить меня, когда не знаете меня? – Отвернувшись от него, она прошла к окну. – Да я и сама уже не знаю себя. А вас – тем более.
– Ты права, я не знаю тебя, по крайней мере ту, прежнюю Мари. Но зато я знаю сильную и прекрасную женщину, которая, рискуя собой, спасла мне жизнь, которая думает прежде всего о других, а не о себе, которая предпочтет ходить босиком, с неубранными волосами, нежели в шелках и драгоценностях, которая любит шоколад больше шампанского. – Он задыхался от волнения. – И себя я теперь тоже не знаю. Потому что такие слова, как «долг» или «честь», потеряли для меня всякое значение. Это произошло сразу же, с первой нашей встречи. Если бы ты прочла письмо, которое я дал тебе...
– Его нет. Оно потеряно. И я все равно не поверила бы ни единому вашему слову. – Она смотрела в окно, не желая глядеть на него. – Вы уже однажды говорили мне слова любви, но все они были лживы. Вы представили мне немало доказательств вашей любви, и они выглядели весьма убедительно. Портрет, изображавший нас двоих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50