«Я бы рад, дорогие, но мои приятели просто не позволят этого».
– Я не сказал, что это невозможно. Я только заметил, что это было невозможно сегодня. Если я меняю платформу, то должен иметь для этого веские причины. Людей надо подготовить... перемены должны происходить очень постепенно. – Коннор помолчал, чтобы его слова дошли до нее, а когда продолжил, то его голос зазвучал мягче. – Это означает, что вам придется учить меня... просвещать. И пока вы будете публично убеждать меня, я буду тайно настраивать Крокера, Чарлза Мерфи и оплачивающих кампанию городских чиновников.
Все, что он говорил, звучало резонно. Но как поверить в его искренность? Беатрис с трудом вспоминала даже собственное имя, когда Коннор находился всего в дюйме от нее.
– Следует отдать вам должное... вы действительно знаете свое дело. – В отчаянии Беатрис призвала на помощь скептицизм. – Вы почти убедили меня в серьезности своих намерений.
Коннор поднял руки, словно призывая Всевышнего в свидетели, как возмутительно она с ним обращается, потом устало опустил их.
– Вы самая ужасная женщина из всех, кого я... Вы намереваетесь сделать из меня лживого, жадного, хитрого мерзавца, ведь так? Но зачем? Для того, чтобы вы смогли похоронить меня вместе со старым Мерсером и любым другим мужчиной, который осмелится вам перечить? Не стоит, дорогая. – Он схватил ее за плечи. – Я жив и здоров и не собираюсь умирать. Если вы действительно хотите, чтобы ваше движение кто:нибудь поддержал, то вам придется иметь дело со мной, – Коннор перевел взгляд на ее губы, – и, что бы вы ни чувствовали, мы сделаем вот что...
Его губы прикоснулись к губам Беатрис, и напряжение, которое до этого нарастало у нее в груди, превратилось в желание, затопившее все ее существо. Вот чего она боялась больше всего – этой власти над ее чувствами, над реакциями ее тела, которой обладал Коннор. Ее окутывал жар, словно огонь бежал по каждой жилке.
– Вы не забыли? – пробормотал он, касаясь ее губ, с тем самым ирландским акцентом, который всегда развеивал ее злость и негодование. – Я не смог. Ощущение ваших губ будоражит мне кровь... – Он пощипывал ее губы своими, пробуя, соблазняя. Она облизнула их, чтобы успокоить покалывание, а Коннор издал горловой смешок и снова властно поцеловал ее. – Вы не забыли, как оживает мое тело, прикасаясь к вашему? – прошептал он, за талию притягивая ее к себе. Слово «оживает» недостаточно ярко передавало то ощущение энергии и жизненной силы, которое охватило Беатрис, когда его руки обняли ее. Она изогнулась, плотнее прижимая его к себе. – Вы не забыли это чувство, когда я обнимаю вас, а вы приникаете ко мне, потому что у вас слабеют колени?
Каждое слово все сильнее разжигало то пламя, что бушевало у нее внутри. Беатрис внезапно стала податливой, покорной...
– Нет, – прошептала она, открывая глаза и видя сияние вокруг каждого предмета. – Я не забыла. – Она поморгала, но сияние не исчезало. – Не слишком-то умно с моей стороны...
– Ум здесь совершенно ни при чем, дорогая Беатрис. Здесь надо доверять мудрости сердца. – Коннор слегка отстранился, чтобы иметь возможность провести пальцем по ее груди к сердцу. – И довериться другому так же, как и он вам... и знать, что когда придет время, то вы это поймете.
– А когда поймешь – тогда что?
– А-а-а! – Улыбка Коннора стала еще лукавее. – Когда каждая частичка вашего тела требует только одного и все мысли в голове направлены только на то, чтобы окунуться в это наслаждение с головой... тогда вы так и поступаете. И ни за что не упустите его. Потому что настоящее наслаждение – большой дар, к нему нельзя относиться пренебрежительно.
Он осыпал поцелуями ее шею, опускаясь все ниже, где его остановил жесткий воротник ее жакета. Тогда его рука скользнула вверх, опытными движениями расстегивая одну пуговку за другой.
Казалось, ее кожа пела там, где он к ней прикасался. Беатрис изогнула спину, встречая эти мягкие, бесстыдные поцелуи. Она вдруг оказалась сидящей на краю стола, с расстегнутым жакетом и блузкой, так что стали видны белый атласный корсет и тонкая рубашка. Коннор отодвинулся, рассматривая ее, и застонал от восхищения, поглаживая нежную, сливочного цвета кожу. Беатрис закрыла глаза, она хотела большего...
Большего? Что она делает? Взяв в руки его лицо, Беатрис с растущей тревогой всматривалась в него. Синие радужки глаз Кон нора казались сейчас просто цветными кружками вокруг темных озер желания. Она оттолкнула его и сползла со стола. Сердце ее громко стучало. Тело не подчинялось голове. Она заставила себя дышать медленно и глубоко. Дрожащими руками Беатрис поправляла одежду, отчаянно надеясь, что в ее душе вновь подымутся стены, защищавшие ее прежде, но потом превратившиеся в руины.
