Нашелся повод, и князь сам «подставился» по незначительному случаю. Ему перевалило за семьдесят лет. Анна лично творила «вышний суд», который приговорил престарелого князя к смертной казни. И на этот раз императрица смилостивилась: «И хотя он, князь Дмитрий, смертной казни и достоин, однако ж мы, наше императорское величество, по высочайшему нашему милосердию, казнить его, князя Дмитрия, не указали, а вместо смертной казни послать его в ссылку в Шлиссельбург и содержать под крепким караулом».
На какое-то время страсти вокруг трона в Петербурге улеглись, недовольные вельможи внешне поутихли, и первый кабинет-министр Остерман решил испытать фортуну на южных рубежах.
Слава Богу, что правительница России не обращала внимания на внешние дела и не мешала проводить свою линию Андрею Остерману. А планы обрусевший вестфалец, протеже Великого Петра, задумал обширные: мало того, чтобы осуществить несбывшиеся мечты своего покровителя, где-то в тайниках души он мечтал и превзойти его в завоеваний выхода в Черное море.
Едва утихомирились поляки, Остерман призвал двух президентов Военной и Адмиралтейств-коллегии. Помнил и чтил заветы преобразователя России — о двух руках потентата. В какой-то мере облеченный большой властью, не страдавший пороками алчности, подобно Бирону, первый кабинет-министр чувствовал себя вольготно и действовал без помех, когда судьбы державы решались в сражениях дипломатических и военных.
Только что получил он обнадеживающее донесение из Константинополя от посланника Алексея Вешнякова: «Страх перед турками держится одним преданием. Теперь турки совершенно другие, чем были прежде. Все как будто предчувствуют конец своей беззаконной власти, и да сподобит всевышний Ваше величество ее искоренить».
Поэтому и разговор с Минихом и Головиным Остерман начал с главного:
— Нынче хан Каплан-Гирей, набегая в Кабарду, вторгся в наши земли и разорил их, тем повод нам выдал войска наши в Крым двинуть.
Слушая кабинет-министра, Миних довольно потирал подбородок.
— Видимо, войну Турции объявим? — Миних давно лелеял задумку, где бы после успеха под Данцигом применить свои познания.
— Не угадал, фельдмаршал, — буркнул Остерман и положил руку на карту. — Осенью направишь корпус генерала Леонтьева в Крым, войну османам объявлять не станем. Крымцев, мол, наказываем. Но сие токмо прелюдия.
Остерман выжидающе помолчал, оглядывая собеседника.
— Ранней весной двинемся в Крым всей силой с двух сторон. По Днепру и Донцу начнем с Азова, ключ от моря. Всюду без морской силы не обойтись.
Остерман перевел взгляд на Головина.
— Тебе ведомо, Змаевич на Дону изготовил пушечных прамов полсотни и галер столько же. В Брянске для подмоги на Днепре и у моря, на верфях замешкались. Надобно там теребить Дмитриева.
Остерман, как всегда казалось, непроницаемо хранил безразличие на лице, но все же едва заметно улыбнулся краешком губ, сказал:
— Начнем штурм Азова, тогда и войну объявим Порте. А там, с божьей помощью, и Черное море у басурман отвоюем.
Понт Эвксинский, как называли Черное море древние греки, издавна служил связующей акваторией для торговых связей и ареной борьбы народов.
Во времена Рюрика киевский князь Олег воевал на судах Царьград, Константинополь, столицу Византии. Нашествие османских турок навсегда отрезало этот благодатный край от европейских стран. Но поскольку Стамбул, переиначенный турками из Константинополя, лежал на важнейших торговых путях между Европой и Азией и здесь пребывал турецкий султан, все европейские державы посылали сюда своих лучших дипломатов.
Отправляя к султану Ивана Неплюева, царь сохранил за ним все привилегии морского офицера. Вначале за успехи пожаловал чином капитана первого ранга. Апраксин чтил заветы Великого Петра, Неплюев стал при нем капитан-командором, а затем и шаутбенахтом, то есть контр-адмиралом. Того ни прежде, ни после Неплюева не случалось в дипломатических апартаментах Коллегии иностранных дел.
В прошлом, 1735 году Неплюев стал прибаливать и запросил отзыв для лечения. Вместо него резидентом назначили Алексея Вешнякова. Передавая ему дела, Неплюев вводил его в курс дела:
— Послы Швеции да Франции испокон, сколь помню, ужами вьются перед турками, дабы нас, россиян, отсель выжить. Более того, ночью спят и во сне видят, как бы подлость нам какую свершить. Натравливают султанских чинов, визиря да рейс-эфенди супротив нас, дабы те всякие подлости в уши султану нашептывали.
Неплюев долго, не один день терпеливо объяснял тонкости интриг, заводимых недругами России.
— Им што, втравить султана супротив нас в войну, а самим, хотя бы тем же шведам, позариться на наши северные земли. Когда в Польше свара заварилась с Лещинским, шведы да французы каждодневно науськивали турок супротив нас.
