— Остаться там, где привык жить Нэйт, — договорила за нее Бэлл. — Не волнуйтесь. Я разберусь в его пожитках, все уберу там, если вы хотите, чтобы вы, чего доброго, не обнаружили того, что причинило бы вам боль.
— Нет, я имела в виду, что не могу…— стала говорить Фрэнсис, подбирая слова, — я не могу развлекать джентльменов.
Бэлл уставилась на нее. Выражение ее лица быстро менялось от озабоченности к недоумению, а затем слова Фрэнсис ее даже рассмешили.
— Вы подумали, что вам придется этим заниматься? Развлекать мужчин? — Рыжеволосая женщина отбросила голову назад и рассмеялась. Затем она убедила Фрэнсис. — Я имела в виду, что вы займетесь работой Нэйта: это все, что связано с бухгалтерией и продовольственными вопросами, а также наблюдение за казино. Управитесь с этим?
Фрэнсис не была уверена, что у нее все получится. Однако предложение было вполне приемлемым и далеким от того, о чем она сначала думала. Глубоко вздохнув, она сказала:
— Я постараюсь управиться с этим.
— Вы непременно справитесь с такой работой, — подтвердила Бэлл, похлопывая ее по руке. — Мы все делаем то, что нам суждено, это закон жизни. Ну что же, добро пожаловать в Санта-Фе.
Разве могла она предположить, думала Фрэнсис, что судьба забросит ее так далеко, что ей придется работать в казино, среди падших женщин. Возможно, это не самое плохое место, гораздо хуже было бы оказаться где-нибудь за городом и попасть в такую же перестрелку, в которой убили Нэйта.
У нее пробегал мороз по коже, когда она вспоминала опять этого Чако Джоунса, хладнокровие, с которым он убил Нэйта. Фрэнсис смотрела из экипажа на чуждый ей пейзаж — на красную почву, яркое голубое небо, на эти, казалось, бесконечно тянувшиеся глинобитные стены. Темнокожий извозчик дернул за поводья и прикрикнул на лошадей:
— Ну, пошла!
Чуждым ей был и язык жителей, не говоря уже о смешении разных культур. Сможет ли она ко всему этому привыкнуть? Фрэнсис хотела бы это знать. Как сказала Бэлл, она должна делать то, что предначертано судьбой. Действительно, с горечью думала она, здравствуй, Санта-Фе.
Глава 4
В своей жизни Чако стрелял во многих людей, но никогда не попадал в случайных свидетелей. Осознавая гнусность того, что он сделал, он хотел как-то загладить свою вину. Он сопровождал тело убитого в Санта-Фе, затем уплатил гробовщику, организовал похороны. Однако его постоянно преследовали крики вдовы Натана Ганнона. Он ощущал, как она била его кулаками в грудь, ему мерещились следы крови ее мужа, оставшиеся на одежде несчастной женщины.
Воспоминания задевали его за живое.
Натан Ганнон. Когда девушка-полукровка назвала это имя, Чако сразу задумался, откуда оно ему знакомо. Он вспомнил. «Блю Скай Палас». Он бывал там не раз и знал Ганнона как порядочного человека, постоянно и честно играющего картежника.
Более он уже не сможет играть, не сядет ни за покерный, ни за какой другой картежный стол.
Чако, оставившему Мартинеса в Гэйлисто-Джанкшен позаботиться о раненом, не хотелось ехать обратно. Он чувствовал себя совершенно разбитым. Он явно не горел желанием возвращаться в графство Линкольн.
Может быть, ему надо было бы вернуться к Ролстону, но только для того, чтобы уйти навсегда. Он был уже сыт перестрелками и убийствами.
Прогуливаясь по улицам Санта-Фе, он чувствовал безразличие к прохожим. Вот уже два часа, как он видел одну и ту же старуху оборванку в черном одеянии. Может, она следит за ним? Если это так, думал он с усмешкой, тогда ему остается только застрелить ее, а что же еще?
Однако именно в этом месте, где напротив на углу была маленькая церковь, он явно не мог этого сделать. Перед тем как войти внутрь церкви, где ему так хотелось побыть, он остановился и несколько минут смотрел на глинобитное здание церквушки с простым крестом над колокольней. Его мать, более считавшая себя апачи, чем католичкой, не часто брала его с собой в церковь, но он помнил церковное пение и тяжелый запах ладана.
Когда в церковь прошла мексиканка средних лет, он последовал за ней в наружный вестибюль и, смотря на нее, повторял принятые здесь обрядовые действия. Опустив руку в святую воду, он затем перекрестился. Он уже было направился за женщиной в святилище, но вспомнил, что у него все еще был револьвер. Он раздумывал, оставить или нет кольт на вешалке у входа, ведь это же все-таки было священное место. Наконец он снял ремень с револьвером и повесил его под шляпой на вешалку.
