.. дающим выход своему гневу и обиде в драке в каком-нибудь баре... топящим свои несчастья в ирландском виски.
Когда все эти мысли стали невыносимыми, она решила думать о другом, о том, что будет, когда он вернется домой. Не разозлится ли, увидев ее здесь? А вдруг он в ярости обвинит ее во всем, что с ним случилось? Что она может ему ответить?
«Как жаль, что я втянула тебя во все это... Мне очень жаль, что я разрушила твою жизнь...»
Коннор имел полное право выгнать ее из своего дома и отказаться от встреч с ней. Она представила себе будущее без него и увидела только длинную цепь тусклых, скучных дней и холодных, пустых ночей. Ни его гнев, ни его унижение, ни отказ видеть ее не могут изменить того, что живет в ее сердце. Что бы ни произошло между ними, она всегда будет верно и преданно любить Коннора Барроу.
Он раздражал и очаровывал, был страстным и непредсказуемым и, возможно, таким же опасным для нее, как и она для него. Но мысль потерять его, после того как она только что его нашла, – эта мысль ее убивала.
Что же ей делать? Через некоторое время Беатрис поняла, что на самом деле вопрос звучит так: что же им делать? Это касалось их обоих, менять надо было обе жизни. И решение надо было принимать вдвоем – или не принимать его вовсе.
Она дремала, свернувшись на кушетке, когда хлопнула входная дверь. Беатрис подскочила и протерла глаза, и в этот момент в дверях появился Коннор. Его волосы и одежда были влажными от легкого дождика. Лицо напряжено, а глаза горели синим огнем. Беатрис так быстро поднялась на ноги, что на секунду потеряла равновесие.
– Я знаю, что произошло, – сказала она, делая два шага ему навстречу и останавливаясь, не в силах понять, что творится у него в душе. – Мы пошли на дебаты, а их отменили. Я не верила... пока мы не купили газету...
Коннор направился к небольшому бару в углу и налил себе виски, прежде чем ответить.
– Ну что ж, – с сардонической ухмылкой проговорил он, – я в конце концов поддержал суфражистское движение. Похоже, я все-таки человек слова.
Беатрис смотрела, как он поднял бокал, кивнул ей, сделал глоток и его передернуло, когда алкоголь достиг желудка.
– Прости меня, Коннор. Я не хотела, чтобы случилось что-нибудь подобное. Я понимала, как много значат для тебя эти выборы. И все равно настаивала, требовала и добивалась своего... Это я во всем виновата. И я бы не стала обвинять тебя, если бы...
– Ты виновата? – спросил он, подходя к ней и останавливаясь на расстоянии вытянутой руки. – Значит, это ты во всем виновата?
Беатрис прикусила губу и кивнула. Сознание своей вины делало невыносимым для нее созерцание той боли и того гнева, что царили сейчас в его душе. Коннор с минуту молча смотрел на нее. Ее волосы были взлохмачены, глаза красные, а на щеке отпечатался рубец от подушки. Он провел несколько часов, бродя по улицам, думая, пытаясь разобраться со своими мыслями и чувствами. И теперь, видя сочувствие и муку на ее лице, ощутил огромную теплую волну, захлестнувшую его сердце.
– Ты права. Это ты во всем виновата.
Его слова словно хлестнули ее. С болью в сердце он сделал шаг ей навстречу, но она отшатнулась.
– Если бы я не встретил тебя... не почувствовал твоей страсти... не видел твоей убежденности и твоей смелости... я бы, наверное, никогда не проснулся и не понял, в кого превратился. Я бы так никогда и не осознал, что растрачиваю себя. Я сегодня покончил со своей карьерой, с будущим, с надеждами и мечтами. И ради чего? Не ради суфражистского движения, не ради банковских дел и даже не из-за политических убеждений. Стыдно признаться, но все это не настолько важно для меня, чтобы устраивать революцию. Только мысль о том, что я могу потерять тебя и все, что я к тебе чувствую, – вот что оказалось для меня слишком большим испытанием. «Таммани» заставил меня сделать выбор. Они или ты. – Коннор глубоко вздохнул и через силу улыбнулся ей. – Говоря по правде... они могли бы заставить меня отречься от суфражистского движения. Могли бы заставить меня отказаться вести дела, связанные с твоим банком, и даже диктовать мне, что я должен был бы говорить во время политической кампании. – От стыда у него так перехватило горло, что голос звучал хрипло. – Но они никогда не смогли бы заставить меня отречься от любви к тебе. Я люблю тебя, Биби. – Легкая судорога пробежала по его лицу, как будто он боялся, что Беатрис оттолкнет его. – И эта любовь изменила все в моей жизни. Я больше не могу закрывать глаза на многое и позволить своей совести спокойно спать. Ты пробудила во мне желание изменить мир, переделать его... улучшить. Благодаря тебе я захотел в одиночку штурмовать конгресс и заставить их признать права женщин, данные им Богом... изменить неправильные законы... помочь каждой страдающей женщине и ребенку.