Вешняков хорошо помнил и знал всю подоплеку этих интриг по переписке с Коллегией иностранных дел, где он тогда служил.
— Особо, Алексей Андреевич, опасайся происков Вильнева, француза. Он воду мутит каждый год. Сам ведаешь, крымский хан за Кабарду вступился, калмыков возбуждает против нас, а Вильнев все прошлые лета подстрекал рейс-эфенди. Покуда Лещинский из Данцига не сбежал, Вильнев только и мечтал, как бы турки войной на нас пошли.
Прощаясь, Неплюев кивнул в сторону южной окраины. Где-то там, среди минаретов, высились крепостные стены Едикуле, мрачного Семибашенного замка.
— Меня-то беда миновала, в Едикуле не привелось отсиживаться, как графу Толстому, Шафирову да Шереметеву генералу. Гляди, остерегайся, но и не падай духом, ежели беда какая приключится. Россия о тебе помнить будет, завсегда вызволит.
Даже зимой обширная бухта Золотого Рога необычно живописна. Над зеркальной гладью носятся неугомонные чайки, чиркая крыльями по воде. Вдоль длинных причалов торгового порта Галаты выстраиваются сотни больших и малых судов из Дальних морей и океанов. Венецианские, испанские, африканские купцы, торгаши Ост-Индской компании и степенные британцы, французы и генуэзцы — кого только не встретишь на пристанях и в торговых рядах. Изредка, словно диковинки, мелькают и русские купцы, потеющие в засаленных кафтанах.
Прохаживаясь вдоль бесконечно длинных торговых рядов, резидент Вешняков воочию убеждался, как наживаются на торговле и султанские таможенники, и левантийские, греческие, генуэзские и прочие купцы.
Такие прогулки Вешняков совершал обычно с утра, а отдохнув, в послеобеденное время, ближе к вечеру, отправлялся коротать время в гости к австрийскому посланнику.
В последнее время его все чаще вызывают в Порту, главный дворец, и встревоженный рейс-эфенди в очередной раз высказывает тревогу о походе русских войск в Крым. Приходится каждый раз ловчить, изворачиваться, ссылаться на то, что Крымский хан нарушает границы России, и к тому же он не является подданным султана, а лишь его союзник.
Каждый такой визит Вешняков вынужден обставлять для ублажения турок подарками. Для рейс-эфенди обязательно пару-другую соболей, для чиновников рангом пониже — и подарки поскромнее.
Быстро промелькнули для Вешнякова первые месяцы в Стамбуле. Ранней весной нагрянула беда, которую предвидел Неплюев. В первых числах апреля во дворе русского посланника появился турецкий чиновник. Без обычных церемонных поклонов он сухо передал секретарю посольства приглашение для резидента.
— Великий визирь ожидать будет его в Диване.
Когда чиновник скрылся, встревоженный секретарь направился к Вешнякову.
— Сие неспроста, Алексей Андреич, — за многие годы старый служака до тонкостей знал обычаи и нравы турецкого этикета. — Положено вас в Порте принимать, а Диван означает принижение.
Слушая секретаря, Вешняков думал о другом. Вчера прискакал запыленный гайдук из Киева, привез весьма срочный пакет. В последнее время каждый раз, распечатывая почту из Петербурга, Вешняков ловил себя на мысли, что наконец-то все определится, пришла ожидаемая резидентом нота с объявлением войны. Вчера это волнение улеглось разом, и как-то полегчало на душе: в конверте оказалась та самая бумага.
Теперь Вешняков мог лишь гадать, известно ли о ноте великому визирю. Так или иначе — семь бед, один ответ. Присланную бумагу вручать надо сегодня.
— Мне ведома причина, — просто ответил Вешняков секретарю, — ты наряди-ка со мной переводчика и канцеляриста. Сам оставайся здесь. Вскрой все архивы, все, что тайное и не должно туркам попасть в руки, предай огню. Нынче я передам визирю весточку о войне с турками.
Соблюдая все церемонии, в сопровождении гофмейстера, чауш-паши, переступил Вешняков порог большого зала Дивана. Вдоль стен сидели на шелковых подушках министры, щеголяя друг перед другом богатством тюрбанов и сверкающими алмазами и сапфирами на кольцах. Как обычно, великий визирь сидел в углу на расшитой золотом софе.
Не успел Вешняков развернуть ноту и с поклоном передать ее визирю, как тот резким движением руки остановил его и что-то произнес по-турецки.
— Он говорит, что вы все время его обманывали, русские лживы, и сейчас, когда вы опять будете его одурачивать, русские полки штурмуют Азов и вступают на земли Крыма.
Выслушав переводчика, побледневший Вешняков молча, с поклоном протянул визирю ноту.
Тот небрежно вырвал ее из рук резидента и, не глядя, передал толмачу. Когда тот зачитал главное, о чем шла речь, о войне, визирь вскочил и, гневно раздувая ноздри, гортанно закричал, указывая рукой на дверь.
