Нечего бабам голосовать! Отправляйтесь по домам, к плите и детишкам, – там ваше место!
Даже священник, требовавший всеобщей трезвости, повернулся к суфражисткам и обвиняюще грозил им пальцем.
Дрожа от гнева, Беатрис едва замечала, что Лейси и Франни решили взять все в свои руки, подхватили ее сумочку и потащили подругу по рядам к ближайшему выходу. Это отняло у них некоторое время, но им удалось протиснуться через забитый проход, протолкаться мимо грубиянов в задних рядах и выйти наружу. Холодный ночной воздух отрезвил Беатрис. Она остановилась на тротуаре, поправила сбившуюся шляпку и собралась с силам, чтобы выслушать порицание, которое ей, конечно же, выскажут члены комитета. Но Сьюзан Энтони, вышедшая из зала, только взяла ее за руку и обнадеживающе пожала.
– Вот чего стоят все обещания политиков, – с тусклой улыбкой сказала Сьюзан. – Старая история, моя дорогая. Не переживай по этому поводу. Видела, с кем он прибыл? Сам Ричард Крокер пожаловал, со стаей своих помощников и порученцев. Барроу – верный пес «Таммани Холла». – Она печально покачала головой. – Он никогда не будет другом для женщин.
Беатрис вздрагивала, пока Кэрри Кэтт, Элизабет Кэди Стэнтон и Белва Вандербильт пожимали ей руку или прикладывались щекой к ее щеке, перед тем как направиться к своим экипажам и каретам. Но неожиданное понимание и успокаивающие слова со стороны подруг только больнее уязвляли ее самолюбие.
– Как он посмел так поступить со мной? Пообещать поддержку, а потом...
– Проклятый мужчина! – проворчала Лейси, беря Беатрис под руку.
– Повесить его мало, – заявила Франни, хватая ее за вторую руку, чтобы проводить подругу до кареты.
– Он за это заплатит! – Сила собственного гнева удивила Беатрис. Слишком глубоким и слишком личным было это чувство, вызванное обычными политическими манипуляциями, которые Коннор сегодня продемонстрировал. – Я заставлю его изменить свое мнение и публично поддержать женское движение – или мое имя не Беатрис фон Фюрстенберг!
– Да брось ты, Биби, – уговаривала Франни, остановив ее. – Это же значит просто метать бисер перед свиньями. Перед свиньей!
– Красивой и красноречивой, – с ленивым интересом заметила Лейси, – но все равно свиньей.
– Но вы же знаете, что происходит с каждой свиньей, – сузив глаза, ответила Беатрис. – Рано или поздно она становится беконом.
Через два часа после окончания дебатов поздравления все еще звучали в ушах Коннора. В зале действительно присутствовал его яркий, скандальный босс – Крокер, а вместе с ним были кандидат в мэры Томас Гилрой, Большой Тим Салливэн, по кличке Барон Притонов, и энергичный руководитель предвыборной кампании Коннора Чарлз Ф. Мерфи. Вся компания решила отметить победу в дебатах выпивкой у О'Тула.
– Вряд ли тебе потребуется участвовать еще в трех дебатах, – заявил Крокер. – И одного хватит, чтобы прикончить старину Незертона. Видели, каким он был сегодня? Позеленел, бедняга. Я уж решил, что его сейчас вытошнит.
– А как ты разделал эту суфражистку, – добавил Большой Тим, – просто блеск! Я думал, лопну от смеха над старушкой Перли Куинн!
Босс тоже посмеялся, но потом посерьезнел.
– Нельзя не замечать этих помешанных на голосовании дамочек, Барроу, но и не стоит уделять им слишком много внимания. Не то люди решат, что ты увлекся этой суфражистской чепухой.
– Вы же знаете, босс, что я отдам правую руку за вас и за партию, – смеясь, ответил Коннор. – Но вы просите меня не уделять внимания женщинам... есть же вещи, которые мужчина не в состоянии контролировать. – Он поиграл бровями, и вся компания разразилась хохотом. – Я пойду, навещу их пансион, – продолжал Коннор, улыбаясь своей порочной улыбочкой, – изображу озабоченность... выслушаю дам... поцелую пару младенцев. Можно прихватить репортера из газеты, а то и двух, и сделать так, чтобы пресса нас поддержала.
Крокер хлопнул его по плечу.
– Молодец, парень! Все предусмотрел.
Сейчас, сидя в карете и направляясь домой, Коннор наконец имел возможность спокойно насладиться сегодняшней победой. Закрыв глаза, он положил голову на вытертую кожаную спинку и снова слушал аплодисменты и ощущал невидимую мощную волну, которая шла из зала и дарила ему небывалую энергию. Затем перед его глазами появилась она, такая, какой была сегодня в зале. Гордая, не теряющая головы, женственная. С прекрасной фигурой, пухлыми алыми губами и дымчатыми изумрудными глазами, выдающими страстность ее натуры. Он тотчас понял, зачем она пришла, – этого и стоило ожидать, и он смог бы все предотвратить, если бы не был так зол три дня назад, когда покидал ее дом. Все, чего он тогда хотел, – это скрыться от нее как можно дальше. Ему и в голову не пришло, что она буквально на следующем публичном выступлении ожидала от него немедленной, полной поддержки женского движения... перед лицом босса Крокера и половины «Таммани Холла». Она что, вообще ничего не понимает в политике?
