Этим надеждам предаются тем сильнее, что нет теперь никого среди ли знатных или простых людей, кто бы не считал восшествие на престол принцессы Елизаветы и прекращение тиранического господства немцев причинами, наиболее способными склонить В. В. к доставлению мира России».
Перемена власти сказалась незамедлительно. Не успели добраться по морозцу на службу адмиралтейцы, a в коллегии уже объявился посланец от Головина, прапорщик Раков.
Запыхавшись, он слово в слово передал Мишукову наказ адмирала:
— Его светлость адмирал и президент граф Николай Федорович Головин, приказал оной коллегии объявить:
Первое. Ежели будут какие о чем приказы от генерал-адмирала, то тех приказов не слушать.
Другое. Чтоб в Адмиралтейской крепости изготовить для пальбы сто одну пушку и следовать пальбою, когда с Петербургской крепости пальба будет.
Выслушав прапорщика, Мишуков вызвал секретаря:
— Сие продиктует прапорщик, а ты внеси запись в журнал, как положено. — Захар Мишуков поглядел на своих коллег — вице-адмирала Пущина и генерала Зотова. — Слыхали? Отныне Остерман нам не указ. А мне ныне, видимо, не миновать в Кронштадт отъехать. К присяге государыне Елизавете Петровне все тамошние экипажи приводить.
После полудня в Адмиралтейств-коллегии появился навеселе президент.
— Нынче весь двор и гвардия присягнули государыне, без единого выстрела заняла по закону престол Елизавета Петровна. Весь Петербург, почитай, доволен и празднует сие торжество.
Головин минуту помолчал, поглядывая на советников, прищурился. После отставки Остермана он теперь становился единоличным главою российского флота.
— Государыня изволила объявить о некоторых милостях. Доктора Лестока определила директором коллегии Медицинской. Воронцова, Шуваловых пожаловала камергерами. Распорядилась вернуть из ссылки Долгоруких, и нашего Федора Соймонова, других невинно пострадавших. — Головин сделал паузу и продолжал: — Над Остерманом, Минихом, Левенвольде и иже с ними повелела учинить следствие за их злодеяния.
Мишуков закашлялся. Он почувствовал в голосе Головина новые начальственные нотки. Хотя ему, знавшему Елизавету с пеленок, перемена власти была явно на руку, но к Головину все же следовало обращаться с большим почтением.
— Я имею намерение, ваше превосходительство, отправиться в Кронштадт, дабы подготовить крепость и эскадру к присяге.
— Верно, вице-адмирал, мыслишь, — похвалил Головин, — к вечеру и манифест государыне, и присяга изготовлены будут, а ты в ночь и поспешай, чтобы к утру на Котлине быть.
Мишукову отнюдь не хотелось мерзнуть ночью в дороге в непроглядной тьме, еще в полынью угодишь. Головин уловил настроение незадачливого флагмана:
— Добро, дождись рассвета, но, чур, не проспи.
Тут же Головин распорядился отправить толкового офицера курьером в Архангельск.
— У Бредаля эскадра немалая изготавливается к походу на Балтику. Да и контора там порядочная адмиралтейская с верфями, дабы смуты какой не допустить.
Как только первые заморозки прихватили осенние хляби, Григорий Спиридов, не дожидаясь санного пути, на тарантасе отправился к новому месту службы.
За неделю было время поразмыслить. Не так велик у него стаж службы, но, слава Богу, второй десяток скоро завершится. На Балтике освоил азы флотской жизни, на Каспии. Не раз испытывал себя в схватках с морем, понюхал пороху, принял боевое крещение на берегах Азова. Что-то ждет его на новом месте, в Северном море? Как ни приятно и поучительно быть рядом с Бредалем, но адъютантска работа связывала руки, а тянуло испытать себя без опеки. Хотя и здесь Григорий не раз распоряжался без ведома Бредаля, на свой страх и риск, и начальник не упрекал его, а, наоборот, одобрял такую инициативу своего адъютанта.
От Холмогор Григорий поплыл на рыбацком гукоре. Двина покорила его размашистым характером, величавым видом, стремниной неоглядных вод. Впервые услышал об изменчивом нраве северной реки. Рыбаки отчалили без задержки:
— Инда проспишь, у Архангельского-то водоворот крутить почнет. Речка-то вспять ливом снизу пойдет.
— Как так? — удивился Григорий.
Рыбаки переглянулись с усмешкой.
— Впервой-то в этих краях? Ну, так знайте, господин хороший, Двина-то наша вспять от устья ливом два раза за день-ночь всходит. Волна-то с моря лодьи да короби несет снизу вверх, до самого Архангельского.
Едва рыбацкий гукор миновал последнюю излучину, Спиридов издали увидел справа по ходу лес мачт у длинного причала. «А пожалуй, купчишек здесь не менее, чем в Кронштадте».
Словно читая его мысли, рыбаки не без горделивости пояснили:
— Нынче иноземные купчишки наполовину подались к себе, река-то через неделю-другую станет, остатные тоже не сегодня-завтра отчалят.
Бредаль не скрывал удовлетворения от приезда своего адъютанта:
— Сей день располагайся, осмотрись, к вечеру в канцелярию загляни. Поутру пойдешь со мной в верфи в Соломбалу. А далее по делу вникать будешь, забот у меня, брат, невпроворот.