Вешняков правильно истолковал красноречивый жест визиря и, пятясь, вышел из зала. Вслед ему неслись крики, которые он понимал без перевода:
— Аллах да покарает неверных!
В приемной зале чауш-паша загородил дорогу и бесцеремонно протянул руку в сторону:
— Вам придется подождать здесь указания высокочтимого султана о вашей дальнейшей судьбе.
Решение султана объявили вечером, перед заходом солнца.
С этой ночи потянулись долгие месяцы томительного пребывания Вешнякова в сырых подземельях Семибашенного замка.
Гнев великого визиря объяснялся просто. В эту кампанию 1736 года русские полки безусловно брали верх над турками.
Корпус фельдмаршала Петра Ласси наглухо обложил гарнизон Азова, с моря доступ к крепости преградили суда Донской флотилии контр-адмирала Петра Бредаля. Турецкие линейные корабли, фрегаты и галеры с помощью и припасами маячили на горизонте. Мелководье мешало войти им в устье Дона. Перегружать подмогу на мелкие гребные суда турецкий адмирал не решался. Разведка донесла, что на подходе к устью ощетинились на судах три сотни орудий русской флотилии. Вступать с ними в схватку мелким судам было бессмысленно.
Целый месяц ожидал в раздумье капудан-паша, в конце концов несолоно хлебавши увел турецкую эскадру. Потери оказались мизерными.
В середине июня Азов капитулировал. Войска потеряли менее двухсот человек убитыми, флотилия Бредаля — два десятка.
На противоположном фланге успешно развивали наступление корпуса Миниха. Днепровская армия в мае подошла к Перекопу. Отряд генерала Леонтьева отправился занимать важную крепость Кинбурн на подходе с моря, а основная сила успешно штурмовала и овладела укреплениями Перекопа. Пехота и казаки вступили в Крым, татарская конница отчаянно сопротивлялась, пытаясь контратаковать русских, но все ее попытки были отбиты. Вскоре на западе, у Евпаторийского залива, пала крепость Гизлев, а спустя десять дней войска без сопротивления вошли в столицу ханства Бахчисарай. Все, казалось, содействовало успеху, но подвела непривычная жара и засуха. Казачьи лошади остались без корма, люди изнывали от жажды, начались повальные болезни. Миних ожидал подкрепления и содействия от Донской армии Ласси, но там только в конце лета овладели восточным берегом до Таганьего Рога. Продвижение на запад приостановилось из-за недостатка провизии, фуража и десантных судов Донской флотилии.
Миних решил не рисковать, приказал подорвать укрепления Перекопа и отойти на зимние квартиры в Украину.
Кампания 1737 года началась необычно рано. Положение России в ту пору было не совсем завидным. Персия, нарушив обязательства, заключила договор с Турцией. Австрия, на первый взгляд союзница, всячески затягивала вступление в войну с Турцией. Слишком прыткими казались ей продвижения русских полков к берегам Черного моря.
Боевые стычки начали татары. Озлобясь за летние неудачи, крымская конница по зимнему льду перешла Днепр, опустошила украинское междуречье между Ворсклой и Псёлом.
Миних собрал генералитет, ставил задачи, пригласил и Головина.
— Армия на Днепре пойдет к морю штурмовать Очаков, а после двинется к Бендерам.
Генералы поглядывали на карты, а Миних подмигнул Ласси, хотя втайне и завидовал его славе и авторитету среди солдат и офицеров.
— Ты, фельдмаршал, будешь воевать Крым. Пройдешь по-над берегом к Перекопу и двинешься дальше.
Фельдмаршал Миних строго посмотрел на Головина:
— Твоих морячков, адмирал, что-то не видно на Днепре. Не знаю, как под Азовом, а мне прошлым летом подмоги с воды не было видно. Накрути хвосты Дмитриеву-Мамонову.
— Хвосты лошадям крутят, фельдмаршал, — огрызнулся президент Адмиралтейств-коллегии, — от Брянска суда летят не на крыльях, а кругом пороги на Днепре.
— То дело не мое, а без судов мне виктории не сотворить, — пробурчал недовольный Миних.
Среди молчания раздался успокоительный смешок Ласси:
— Не могу нахвалиться на тезку Бредаля, всюду поспевает, и мне подспорье от него весомое...
— Верно говоришь, Петр Петрович, моряки нас на суше никогда не подводили, — поддержал старого приятеля генерал Румянцев. С морем его не раз сводила служба в прошлом, при Петре I.
Год назад Остерман настоял, чтобы Миних взял себе в помощники Александра Румянцева. Два года назад, по его же, Остермана, ходатайству, Анна назначила опального генерала сначала казанским губернатором, а потом в Астрахань. Остерман знал, что Румянцевы в своей деревне жили очень скудно, жена его, Мария, продала все свои драгоценные украшения, чтобы как-то продержаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65