Кеб остановился, и Коннор открыл глаза, ожидая увидеть свой дом. Он потянулся к дверной ручке, но та повернулась до того, как он прикоснулся к ней. Дверца распахнулась. Какой-то человек запрыгнул в карету и прижал Коннора к сиденью.
– Какого черта...
В экипаж ввалился второй, и адвокат оказался пригвожденным к своему месту двумя парами локтей и коленей. Его держали за руки, и хотя он сопротивлялся, но не мог упереться в пол или в сиденье, чтобы сбросить нападавших. Потом чья-то рука накрыла его рот, а знакомый голос с ирландским акцентом успокаивающе произнес:
– Простите, господин.
Налетчики забарабанили в крышу кареты, и они снова тронулись. Свет уличного фонаря упал на лицо одного из противников, и Коннор узнал Диппера Молдена.
– Она послала нас за вами. Сказала, чтобы мы не слушали никаких отговорок.
Адвокат посмотрел на второго напавшего – это был Шоти О'Ши, усердно кивающий в подтверждение слов друга. Коннору не надо было спрашивать, кто такая «она».
Глава 11
Когда наконец кеб остановился, Диппер и Шоти вытащили его наружу. Коннора повели по широкой аллее, огороженной высокими деревянными заборами с воротами, ведущими в каретный сарай. Потом через задний двор его доставили к черному ходу величественного кирпичного дома. Один поворот, второй – и вид элегантно оформленного холла подтвердил его подозрения. Пара «сопровождающих» отворила огромные двери красного дерева и ввела адвоката в большую, богато обставленную библиотеку, в дальнем конце которой, скрестив руки, стояла она.
– Благодарю вас, джентльмены. Будьте добры подождать снаружи... – отослала двух друзей Беатрис.
Двери закрылись, и она критически оглядела Коннора. Ее глаза блестели в мягком свете настольной лампы, а кожа отливала золотом. На ней был тот же самый синий костюм, в котором она присутствовала на собрании в Каттерз-Холле, – жесткий стоячий воротник, облегающая в талии и слегка расширяющаяся юбка с небольшим турнюром. Какого черта! Почему он все это замечает? Вот и волосы выбились у нее из прически, придавая ей слегка растрепанный и очень трогательный вид.
– Что за дьявольская манера притаскивать меня сюда силой? – возмущенно проговорил он, раздражаясь оттого, что никак не удается сосредоточиться.
– Сомневаюсь, что вы бы явились сюда добровольно. – Беатрис опустила руки и подошла к краю стола из красного дерева. – Почему вы сегодня изменили своему обещанию? Я желаю выслушать объяснение и узнать конкретное время, когда вы выступите в поддержку суфражистского движения. Только при исполнении этих двух условий вы сможете, – она резко указала на пол, – покинуть мою комнату.
– Или?
– Думаю, это очевидно. Вы не уйдете отсюда.
– Собираетесь опять меня запереть? – спросил Коннор, вызывающе разглядывая ее грудь. – Помнится, этот способ оказался не очень эффективным.
– На этот раз о вас позаботятся мои новые служащие.
– Диппер и Шоти? С чего вы взяли, что они поднимут на меня руку? Мы давно с ними знакомы...
– А мы заключили соглашение...
– Такое же, как со мной? «Делайте, как велю я, или вам грозит позор и тюрьма».
– Действительно – тюрьма, – с ехидной улыбкой заметила Беатрис. – Но дело не в этом.
– Прошу прощения. – Коннор направился было к ней, но остановился через несколько шагов. – Дело именно в этом. Кто дал вам право запугивать людей и заниматься вымогательством, используя коварные уловки...
– Вы забыли упомянуть, что обычно эти уловки применяются мужчинами, – проговорила она со спокойствием, выводившим Коннора из себя. – В отношении вас, Диппера и Шоти я поступаю только так, как поступают по отношению друг к другу мужчины. Никто не кричит, что это нечестно, если мужчина для достижения своей цели воспользуется слабостью соперника. Когда это делаю я, меня тут же называют безнравственной и бессердечной... ведьмой.
За гневом, полыхавшим в ее Глазах, Коннор уловил глубоко спрятанное чувство обиды. Он начал понимать, что участие в борьбе за права женщин было для нее не абстрактным «добрым делом». Беатрис черпала решимость в другом, гораздо более личном, переживании.
– Скажите-ка мне: ради чего вы участвуете во всей этой дребедени? Что вы с этого получаете?