Внутреннее убранство святилища было таким же скромным, как и внешний вид церкви. Несколькими рядами стояли деревянные скамейки. Глаза Чако с трудом привыкли к тусклому свету в помещении. Он сел на одну из скамеек. Здесь было несколько молившихся прихожан. За алтарем размещалась расписанная деревянная завеса с изображением святых. Висело распятие Христа в золотом венце с шипами.
В маленьких нишах располагались изображения святых. В одном из них он сразу же узнал образ, которому поклонялась его мать, образ Святой Девы Гваделупской. Онейда Джоунс говорила, что ей всегда становилось легко, когда она видела изображение Святой Девы Гваделупской, которую часто изображали темнокожей, как индианка, с лучами ацтекского солнца, исходившими от нее.
Его мать-полукровка, поклонявшаяся тому же, что и апачи, привила это и ему.
Все в мире имеет духовное начало, и оно может быть использовано как для добра, так и для зла. В обрядах апачи всегда содержится обращение к этому началу, даже тогда, когда оплакивается умерший.
Но Натан Ганнон не был апачи.
Хотя он, наверное, был таким же хорошим человеком, как муж матери Онейды Рубен Джоунс. Именно он так назвал Чако и воспитывал его как сына, хотя и недолго. Когда его убили, Онейда зажгла в честь него свечу.
Может быть, и сейчас свеча, которую зажжет он, поможет душе Ганнона, подумал Чако, увидев, как мексиканка опустила монету в ящик перед образом Девы Гваделупской, затем взяла свечу, зажгла и поставила ее перед образом девы.
Загорелся маленький язычок пламени, и он мерцал как звезда в темноте.
Вот уже две последние недели воспоминания о той звездной, лунной ночи, когда он увидел волка, заставляют его испытывать неприятные ощущения. Неужели это было предзнаменованием этого кровавого события? Может быть, к этому причастна черная магия? Может быть, это проделки ведьмы?
Он не хотел думать, что это так. Сердцем он должен бы быть апачи и так же, как они, быть суеверным, но он не признавал этого.
Пока Чако размышлял, из исповедальни вышел настоятель этой церкви. Чако подумал, что, может быть, Ганнон простит его там, в ином мире, если священник помолится за него, и, возможно, тогда и вдове Ганнона Бог поможет на этой грешной земле. Он не мог забыть ее раздирающих душу слез и заплаканного лица.
Чако поднялся и подошел к священнику, который был невысокого роста, лысый и с доброжелательным лицом. Какое-то чувство предосторожности мелькнуло в лице священника, когда он посмотрел на Чако. Но это и понятно. Его заросшее щетиной, небритое лицо, неопрятный вид создавали неприятное ощущение, глядя на него, можно было и испугаться.
— Не пугайтесь, — сказал Чако по-испански. — Я здесь для молитвы, а не для того, чтобы причинить какой-то вред.
Священник расслабился:
— Хорошо, хорошо. Ты что, сын мой, хотел бы исповедаться?
Неужели он знал, что сделал Чако? Чако стало не по себе, и он решил спросить.
— Я не католик, — сказал он. Его никогда не крестили. И он продолжал: — Не знаю, как это лучше сделать, но мне надо помолиться за человека, которого сегодня убили. — Его мать как-то говорила ему, что такое возможно. — Как мне это сделать?
— За небольшую плату я отслужу мессу по умершему, — предложил священник. — Это лучшее, что можно сделать.
Чако не интересовало, какова будет плата. Он сразу же полез в карман и вытащил оттуда сложенный лист бумаги и несколько золотых двадцатидолларовых монет. Часть монет он дал священнику.
— Как великодушно с твоей стороны, сын мой. Спасибо.
— Сделайте все хорошо, отслужите хорошую мессу. Его имя Натан Ганнон. — Чако прервался, а потом добавил: — И не могли бы вы помолиться также за миссис Ганнон? Я совсем не знаю ее, но думаю, что она совершенно одинока.
Священник улыбнулся и сказал:
— Конечно же, я не забуду и о вдове.
Бедная женщина, думал Чако, но сейчас он уже чувствовал какое-то облегчение.
Посмотрев на сложенный лист бумаги, который все еще держал в руке, он вспомнил, что надо бы прочитать, что там написано. Он получил это послание несколько дней назад, и сейчас как раз был подходящий момент, чтобы узнать содержание этого послания.
— Что-то еще, сын мой?
Чако глянул на священника, вполне доверяя ему.
— Вы можете прочитать это письмо мне? Я плохо знаю испанский.
— Говоришь по-испански ты хорошо.
— Да, лишь говорю, но не читаю, — сказал Чако, разгладив листок бумаги и еще раз посмотрев на него. Написанное на испанском языке письмо было для него не чем иным, как нагромождением причудливых знаков, правда, свое собственное имя он прочитал, так же как и подпись внизу. — В школе я не учился испанскому, — объяснил Чако. Он и английского толком-то не знал. В школу он ходил всего лишь несколько дней, и читать или писать хотя бы на одном из трех языков он не умел, лишь только говорил.
Священник собрался уходить.
— Пойдем со мной, сын мой, почитаем твое письмо, — сказал священник и добавил: — И нет надобности еще делать денежные пожертвования. Ты дал предостаточно.
