Я из своих денег на флот пожалую. Кампания на носу, а какие вояжи без жалованья? И так офицеры нищенствуют, а матросы пропитанием положенным не довольствуются.
В конце мая командир ревельского порта прислал срочную эстафету: «У Наргена лавирует английская эскадра, двадцать два вымпела».
Наконец-то в Петербурге забегали, переполошились. Меншиков собрал Верховный тайный совет, образованный недавно взамен Сената. Как обычно, на его заседаниях вместо императрицы верховодил Меншиков. И всегда свои изречения выдавал за мнение Екатерины.
Президент Адмиралтейств-коллегии доложил коротко:
— Обе эскадры в баталии вступить не готовы. В крюйт-камерах пороху вполовину положенного, провизии на кораблях треть от потребного. Добрая половина офицеров без жалованья два месяца.
Сонные лица сановников вытянулись, но Меншиков приободрил их:
— Выводи, генерал-адмирал, эскадру на рейд, покажи англичанам, сколь вымпелов у нас.
— Думаешь, Роджер о том не ведает? — насупился Апраксин. — Англицкие лазутчики поболее твоего разузнали все наши хвори.
— Так государыня порешила, — как всегда, прикрылся императрицей Меншиков.
— Весь оплот наш нынче на берегу, в цитаделях и батареях. О том я уже дал знать в Ревель. А ты свои полки изготовь, на всякий случай Кронштадт я сам проверю, — отрезал Апраксин...
Не откладывая, Апраксин вечером ушел на Котлин, увиденное не радовало. «Нашел крепость в великой неисправности, — докладывал он императрице, — а именно: батареи пушками не удовольствованы и во многих местах не готовы».
На борту флагмана «Святая Екатерина» собрался совет флагманов.
— За оборону сего места, как завещал великий наш создатель, флот должен живот положить. Посему, — Апраксин взглянул на вице-адмирала Сенявина, — тебе, Наум Акимыч, вручаю цитадель с тыщею солдат и всеми пушками, там их сотни три, не менее. Тебе, Петр Иванович, — кивнул Сиверсу, — тож тыщу солдат, две сотни пушек, оборудуй Военную гавань под оборону. Все к порядку приведите. Я останусь здесь, на эскадре, диспозицию для обороны займем, высовываться в море не будем.
В Петербурге услышали о приготовлениях в Кронштадте, переполошились. Вдобавок из Ревеля прискакал нарочный. К английской эскадре у Ревеля прислал подмогу датский король, восемь вымпелов. Морские державы прощупывали крепость морской мощи России после кончины Петра I.
Екатерина вызвала для порядка Апраксина, тот успокоил императрицу:
— Нам не след с ними связываться в открытом море. Я нынче выставил эскадру у Котлина. Ежели сунутся — отобьемся. У нас с крепостными пушками почти полторы тысячи орудий, поболее иховых почти вдвое. В Ревель я отправил с эстафетой Вильстера. Эскадра тамошняя в готовности, пушки, окромя батарей, заново расставлены по берегу. Не впервой, шведа в свое время отставили.
...В нынешнюю, четвертую кампанию, Григорий Спиридов опять попал к Бредалю, на 77-пушечный «Нептун», но загрустил было. Эскадра в море не выходила, отстаивалась на якорях. Правда, «Нептуну» повезло, две недели он крейсировал на видимости мачт эскадры, но дальше Гогланда не заходил.
Но вскоре Гриша воспрянул: у него появился интересный напарник, гардемарин Дмитрий Овцын. В академии он объявился в один год со Свиридовым, но был на пять лет старше. Сбитый, среднего роста крепыш пользовался среди однокашников уважением. Он успел два года поучиться в Москве, в Навигацкой школе, отменно знал геометрию и тригонометрию, охотно делился с товарищами своими познаниями. Навигаторские науки давались ему легко. Классный бригадир объявил ему, чтобы готовился сдавать экзамен на гардемарина. Но прошлой весной вдруг потребовались штурманские помощники для дальнего похода. Еще повелением Петра в Испанию готовились отплыть несколько судов под военным флагом. На те суда и определили Овцына. Вернулся Овцын поздней осенью и всю зиму вечерами делился с однокашниками впечатлениями о долгом плавании по четырем морям, с заходом в европейские порты, увиденным в далекой, неведомой еще для всех земле. Но разве все перескажешь! Теперь, на «Нептуне», Овцын то и дело вспоминал подробности своего первого вояжа. Грише запомнились порядки у собратьев — испанских гардемарин.
— У них в Кадисе також Морская академия, — рассказывал Овцын, — науки подобны нашим — навигация плоская и круглая, астрономия, география и протчая. Однако геодезию, как у нас, не преподносят. Житье и жалованье у них не в пример благополучней нашего. — Дмитрий, вдруг вспомнив что-то, заулыбался: — Одна строгость у них по уставу ихнему: гардемарину воспрещается жениться. Ежели ослушается, офицером ему не бывать.