Казалось, ее удивил вопрос, но она очень быстро собралась и выдала нечто похожее на хорошо отрепетированный ответ.
– Удовлетворение от сознания того, что сделала что-то ценное, что-то, что сможет улучшить.жизнь женщин.
– Да, да, конечно, но что лично вы от этого получаете? Суфражистки кричат об угнетении женщин. – Коннор прошелся по комнате, прикоснулся к отполированному мраморному бюстику на полке, провел ладонью по крышке стола из красного дерева, позвенел хрустальными подвесками ручной работы на абажуре лампы. – Но вы, вероятно, наименее угнетенная женщина во всем нашем штате. У вас есть все, о чем любая женщина может только мечтать: деньги, положение в обществе, власть. Признаете вы это или нет, но вы уже имеете право голоса – на одном из самых влиятельных «участков»... в совете правления. Более того, вам не приходится спрашивать разрешения у кого-либо, если вы намереваетесь что-либо сделать. Вы вдова. Вы вышли замуж за респектабельность, и при этом не обременены скучным или гулякой-мужем. Что даст вам право голоса, чего вы еще не имеете?
– Вы действительно не понимаете? – Теперь Беатрис смотрела на него с сожалением. – Вам никто никогда не говорил, что ваши идеи и представления ничего не стоят только потому, что вы мужчина... что вы не можете положить деньги на банковский счет, что вы не можете приобрести никакую собственность или поставить свою подпись под...
– А с вами такое было? Это все ваш муж? Это он превратил вашу жизнь в такой ад, что теперь вы в отместку собираетесь отравить существование всему мужскому полу?
Заметив, как напряглись ее плечи, Коннор решил, что попал в точку.
– Мое замужество не имеет никакого отношения к моей борьбе за права женщин.
– Вы несете дикую чушь! – Коннор, прищурившись, подошел к ней, словно хотел заглянуть в самую глубину ее души. – Смотрите, – он соединил кончики пальцев, – вы говорили, что замужество – это тяжелая обязанность, вы сетуете на то, что мужчины высмеивают женщин и не считаются с ними, вы ненавидите слабость, романтизм называете иллюзией и полагаете, что настоящая любовь настолько редка, что практически вообще не встречается. – Он замолчал и оскорбительно долго ее разглядывал. – Все вместе может означать только одно... Мерсер был высохший старый пень, на несколько десятков лет старше вас, и он обращался с вами как с ребенком, кроме тех редких минут, когда вы были для него подходящей игрушкой. От вас требовалось держать язык за зубами, украшать его гостиную и заботиться о том, чтобы его пища всегда была горячей, а постель – теплой. – Искры в ее глазах заставили его переменить мнение. – А, старого Мерсера и это не интересовало. – Коннор криво ухмыльнулся. – Он действительно был слишком стар.
На мгновение Коннор подумал, что Беатрис сейчас взорвется. Но вместо этого она только крепче сжала руки на груди.
– Если вы пытаетесь отвлечь меня от того, зачем я вас сюда пригласила, то вас ждет разочарование. Я хочу знать, почему вы отказались публично поддержать суфражистское движение.
– Некоторые говорят, что если женщина выходит замуж из-за денег, то она должна довольствоваться только деньгами, поскольку это будет единственное, что она получит, – продолжал Коннор, пытаясь представить ее рядом с тем трясущимся стариком, которого он видел мельком несколько лет назад.
– Давайте посмотрим, может ли моя дедукция сравниться с вашей, – возразила Беатрис. – Вы – говорливый, речистый политик, и это означает, что вы будете говорить все, что выгодно в данный момент, невзирая на последствия. Ваша единственная цель в жизни – это добиться избрания, все равно, каким способом. Вы считаете, что женщины – низшие существа, и поэтому любые обещания, данные женщине, ни к чему не обязывают. Все это может означать только одно: что вы с самого начала даже и не собирались держать слово. Беатрис начинала его раздражать.
– Я не нарушал своего обещания. Я говорил, что поддержу суфражистскую идею насчет выборов, и я это сделаю.
– Да? – Беатрис подошла ближе. – И когда же?
«Когда мне, черт побери, этого захочется», – чуть не сорвалось у него с языка. Коннор обнаружил, что возвышается над ней и смотрит в горящие изумрудные глаза, вдыхая аромат ее тела.
– Когда вы меня убедите в необходимости этого, – изменившимся голосом проговорил он, ощущая пожар в горле.
Глаза Беатрис расширились, и она отступила на шаг.
– Даже если бы на это хватило человеческой жизни... «убеждение» не входило в нашу договоренность.
Коннор двинулся за ней.
– А вам никогда не приходило в голову, что для меня будет политическим самоубийством, если я на дебатах неожиданно заявлю, что поддерживаю суфражисток?
Беатрис обнаружила, что отступать дальше некуда – она спиной уперлась в стол.
– Типичный политик, – фыркнула она. – Как только вы обещаете что-либо, так сразу же начинаете доказывать, почему это обещание невозможно выполнить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41