Коннор потянулся и прикоснулся к ее щеке, ощутив, как она дрожит. Он с трудом удержался, чтобы не заключить ее в объятия.
– Я бы хотел предложить тебе будущее... жизнь... чтобы ты могла гордиться тем, что любишь Коннора Барроу. – Он семь долгих лет готовил себя и вынашивал планы. И сейчас не мог представить свое будущее без этих мечтаний. – Но у меня нет будущего, нет карьеры, нет ни богатства, ни каких-либо достижений.
– Мне не нужны деньги, Коннор, – проговорила Беатрис, сжимая его руки. – И меня не волнует ни «Таммани Холл», ни выборы, ни то, что ты не можешь предоставить мне какое-то особое место в жизни. У меня уже есть дом. То, чего мне не хватает и чего я жду от тебя, ни в какое сравнение не идет со всем, что ты перечислил.
– Ты все еще не поняла. – Он склонился над ней с печальным выражением лица. – Мне нечего тебе предложить. У меня не осталось ничего ценного.
– Это неправда, – ответила Беатрис, не выпуская его руки, когда он попытался освободиться. Коннор отступил на шаг, потом еще на один, но она все не отпускала его. Потом Беатрис сказала то, что он и боялся, и больше всего хотел услышать: – У тебя есть я.
Коннор смотрел на ее смягчившееся лицо, на сияющие любовью влажные изумрудные глаза и чувствовал себя так, словно его раздавили.
– У тебя есть моя любовь, Коннор, и тысячи новых дней впереди... когда все может перемениться... кроме этого.
Он притянул ее к себе и крепко обнял, позволяя сильному жару ее любви прогнать холод, мучительно терзавший его душу. Она любит его. Он приподнял ее подбородок и поцеловал с такой нежностью и страстью, что их слезы смешались, придав поцелую солоноватый вкус.
Когда он наконец разжал объятия, она посмотрела на него одновременно и с радостью, и с горечью.
– Вместе, – она погладила его по щеке, – мы можем сделать все. Мы можем переделать мир... заставить людей думать по-другому... Мы даже можем добиться, чтобы тебя снова вернули в списки кандидатов.
Коннор вздрогнул при упоминании своего провала на политическом поприще и через мгновение отпустил ее.
– Коннор, ты еще можешь участвовать в выборах, – с волнением произнесла Беатрис. – Мы найдем выход.
– Оставь это, Биби. – Он отвернулся, ему было больно на нее смотреть. – Это проигранное дело. Все кончено. После того, что я сказал на конференции для журналистов, ни одна партия в здравом уме не примет меня. Я сжег все мосты. – Черты его лица заострились. – И если бы меня даже на коленях просили вернуться в «Таммани», я бы отказался.
– Мы что-нибудь придумаем, – начала она. – Мы попытаемся...
– Послушай, – раздраженно продолжал Коннор, – я исключен из списка. И никакое сочувствие, никакие уговоры ничего не изменят.
– Ты знаешь в городе многих, – сказала она. – Наверняка кто-то захочет помочь... добиться, чтобы ты участвовал в выборах.
Он понял, что Беатрис не может примириться с проигрышем. Ей невыносима мысль связать свою жизнь с человеком, лишенным будущего, и поэтому она ищет выход там, где его не существует.
– Что сделано, то сделано, Биби. Чем скорее мы это признаем, тем лучше.
– Я не могу сдаваться, Коннор. Ради тебя. Мы не можем отказаться от того, что так много значит для тебя.
Разговор становился все более мучительным для него.
– Ты хочешь сказать, что так много значит для тебя. Ему надо было уйти. Не думать больше об этом... не страдать. Коннор повернулся и пошел к двери.
– Подожди! Коннор...
Она побежала за ним, но его фигура уже растворилась в темноте улицы. Беатрис почувствовала себя так, будто ее растоптали. Он считал, что ему не за что больше бороться, нечего отдавать! Она не могла в это поверить и не могла понять его... пока не вспомнила, что Коннор не раз переживал крушение всех надежд.
Отчаяние все больше охватывало Беатрис, пока она стояла в полумраке, представляя себе безнадежное выражение на его лице. Но там, где растерялась влюбленная женщина, контроль в свои руки взяла женщина деловая и решительная. Она любила его, а он любил ее. Но они не смогут жить вместе, пока он не обретет будущее... то место в жизни, которое сможет назвать своим.
Она должна была что-то предпринять. Беатрис должна была сделать так, чтобы он участвовал в выборах... и помочь ему победить.
Прежде всего – лихорадочно думала она – федеральные выборы находятся под юрисдикцией правительства штата. Ей нужен кто-то, обладающий властью... судья... федеральный судья... которого можно убедить сделать то, что требуется. А потом ей придется сыграть на гордости Коннора или на других струнах его души и заставить его вернуться к предвыборной гонке.
