– Где вы это услышали?
– Одна из здешних девушек мне сказала. Она абсолютно уверена в вашей победе на грядущих выборах. – Беатрис задрала нос. – Вопрос в следующем: для кого вы стараетесь? Чей вы ставленник?
– Неприятное умозаключение, – как можно спокойнее ответил Коннор.
– Салливан – ирландская фамилия. Может быть, вы от «Таммани Холла»? Вы – их человек?
– Я принадлежу только себе.
– И еще миссис Салливан.
– Миссис Салливан не существует. – Побуждаемый выражением превосходства на ее лице, он добавил: – Так же как и миссис Барроу. Мое полное имя – Коннор Салливан Барроу.
– Барроу? – Беатрис наморщила лоб, вспоминая. – Вы, конечно, не родственник Херста Эддингтона Барроу, старейшего из нью-йоркских банкиров?
– Это мой дедушка, – сказал адвокат, борясь с минутным соблазном попытаться достичь соглашения, пользуясь своими родственными связями с одной из богатейших семей. – Однако он прекратил все отношения со мной несколько лет назад. С тех пор я иду своей дорогой.
Беатрис изучающе разглядывала его.
– Вы наполовину ирландец.
– На лучшую половину, – ответил он, не скрывая своего гаэлльского происхождения. – Эта половина не боится тяжелой работы, живет свободно, смеется чаще и любит крепче. Эта половина всегда честна с другими людьми и платит уважением и преданностью тому, кто их заслужил... в особенности прекрасной, справедливой стране, приютившей многих из угнетенных и голодающих детей Ирландии.
Искренние чувства, неподдельная страстность звучали сейчас в его голосе. Соединенные Штаты спасли миллион жизней во время голода в Ирландии, и то, что эти люди нашли прибежище в Америке, никогда не сотрется из памяти ее сыновей и их потомков. После минутной паузы Коннор позволил себе расслабиться и даже посмеялся над собой.
– Я привык обсуждать эту тему. Но достаточно политики. Я часто слышал, что на голодный желудок делаются только плохие дела. И не намерен заниматься «плохими делами» сегодня.
Он отодвинул стул от стола и ждал, пока Беатрис займет свое место. Она колебалась, хмурясь и раздумывая над его словами, но через секунду села за стол. Он устроился напротив и поднял крышку с самого большого блюда.
–. А-а-а! – Улыбаясь, Коннор вдохнул аромат обжаренного мяса. – Только одного повара в Нью-Йорке можно сравнить с Пьером из «Восточного дворца». Вы, конечно, знаете кого.
Он поднимал крышки, доставая хлеб, масло и миску фруктового салата с малиной, которую поставил перед дамой, жестом предложив ей распределить его по тарелкам. Ему удалось пригласить ее за стол, и если она согласится разделить с ним ужин, то, может быть, удастся продвинуться и в остальном.
– Майкла из «Уолдорфа», – ответила Беатрис, разглядывая салат с таким видом, будто увидела в нем муху. – Если вы, конечно, не поклонник Эдварда из «Ритца».
Адвокат прекратил ввинчивать штопор в винную пробку и посмотрел на пленницу с жалостью и обидой.
– Это Мэри Макматрч из ресторана О'Тула. Милая Мэри – подарок, который благодарная Ирландия вручила Америке. – Он погрозил штопором с пробкой, как пальцем. – Эта женщина просто волшебница. То, что она делает с бараньей ножкой, заставляет взрослых мужчин плакать. Священники из собора Святого Патрика наказывают грешников, запрещая тем вкушать стряпню Мэри. – Когда Беатрис посмотрела на него с недоверием, он выпрямился и преувеличенно-искренне продолжил: – Клянусь, это правда. Хотя я слышал, будто архиепископ провозгласил, что такую кару надо приберечь для самых тяжких преступлений... например, убийства при помощи топора или если кто-то разобьет бутылку хорошего ирландского виски. Я не упрекаю вас, мадам. Вы не можете судить, пока не отведаете ее блюд, особенно пирога. – Чем дальше он говорил, тем непосредственнее звучала его речь. – У милой Мэри особый талант печь пироги... какое-то волшебство с поджаристой, нежной корочкой. – Коннор наклонился к пленнице и понизил голос: – Говорят, что она научилась собирать солнечные лучи и замешивать на них тесто. Что объясняет, почему в Восточном округе по четвергам всегда облачно... это день, когда Мэри печет пироги. И еще поговаривают, что, когда ей не хватает ягод, она добавляет в начинку немного румянца со своих щек...
Беатрис сидела, сжимая простыню на груди, зачарованная обольщающими переливами его голоса и неслыханными вещами, о которых он болтал. Когда Коннор налил вино и поднял бокал, она ощутила странное желание прикоснуться к нему.
– За дом и очаг и за ваше быстрейшее к ним возвращение, – провозгласил адвокат.