– Не делайте этого, – тихо проговорил Коннор.
– Не делать чего? – напряженно спросила она, задирая подбородок.
– Не убегайте прочь.
Он долго не сводил с нее глаз. Она гордо выдержала его взгляд, потом отвернулась.
– А может быть, я сейчас поняла то, что давно уже должна была понять.
– А именно?
Беатрис занялась пуговицами на жакете.
– Что вы так же легко раздаете поцелуи, как и обещания. И что рядом с вами мне надо опасаться и того и другого.
Он покраснел, и глаза его сузились.
– Боюсь, вы очень ошибаетесь, миссис фон Фюрстенберг. Когда я целую женщину, то для этого есть одна-единственная причина. Вы же, целуясь, наоборот, преследуете целую кучу мелких и гадких целей. – Он направился к двери.
– Подождите минутку, – скомандовала Беатрис. – Мы еще не все урегулировали.
– Урегулировали? Вы имеете в виду ваш мерзкий шантаж? – Он подошел к ней поближе. – Прекрасно. – Глаза Коннора вдруг загорелись мрачным огнем. – Вот как все будет: вы встретите меня на пороге пансиона... проводите по нему и представите проживающим. Я буду смотреть, слушать и благородно сочувствовать. Я буду выглядеть заинтересованным, задумчивым и тронутым до глубины души. После я выскажу присутствующим журналистам, что проживающие там женщины заслуживают более справедливого отношения и что их интересы должен кто-то представлять. Когда вас попросят прокомментировать мои высказывания, вы превознесете мою искренность до небес, но заявите, что мне предстоит еще многому научиться. Я буду раздосадован, а вы бросите мне еще один вызов. Что-нибудь подходяще-познавательное, я думаю... посещение фабрики, может быть... что-нибудь такое, где женщин-работниц так же ужасно «угнетают».
– Боже мой, вы уже все спланировали, – изумилась Беатрис.
– Я импровизирую. – Коннор злился все больше. – Это мы – изворотливые, хитрые, речистые политики – делаем лучше всего...
– Какие у меня гарантии, что все будет именно так, как вы сказали?
– Леди, я никогда ничего не гарантирую, но опыт подсказывает мне, что каждый всегда получает то, за что платит.
Коннор вылетел из парадных дверей в осеннюю ночь, весь кипя от негодования, уязвленной гордости и неудовлетворенной страсти. Он не мог вспомнить, когда в последний раз был в таком состоянии. Его сжигало желание заехать кулаком по чему-нибудь... желательно хрупкому, чтобы оно раскололось на тысячу осколков. Проклятая женщина! Ну почему она не может просто захотеть его, чтобы все было ясно и бесхитростно? Почему она не может хотя бы на один час забыть, что она вдова фон Фюрстенберга? Что у нее было неудачное замужество с дряхлым старикашкой, который понятия не имел, как восхищаться или хотя бы наслаждаться ею? Что она презирает мужчин и не может смириться с тем, что ее привлекает один из них? Почему она хотя бы на несколько благословенных минут не может позабыть о том, что он – мужчина, а она – женщина? Почему, черт побери, он не может быть просто Коннором, а она – просто Беатрис? На эти вопросы не существовало ответов, но от быстрой ходьбы у него прояснилось в голове, а поток злой энергии, сопровождавший его мысли, постепенно иссяк.
Когда Коннор дошел до своего офиса, в его душе остались только яркие впечатления, картины, свободные от тех переживаний, которые они вначале несли. Беатрис, уверенная в себе. Беатрис лукавая, с мягким взором. Беатрис покорная, уступающая. Беатрис в ужасе. Зажигая свет, Коннор остановился, нахмурился, задумавшись над последним образом, вспоминая, как она дрожит и поспешно отодвигается. В течение нескольких минут она была действительно напугана, он мог в этом поклясться. Среди всех ее образов, которые он хранил в памяти, этот по-настоящему удивил его.
Он щелкнул выключателем настольной лампы и сидел теперь в круге света. Что было в ней такое, что пробуждало в нем решимость овладеть ею, почувствовать ее ответное желание, заставить ее признать, что она хочет его как мужчину? Неужели им движет только гордость или любопытство? Или что-то еще? Черты его лица утратили жесткость, разгладились. Какая разница, если он сможет завоевать ее? Она пренебрегала его даром убеждения, не доверяла ему, пыталась использовать его в своих целях. Но чтобы воспользоваться его даром, ей придется подойти к нему ближе, чем считается разумным. Нет на свете такого человеческого существа, которое никогда не поддается соблазну. Коннор улыбнулся, предвкушая и уже наслаждаясь сладкими плодами победы. Она в той же западне, что и он сам, жертва той хитрости, которую сама же и подстроила. Его улыбка стала шире.
Так ей и надо!