Он проводил Чако в небольшую комнату. Чако сел на скамью напротив письменного стола священника, на котором горела керосиновая лампа. Священник достал очки из ящика стола и прочитал:
«Сеньору Чаку Джоунсу.
Вы не знаете меня, но я знаю о вашем существовании с самого вашего рождения. Ваша мать работала у меня служанкой. Я не знаю, как точнее бы выразиться, сеньор Джоунс, но я решил, что мне следует сообщить вам, что я ваш отец.
Если у вас появится желание поговорить со мной об этом, вы сможете найти меня в моем имении в северной части Санта-Фе
Дон Армандо де Аргуэлло»
Было видно, что священник совершенно потрясен.
— Дон де Аргуэлло твой отец?
Священник, как, впрочем, и все в этой части Нью-Мексико, прекрасно знал о богатом старинном роде идальго. И он, конечно же, совершенно не ожидал, что представитель такого рода может быть отцом этого грязного метиса, который, похоже, умеет лишь хорошо стрелять.
Чако сел и уставился в пол, не зная, что и думать. Когда он увидел имя де Аргуэлло в письме, он предположил, что этот важный господин желает дать ему работенку, зная его репутацию меткого стрелка, от чего Чако уже хотел было отказаться. Но он никак не ожидал такого известия.
Священник, недоумевая, качал головой:
— Дон де Аргуэлло?
Все еще находясь в шоке, Чако вдруг озабоченно спросил:
— Вы же никому не скажете об этом?
— Если ты сам не пожелаешь, чтобы я сказал, я, конечно же, не скажу. Я же слуга Бога.
Священник аккуратно сложил письмо и отдал Чако.
— Ты поедешь на север, к Дону Аргуэлло, не так ли?
— Я не знаю.
— Однако это такое заманчивое предложение…
— Мне не нужны деньги богача, — сказал Чако. О Доне Аргуэлло Чако думал так же, как и о всех богачах, наживающихся за счет других. — Я могу и сам о себе позаботиться. — Что он и делал с тех пор, как двадцать лет тому назад умерла его мать.
— Но в тебе же его кровь.
И той полукровки-рабыни, которую, как было известно Чако, де Аргуэлло изнасиловал. А потом, когда она уже была беременной, богач даровал Онейде свободу и немного денег, чтобы она покинула его дом.
— Дон Аргуэлло не волновался обо мне все эти тридцать пять лет, — сказал он сердито, — так почему же я сейчас должен беспокоиться о нем?
* * *
Наконец-то она увидела своего врага во плоти, она ликовала.
Шпионя, она пошла по его следу, приехала в Гэйлисто-Джанкшен, затем вернулась в Санта-Фе, следуя по пятам за ним. Ненависть переполняла ее. Она хотела содрать мясо с его костей, нюхать терпкий запах его живой крови, медленно просачивающейся из его тела.
И она вот-вот могла бы это сделать… если бы не тот особенный ореол силы, который окружал его… и если бы ее собственная человеческая слабость не препятствовала ей. Все же ее враг, хотя и неряшливый и грязный, был хорошо сложен и привлекателен. Его походка была грациозной, плавной. Он полностью соответствовал понятию — мужественный воин апачи.
Апачи!
Она не должна забывать о его происхождении и о том, как долго она уже жаждет его смерти. Она представляла его глаза, а в песок из его разорванного горла вытекает кровь, и жизнь уходит из его тела.
Его жизнь… Однако какой он мужественный и соблазнительный!
Несмотря на страстное желание видеть его мертвым, она так же страстно хотела почувствовать его тело под собой, оседлать его подобно ставшей на дыбы лошади, ощутить его оргазм и тепло, разливающееся внутри ее матки.
Она не знала, чего больше она хотела: его жизни или его смерти.
Тем временем, пока она шла за ним и наблюдала, он вошел в церковь. Ругаясь, она также решила пойти туда, однако ей надо было быть осторожной.
Войдя в вестибюль церкви, она тихо заворчала, почувствовав жгучую боль. Она старалась не замечать, что земля как будто горит под ее ногами, обжигая ей пятки даже через туфли. Увидев его ремень с револьвером, висевший на вешалке, она сообразила, что могла бы взять с собой частичку его. Вытащив нож, спрятанный под ее одеждой, не обращая внимания на боль, она быстро отрезала кусок кожаного ремня, на нем висел револьвер, который он носил у своего бедра.
Затем она исчезла, жалуясь про себя, и, задержавшись в дверях, плюнула, проклиная это священное место.
Выйдя наружу, она пошла по узкой улице, а затем след ее простыл. Ее жгучая ненависть должна была на кого-то излиться. Украдкой идя по улицам, она жаждала особых мук и пыток для него.
Черт его побери!
Затем она заметила, как стройный молодой парень навахи привязывал свою лошадь к столбу. На нем была яркая голубая рубашка, а вокруг головы обмотан расписной шарф, под которым развевались волосы, черные как смоль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35