Неприлично отказываться пить, если произносят тост в твою честь, решила Беатрис, поднося вино к губам. Пряный, с дубовым оттенком аромат донесся до нее. Она уже знала, каким будет вкус, и когда отпила глоток, то чуть не застонала. Ни одно бургундское по эту стороны Атлантики не могло быть более тонким и изысканным. У нее проснулся аппетит. Чудесные запахи блюд и неожиданное дружелюбие соседа по столу заставляли отбросить чопорность. Надо есть, чтобы поддерживать силы. А если, притворяясь, что соглашается, она заставит его потерять бдительность и раскрыть тайну похищения, то почему бы не поесть, попить и... положить ему и себе этого благословенного салата.
– Я прав, не так ли? – через некоторое время спросил Коннор, не пряча улыбки за бокалом. – Насчет Пьера.
– Угу, – промычала Беатрис: рот ее в этот момент был полон нежной зелени, сочной малины и миндаля, сбрызнутых сладким уксусом. Проглотив, она добавила: – Вполне... приемлемо.
– Вы строгая женщина, Беатрис фон Фюрстенберг, – проговорил Коннор, указывая на нее вилкой, – строгая, но справедливая. Вы нам подходите.
А потом он улыбнулся! Это была широкая, сияющая, доброжелательная улыбка, приглашавшая ее разделить его веселье. Беатрис разглядывала Коннора, пытаясь понять, что же в нем изменилось. Его улыбка околдовывала, ему удалось превратить гранит в живую плоть, а «незнакомца» сделать «личностью». Несколько минут спустя она очнулась, чувствуя странное тепло и тяжесть во всем теле. Она не отрываясь смотрела в ярко-синие глаза мужчины напротив, вилка повисла в ее руке, а тело наклонилось вперед, так что она чуть не смяла грудью салат. Резко выпрямившись, Беатрис потянулась за бокалом и осушила его, безуспешно пытаясь вспомнить, что же мгновение назад произнес ее собеседник.
– Простите? – переспросила она.
– Я пытался определить, какой цвет у вашей простыни.
– Белый?
– На самом деле я бы назвал его «бледным». Безжизненным, – Коннор уставился на ее плечи, – особенно в сравнении с вашей кожей. Вот шкура леопарда – это другое дело. Подходяще, я бы сказал.
– Леопарда? – Беатрис нахмурилась. Ничего не понимая, она проследила за взглядом адвоката, скользившим по ее груди. Простыня упала, и она сидела в шелковом халате Тэссы, скорее открывающем, нежели скрывающем грудь. Испуганная тем, что невольно выставила себя на обозрение, Беатрис со звоном уронила вилку и принялась кутаться в простыню.
– Очень красивая кожа, – с дразнящим акцентом произнес Коннор. – Панджаб забыл о ней упомянуть. Говоря по правде, – тут он понизил голос, – он зациклился на нижней части вашего тела. Как это он сказал? Ах да, «оччэнь красыви попка»!
– В самом деле, мистер Барроу...
– Тс-с. – Коннор жестом отмел все ее протесты, одновременно подливая ей вина. – Здесь нечего стыдиться, миссис фон Фюрстенберг. Хорошая попка – очень удобная вещь, когда ты устал и хочешь дать отдых ногам. Но красивая попка... это и кое-что другое. Многие ирландские девчонки говорят себе: «Будь у меня красивая попка, я бы смогла чего-нибудь добиться в жизни».
Беатрис уставилась на него, открыв рот... словно босоногая деревенщина, в первый раз в жизни увидевшая огни большого города. Она резко выпрямилась.
– Плохо уже то, что я вынуждена терпеть, как этот человек-гора позволяет себе вольности с моей... И не допущу, чтобы вы с такой фамильярностью рассуждали о нижних частях моего тела.
Его гипнотизирующая улыбка стала еще шире.
– Я так понимаю, что вы не против, если я поговорю о верхних частях. Поскольку, смею вас уверить, они достойны упоминания никак не меньше нижних. – Беатрис уже открыла рот, чтобы возразить, но Коннор продолжил: – Вот, например, ваша голова. Вы умная, энергичная женщина, не лишены наблюдательности, и вас нелегко провести. – Так удачно предотвратив ее протест еще до того, как он был сказан, Коннор пошел дальше: – И глаза красивые... зеленые, как поляна в летний денек. Волосы – словно огненный соболий мех.
Каждое слово производило в ее душе тот же эффект, какой производит трение сухого дерева о трут.
– Меня всегда предупреждали, чтобы я опасался женщин с рыжиной в волосах. Дескать, это выдает сильную волю. Но лично я предпочитаю волевых женщин. С такой намного приятнее иметь дело, чем со слабой невольницей.
Он поиграл бровями и налил им обоим еще по бокалу вина. Беатрис сидела, почти физически ощущая, как дым от огня, который он зажег в ее душе, кружит ей голову. Дрожащей рукой она взяла бокал и выпила почти все, что в нем было. Что с ней происходит? Она подняла голову и встретилась с ним взглядом. Эти синие глаза. Эти красивые губы. Эти сладкие речи. Еще никогда в жизни Беатрис не встречала никого, кто мог бы так легко превращать слова в крепкий, опьяняющий напиток. Она начинала понимать, как завораживающе может убеждать женщину чувственный мужчина. Беатрис со стуком поставила бокал на стол и попыталась удержать ускользающую трезвость мысли.