Еще что нравилось в Овцыне — неистовство в штурманском деле. Много перенял у него Гриша.
— В классах, брат, одно, — прищурив левый глаз, покачивая квадрантом, баском говорил Овцын, — а на деле частенько через руки-ноги наука иным образом в человека входит.
Когда Гриша усваивал твердо тот или иной штурманский прием, Овцын обычно подбадривал:
— Все это тебе на пользу пойдет, а вскорости, мабуть, и на экзаменах сгодится. Чины там великие, но многое позабыли, а ты, глядишь, и подивишь их практикой.
Во время одного из галсов «Нептуна» матрос вдруг крикнул:
— На весте два паруса!
Через минуту-другую Бредаль стал на шканцах с подзорной трубой. Спустя полчаса все прояснилось.
— Англичане пожаловали! — опуская трубу, почесал затылок капитан, вскинул голову на паруса, начал командовать: — Шкоты и магерман стянуть! Булинь слева потрави! К пава-аро-оту!
Через три часа «Нептун» был на кронштадтском рейде, подошел на четверть кабельтова к 66-пушечной «Святой Екатерине» и лег в дрейф. Бредаль, увидев вышедшего на палубу Апраксина, прокричал в рупор:
— На весте в семи милях два аглицких фрегата!
Апраксин поманил командира:
— Крикни Бредалю, все понято, пускай отходит к зюйду.
«Нептун», подбирая и обтягивая снасти, наполнил паруса, увалился под ветер, отошел в сторону.
Апраксин, перейдя на другой борт, без подзорной трубы рассматривал белевшие на солнце паруса англичан. Подумал немного и, хитро прищурившись, показал командиру:
— Зришь британцев? Подпусти на двадцать-тридцать кабельтов и дай одним деком бортовой залп, холостыми.
Спустя полчаса борт «Святой Екатерины» сверкнул огнем, окутался голубовато-дымчатыми клубами. Дым еще не рассеялся, а сигнальный матрос озорно прокричал с марса:
— Корабли на весте ворочают на обратный галс!
— То-то, — усмехнулся Апраксин, — пошли, командир, обедать. Да изволь мне шлюпку изготовить, пойду в Петергоф к матушке-государыне.
На берегу в Петергофе Апраксина встречал встревоженный Меншиков, рядом с ним с вытянутой физиономией стоял новоиспеченный вице-канцлер Андрей Остерман.
— Что за пальба в Кронштадте, генерал-адмирал? — не скрывая беспокойства, первым делом начал разговор Меншиков.
«А ты, однако, трусоватым ныне сделался. Трясешься за мошну свою, — зло подумал Апраксин, поглядывая на шагавшего рядом с князем Остермана. — И немца, шельму, себе в подручные подобрал по делам иноземным».
— Наше дело, Александр Данилыч, аглицких отваживать, а ты сам ведаешь, они лавируют на ветре исправно, но коли порохом запахнет, на рожон не лезут.
Меншиков приободрился, переглянулся с Остерманом.
— Верно подметил, Федор Матвеич. Днями из Лондона депеша приспела. Король Георг поясняет свои намерения.
— Ну, мы-то его хитрости все ведаем, потому для острастки холостыми отпугнули.
Императрица, приветливо поздоровавшись, протянула бумагу:
— Читай, Федор Матвеевич, аглицкий король нам отписал.
Король сообщал, что его флот прислан «не ради какой ссоры или несоюзства, а только из желания сохранить мир, а то, мол, опасаемся, не есть ли угроза от российского флота».
— Поделом ему, государыня, — возвращая депешу, высказался Апраксин. — Слава Богу, сии заморские гости незваные помнят еще поступь создателя и благодетеля нашего. Пускай страшатся. — Апраксин помолчал, видимо перебирая в памяти минувшие годы. — Да токмо нам с ними ныне не след в распрю вступаться. Не готовы наши эскадры к такому делу. Ежели бы ихов король ведал про худое состояние наше досконально, глядишь и разговаривал бы по-иному...
Рождество 1727 года привнесло изменения в жизнь Григория Спиридова. На пятую кампанию его определили в гардемаринскую роту.
Собственно морской кампании на Балтике в наступившем году не предвиделось. Казна опять не отпускала денег флоту.
Сообразуясь с таким положением, бригадир, гвардейский офицер, внушал Григорию:
— Нынче практика на кораблях не состоится, но тебе и товарищам твоим озаботиться надобно предстоящей экзаменовкой, ежели гардемаринское звание заполучить желаете...
У иных людей, далеких от флотской жизни, упоминание о гардемаринах вызывает видение образов молодых людей, обычно благородных повес, втянутых в придворные интриги, несущихся на взмыленных лошадях с любовными посланиями вельможных дам, сражающихся на шпагах за честь своих возлюбленных...
Дилетантам неведомо, что в ту пору воинское звание гардемарина надо было заслужить годами упорного труда, изучением весьма сложных предметов и, наконец, показать в многолетних кампаниях на кораблях отменную морскую выучку.