Глава 12
Через два дня вечером Беатрис и'Элис в гостиной обсуждали официальную повестку дня собрания директоров Объединенной корпорации. В этот момент домой вернулась Присцилла. Беатрис знала, что для ее племянницы прошедшая неделя отнюдь не была приятной. Сама девушка ничего об этом не говорила, поскольку приходила либо совсем измотанная, либо очень злая, но тетя получала отчеты о ее деятельности от Диппера и Шоти. Беатрис положила свой доклад и с дивана наблюдала, как Присцилла тащилась по ступенькам. Девушка отказалась от шелка и тюлевой отделки в своих нарядах, предпочитая теперь хлопчатобумажные блузки и юбки из шерстяного джерси, но ее одежда все еще выглядела ужасно испачканной после работы.
– Как прошел день, джентльмены? – спросила Беатрис у Диппера и Шоти, появившихся в дверях гостиной.
– Никудышная из нее кухарка, должен вам сказать, – уныло признался Диппер. – Она как будто никогда не видела, как ощипывают цыпленка. А едва я ей показал, так ее чуть не стошнило. Потом повариха послала ее на рынок... так она торговаться совсем не умеет и даже не проверяет, не надули ли ее. Чуть не обобрали девчонку дочиста.
– Ей надо было отдать все деньги Джеффу, – вмешался Шоти, обращаясь в основном к приятелю. – Он бы проследил, чтобы заплатить правильную цену.
– Ага, как же! – с возмущением заявил Диппер. – Да он втридорога платил. За бифштексы, вспомни.
– А что, хорошее было мясо, – хмурясь, ответил Шоти. – И парень прав – надоело каждый день получать тушеные овощи и водянистый суп.
Диппер повернулся к Беатрис, объясняя:
– Нас послали на рынок купить цыплят. Только он и она, – очевидно, имея в виду Джеффри и Ьрисциллу, – немного поссорились из-за этих бифштексов. Она не позволяла ему держать деньги, которые дала повариха... говорила, что на все не хватит. Ну он и удалился... а нам еще надо было купить картошку, морковку, лук и все такое прочее.
Беатрис представила себе Присциллу на рынке среди битой птицы, гор картофеля, пустившего ростки, кучек вянущей зелени и корзин с сочащимися помидорами.
– Джеффри не остался, чтобы помочь ей?
Диппер смешался и принялся мять поля своей шляпы. Беатрис, нахмурившись, повернулась к Шоти.
– Мистер О'Ши?
– Он пошел к прилавкам и нашел там репу и помидоры, – косо взглянув на Диппера, ответил Шоти.
– Ага... чтобы бросить в нее, когда она вышла от мясника, – с негодованием заметил тот.
– Ну, он же не попал, – возразил Шоти. – Чего было так обижаться.
– Это было неправильно – оставить ее со всеми покупками и сбежать, – провозгласил Диппер. – Он должен был помогать.
– Он помогал.
– Нет, – настаивал Диппер. – Мы с тобой и мисс Присцилла несли все сами.
– Ну, ему же натирал сапог, у него здоровенная мозоль – я сам видел.
– Ничего бы не натер, если бы не сбежал...
– Спасибо, джентльмены, – прервала их перебранку Беатрис, – думаю, я уловила суть.
Она смотрела, как приятели направлялись на кухню, по дороге споря, кому надо было рассказывать, и в их ссоре видела отражение той напряженности, которая возникла в отношениях между ее племянницей и Джеффри. Дело явно сдвинулось с мертвой точки.
– Может, ей надо кому-то выговориться, – предположила Элис.
– Я как раз об этом подумала. Остальное подождет до завтра. – Беатрис отложила бумаги и устремилась к лестнице.
Звуки приглушенных рыданий заставили ее остановиться у дверей Присциллы. Тревога, никогда не покидавшая ее душу, вернулась с удвоенной силой. Какой урок Присцилла на самом деле получит из всего этого? Что, если работа и мир, в которые ей пришлось окунуться, слишком грубы для нее? Беатрис подумала, что ее племяннице может потребоваться помощь, чтобы сделать правильные выводы из этого опыта, и никто другой, кроме тети, не в состоянии ей помочь. Луч света из коридора пересек темную комнату, осветив кровать Присциллы с балдахином из кружев. Девушка лежала поперек нее, вниз лицом, все еще в испачканной одежде, и отчаянно рыдала. Беатрис собрала всю свою волю, отгоняя нахлынувшее чувство вины, и присела рядом на край кровати.
– Что вам надо? – Голос Присциллы заглушало скомканное постельное белье.
– Хотела посмотреть, как ты, – ответила Беатрис.
– Прекрасно, просто прекрасно.
– Не похоже. Присцилла, сядь и давай поговорим. Девушка поднялась с кровати и обеими руками вытерла мокрое лицо.
– Ну вот, теперь вы счастливы... из-за того, что разрушили мою жизнь... сделали меня несчастной, – с болью проговорила она, – такой же, как вы.
– Ты думаешь, я хочу, чтобы ты была несчастна?
– Конечно, чтобы, составить вам компанию. – Глаза Присциллы блестели от слез.
– Я не несчастна, наоборот, я удовлетворена своей жизнью.
– Тогда почему вы всегда такая злая?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41