– Вы весьма красноречивы, мистер Барроу. – Она взяла нож и вилку и принялась нарезать тушеное мясо, которое Коннор положил ей на тарелку. – Вот так вы и уговорили Диппера Молдена и Шоти О'Ши выкрасть меня?
Коннор замер, не донеся мясо до своей тарелки.
– Прошу прошения. Я не имею никакого отношения к вашему похищению. – Адвокат взял себе добавки и минуту посидел, обдумывая, что ответить на очередной вызов пленницы. – Как вы узнали о Диппере и Шоти?
– Я слушала. – Беатрис с триумфом посмотрела на него. – Удивительно, сколько всего можно узнать, если умеешь слушать. Та девица, о которой я вам говорила – она помогала похитителям в самую первую ночь, – так вот, она двоюродная сестра Диппера. Она здесь работает. Вы не ошиблись по крайней мере в одном. Они притащили меня сюда, потому что не знали, что со мной делать.
Коннор, неприятно удивленный, откинулся на спинку стула.
– Хорошо, признаюсь. Я знал о Диппере и Шоти. Когда Шарлотта Браун послала за мной, я расспросил кое-кого, и было нетрудно узнать правду. Вот так я и выяснил, что это не имеет никакого отношения к вашему бизнесу.
– Вы могли бы рассказать мне, что знали... и кого за все винить.
Глядя к себе в тарелку, он поднял брови.
– А вы бы мне поверили? Хуже того – восприняли бы вы тогда мольбу о прощении? – Он наклонился и впился в нее глазами. – Потому что именно этого я и прошу... снисхождения к ним обоим. Они лентяи, неумехи и глупы как пробки, но не отъявленные мерзавцы. И они понятия не имели, что делают. Это просто поденные рабочие со страстью к ирландскому виски и азартным играм. – Теперь его улыбка была задумчивой. – Не стоит обвинять их за то, что они натворили... они не часто встречают таких женщин, как вы, Беатрис фон Фюрстенберг. – И почти шепотом добавил: – Мы все нечасто их встречаем.
Может быть, все дело было в сиянии свечей, или в вине, или в блеске его темных зрачков, или в вызывающих дрожь переливах голоса... но у нее в душе словно что-то открылось, какой-то омут. Это было похоже на чувство голода. И Беатрис понимала, всем своим существом осознавала, что едой его не утолить. Подхватив бокал, она торопливо вышла из-за стола, пытаясь укрыться в дальнем углу комнаты. Но должно быть, поднялась слишком быстро, и на мгновение у нее закружилась голова. Когда Беатрис очнулась, адвокат стоял рядом и смотрел на нее. Дрожа, она в панике огляделась. Негде присесть, не за чем спрятаться, не на что даже поставить бокал. Когда она оглядела себя, то обнаружила, что оставила простыню у стола. На ней был только халат леопардовой расцветки, открывающий верх корсета и большую часть груди. Она подняла глаза. Оценивающая ухмылка играла на его лице. Не в силах отвести взгляд от этой завораживающей ухмылки, Беатрис внезапно забыла все, что собиралась сказать.
– Я сожалею о том, что вас доставили сюда, – проговорил Коннор. Искренность, звучавшая в его голосе, проникала ей в душу, как и та смесь жара, винных паров и дыма из камина, что заставляла все тело Беатрис пылать. – Здесь вам не место. Позвольте, я отвезу вас домой, – тихо продолжал он. – Забудьте, что вы здесь когда-то были.
– А вы забудете? – спросила она.
Улыбка исчезла с его лица, а отражение пламени свечи в глазах словно разгорелось сильнее.
– Забуду ли я, что видел ваши обнаженные плечи? Смогу ли я забыть эту порочную картину, как ваше тело стремится на свободу из корсета или как выглядит гладкая кожа на ваших ногах, там, где их не закрывают чулки? Забыть, как при свете полыхают огнем ваши волосы и как блестят ваши губы цвета вина? – Коннор забрал бокал из ее рук, и Беатрис уступила, предвкушая что-то необычное. – Я попытаюсь. А вы, – он поставил бокал, – вы сможете забыть, как вас связали и тащили чуть не до самого Джерси, а потом держали взаперти в неподходящих условиях? Вы забудете, что вас против вашей воли заключили в бордель, унизили и оскорбили? Забудете ли вы все и всех, кого здесь увидели?
– Я... не уверена. – Беатрис попыталась проглотить комок в горле.
– Что ж, попытайтесь. – Он придвинулся ближе, стал почти вплотную. – И заодно постарайтесь забыть еще и об этом...
Коннор склонился к ее губам и коснулся их своими губами... раз, второй... Она перестала дышать, ожидая, понимая, что недавняя дрожь и слабость были прелюдией к тому, что происходило сейчас. Потом его руки обхватили ее, приподнимая, крепко сжимая и притягивая ближе. Губы мужчины приникли к ее губам, необычайно нежно дразня и лаская. Его рот словно исследовал, пробовал ее, надеялся на отклик. И Беатрис откликнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41