Через несколько минут она нашла нужное решение. Беатрис знала одного человека, который сумеет уговорить федерального судью и обладает достаточной твердостью характера, чтобы заставить упрямого кандидата продолжить борьбу за место в конгрессе.
У нее не заняло много времени узнать, где живет Херст Барроу, но добраться туда оказалось нелегким делом. Он удалился от городского шума в особняк, расположенный в сельской местности на севере от Нью-Йорка. Когда ее впустили в двери, обитые железом, и она прошла в пещерообразный холл, то этот дом показался ей больше похожим на крепость, чем на жилище. Каменные стены были больше фута в толщину, интерьер украшали панели из темного дерева, а мебель казалась чересчур массивной и неподъемной. Воздух был затхлым, а сквозь арочные проемы Беатрис увидела, что в комнатах все еще задернуты гардины. Был уже полдень, ярко светило солнце, но в доме Херста Барроу горели лампы.
Дворецкий вернулся, заявив, что хозяин занят и его нельзя беспокоить. Беатрис посмотрела в глаза высокомерному старому слуге, а потом пошла мимо него вдоль по коридору, из которого тот появился. Она пыталась найти старика, открывая одну дверь за другой, и наконец обнаружила старого банкира, скрывающегося в темном, с рядами книг вдоль стен кабинете. Его редкие волосы торчали во все стороны, а одну ногу, страдающую от подагры, он положил на табурет.
– Какого черта... – Старик со стуком опустил на стол увеличительное стекло, при помощи которого читал, и принялся ругаться.
Дворецкий многословно извинялся и пытался вытащить Беатрис из комнаты, но поскольку ему было неудобно применять силу к женщине, она этим воспользовалась. Освободившись от его рук, Беатрис вплотную подошла к столу, за которым скорчился Херст.
– Что вы здесь делаете? – спросил он, жестом отсылая дворецкого.
– Я пришла, чтобы заключить с вами сделку.
– Сделку? – Он издал сухой смешок, изображавший язвительное удовольствие. Сделки были смыслом его жизни. – Вы уже провалились с этим своим банком?
– Сделка касается не этого, – ответила Беатрис, рассматривая старика и его окружение.
– С чего бы это я решил заключать с вами сделку? У вас нет ничего, что бы меня заинтересовало.
– А вот и есть, – ответила Беатрис, хитро прищурившись. – Вы хотите, чтобы вас уважали, почитали, даже обожали? Хотите снова вернуться к жизни, вместо того чтобы превращаться в старый сухофрукт, – она повела рукой вокруг, – в своем заплесневелом мавзолее? – Беатрис оперлась о стол и, блестя глазами, бросила старику новый вызов: – Хотите повернуть часы на десять лет назад и исправить самый глупый поступок в своей жизни?
Херст Барроу набрал воздуху, чтобы разразиться гневной отповедью, но почему-то, встретившись с ней глазами, ничего не произнес. Наконец он откинулся назад в массивном кожаном кресле и пристально посмотрел на нее.
– А вы соображаете лучше, чем десяток мужчин, – ровным голосом проговорил он.
Беатрис выпрямилась, нисколько не смутившись.
– Так и есть.
– Вы не можете мне ничего предоставить, – обвиняюще произнес старик.
– Могу. – Она разгладила полу жакета. – Если вы окажете мне одну услугу.
Он с минуту изучал ее, глаза его заблестели.
– Какую услугу?
– Юридическую. Надо нажать на федерального судью. «Таммани Холл» вычеркнул Коннора из списка кандидатов, и они сказали, что он больше не участвует в выборах. У них нет никакого права так поступать, я проверяла, но они настроены против него. А у нас нет времени, чтобы довести дело до слушания в суде. Решение должно быть принято быстро. Если кто-то и может выиграть дело в федеральном суде менее чем за неделю, то только вы.
– С чего мне помогать этому наглому щенку? Он от меня отвернулся...
– Его заставили, – пояснила Беатрис. – Вы же сами отталкивали его обеими руками.
– Сам заварил кашу, пусть сам ее и расхлебывает, – проворчал старик.
– Он не захотел превращаться в половую тряпку.
– Он связался с бандой ирландских отбросов в своем «Таммани Холле» и заслужил такое обращение.
– Он отрекся от этих мерзавцев... по той же самой причине, что и поссорился с вами. Потому что он настоящий мужчина. – Беатрис выпрямилась. – Он хороший человек – сильный и принципиальный. Такой, который нужен в этом мире.
Херст нахмурился, но глубокая морщина на его лбу и почти ссутулившиеся плечи подсказывали Беатрис, что ее слова упали на благодатную почву. И она надеялась, что последний толчок поможет ему вернуться все-таки в мир живущих.
– Мы с вами очень похожи. – Ее голос и лицо выражали сочувствие. – Мы оба прожили жизнь в погоне за властью – над вещами и людьми, окружающими нас... только для того, чтобы понять:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41