Одно перечисление регламента обязательных дисциплин, установленных указом Петра I, вызывало головокружение. Начинали с арифметики, геометрии с алгеброй, тригонометрии. Далее следовали морские науки — навигация плоская, меркаторская, круглая, астрономия, география, геодезия, артиллерия, фортификация, черчение, корабельное строение и многое другое. Напоследок преподавали рапирную науку и экзерциции солдатские с мушкетами. Как-никак, морской офицер должен уметь вести матросов на абордаж. Так что забот и волнений у будущих офицеров хватало. А без звания гардемарина невозможно было получить первый офицерский чин, мичмана...
В усердных занятиях как-то незаметно начался Великий пост, наступили весенние деньки, припекало солнышко, и в коридорах зашуршали учителя и наставники, перешептывались, разводили руками. Скоро и в гардемаринской роте стало известно, что императрица занемогла, и всерьез...
Близилась вполне ожидаемая развязка. Совсем недавно, когда денег на флот не хватало, она не скупилась на потребу своих развлечений. За последний год истратила на свои прихоти более шести миллионов рублей. Екатерина процарствовала с лишком два года благополучно и даже весело, мало занимаясь делами, которые плохо понимала, вела беспорядочную жизнь, привыкнув, несмотря на свою болезненность и излишнюю полноту, засиживаться до пяти часов утра на пирушках среди близких людей...
Некогда, при Петре I, отличалась она богатырским здоровьем, выносливостью, физической силой, сопровождала царя в походах, иногда выходила с ним в море. Но теперь она превратилась в рыхлую, невероятно располневшую даму со многими хворями. Болела все чаще, неделями и месяцами не покидала спальню. В апреле она слегла всерьез. В окружении, опасавшемся за ее жизнь, с новой силой разгорелись страсти о наследнике трона. Сама Екатерина и Меншиков с приверженцами желали передать престол Елизавете, но большинство их противников стояли горой за внука Петра I, одиннадцатилетнего Петра Алексеевича.
Раздоры нарастали, Екатерина искала выход, и в один из дней на доклад к ней пришел Андрей Остерман.
— Ваше величество, я долго размышлял, как примирить ощетинившихся противников и, кажется, нашел благоприятный выход. — Вице-канцлер положил перед императрицей исписанный убористым почерком листок.
По мере того как Екатерина вчитывалась в текст, лицо ее наливалось краской.
— Как можно такое даже подумать, Андрей Иванович? — смущенно отводя глаза, проговорила она. — Мыслимо ли, Лизанька ведь тетенькой приходится Петру Алексеевичу и вдруг женить его на ей. Сие противозаконно естеству и церковному уложению.
— Сие разумный выход сберечь для вашего потомства престол, ваше величество, — бесстрастно ответил Остерман. — Что касается церкви, то по библейскому сказанию, сам Бог создал впервые Адама и Еву из одной плоти, и здесь я не вижу препятствий.
— Разумей как хочешь, Андрей Иванович, но такое сватовство я не приемлю. — Екатерина стыдливо прикрыла рукой этот проект. — А Лизаньке я и без того намерена престол передать в завещании...
Остерман откланялся, но затеи своей не оставил. Не устраивало его такое престолонаследие. Как-то не сложились у него отношения с легкомысленной Елизаветой. Главное же состояло в том, что его недавно Верховный тайный совет назначил воспитателем к Петру Алексеевичу.
И все это не без протекции ныне всесильного Александра Даниловича. Вовремя и умело находил новых покровителей Остерман. В свое время предан был Шафирову, за то, что тот вызволил его на дипломатическое поприще. Стоило Шафирову покачнуться от гнева Петра I, и Остерман переметнулся к всесильному Меншикову. Теперь он при каждой возможности старался угодить князю. Обладая верным нюхом, он заглядывал вперед: ну как престол займет Петр Алексеевич, доверие которого он успел заслужить? Но как привлечь на свою сторону Меншикова? Уж больно он противится этому, как и граф Толстой. Здоровье Екатерины тает на глазах, ухудшается с каждым днем.
Начал хитроумный вестфалец издалека, зная слабинку своего покровителя. Нередко бывал у него князь, а в последнее время зачастил.
— Негоже, князь, ежели Елизавета Петровна взойдет на престол. В большой дружбе с ней состоит граф Петр Андреевич, в силу войдет.
— Верно говоришь, — нехотя отозвался Меншиков, — а что поделаешь, не в союзники же мне напрашиваться к Долгоруким.
— Сие не требуется, Александр Данилыч, потому как возможно быть в близости с Петром Алексеичем.
— Коим образом? — Меншиков скривился в улыбке.
— Породниться с ним. Выдать за него вашу дочь Марию.
— Кто же на это согласится? — Меншиков ничего не понимал. — К тому же Марьюшка давно помолвлена с Сапегой, ты ведаешь, и дело там все обговорено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65