Еще в Петербурге, перед отъездом, Головин дал строгий наказ:
— Сим летом спускай на воду остальные линейные корабли. В зиму достроишь их, а как лед сойдет, выходи в море, поведешь эскадру в Кронштадт. Здесь каша заваривается, со шведами войны не избежать.
На Соломбальской верфи у причала и на якорях окачивались четыре линейных корабля, четыре фрегата и другие новопостроенные суда. На стапелях готовили к спуску еще два линкора.
На этих кораблях и бывал каждый день Бредаль, поторапливал подрядчиков, покрикивал на приказчиков и мастеровых, ругал командиров строящихся кораблей:
— Мать вашу растак, — не стесняясь, распекал вице-адмирал, — намедни конопатку палубы не починали, так и сей же час не почато.
— Конопатчиков нехватка, ваше превосходительство, — оправдывался капитан 52-пушечного «Благополучия», Кейзер.
— Сам бери мушкель и конопать. — Бредаль через плечо кивнул Спиридову: — Заметь, с подрядчика штраф червонец, а Кейзеру выговор в приказе. Знаю я ту нехватку, получили деньгу и пьянствуют.
После верфи Бредаль обходил спущенные на воду корабли, которые вооружались и достраивались на плаву, делал замечания, распоряжался об оснащении пушками, проверял подготовку экипажей, тоже частенько чертыхался.
— Сам видишь, — откровенничал он с адъютантом, — матросов нехватка, рекрута обучать не один годок надобно, да не у причала, а в море. А нам по весне в поход идти. Сочини бумагу в коллегию, загодя сверься, каких людей нехватка по всем судам.
Первую неделю Спиридов крутился как белка в колесе, понимал, что дорог каждый день. В мороз и холод много не наработаешь.
В Галерной гавани столкнулся неожиданно с капитаном Сухотиным. Обрадовался, что он опять в лейтенантах.
— Где пропадал-то? — поинтересовался сразу Спиридов.
— История долгая, — ухмыльнулся Иван и накоротке рассказал, что недавно вернулся из экспедиции, обследовал с лейтенантом Малыгиным Северный путь в Карском море, до устья Оби. Тут же пригласил Григория:
— Заглядывай в воскресенье, перескажу тебе о наших однокашниках, а ты мне петербургские новости поведаешь.
Как и договорились, встретились на квартире у Сухотина, неподалеку от Немецкой слободы. Спиридов пришел не с пустыми руками, принес две бутылки бургонского, в Петербурге это было редкостью.
— Здесь питье в достатке, — рассматривая этикетки, сказал Сухотин, — токмо ты зря тратишься, у меня этого добра вдосталь. Я ведь холостякую до сих пор.
Рассказывая о себе, коротко пояснил, что звание ему вернули через пару лет.
— Адмирал Головин за меня вступился, императрица смилостивилась, после того определили по доброму своему согласию командиром дубель-шлюпки в паре со Скуратовым для поисков прохода на восток в Карском море.
— С Овцыным-то встречался? — вспомнил о товарище Спиридов.
— Погоди ты, — разлил вино по кружкам Иван, — все по порядку. Первыми из наших по ложному доносу под стражу взяли Муравьева Степана да Павлова Михаилу. Ты-то Муравьева должен помнить, он в твои годы в академии учителем был.
— Помню, как же, плоскую навигацию нам штудировал, — без раздумий ответил Спиридов.
Пригубив ром из кружки, Сухотин неторопливо продолжал:
— Взамен Муравьева, стало быть, Малыгина Степана определили, а нас с Алешкой Скуратовым к нему приписали в отряд на дубель-шлюпках. За два лета мы вкруг Ямала до Обской губы добрались, поднялись по реке до Березова. Овцына-то там не застали. А Долгоруких помню, как сейчас, Ивана да сестру его Катерину. Токмо с ними не якшался.
— Малыгина-то я встречал нынешним летом в Кронштадте, капитанствует он на «Архангельске», а с Дмитрием-то что сталось? — не отставал Спиридов.
— Муравьев-то с Павловым нынче в матросах хаживают, достоверно знаю, а Овцына к себе Беринг зачислил, на Великом океане он сейчас. Давай-ка здравия пожелаем нашим приятелям безвинно страждущим.
Собеседники чокнулись, и первым заговорил Сухотин:
— Как там, в столице-то, каково новые правители? Что в Кронштадте?
Спиридов был откровенен:
— Перемен заметных не видно. Сменили Миниха на Ласси. Сие по делу. На сухопутье шведу бока помяли. — Спиридов бросил взгляд на притворенную дверь и заговорил вполголоса: — Братец мне сказывал, самолично подметные письма Левенгаупта читывал. Шведы молвят, что идут войной для помочи русским, иноземных правителей изгнать и на престол посадить Елизавету Петровну...
— Те-те, — присвистнул Сухотин, — мудрят шведы, воду мутят, словно мы без них не разберемся. Здесь тоже людишки кругом бают, иноземцам больно много всяких поблажек, наш же купчишка от того страдает.
— А в Кронштадте все тихо да мирно, — продолжил Спиридов, — даром, что война объявлена. Мишуков свою натуру показывает, носу не высовывает. Тебе-то его нрав знаком. Даром, что и шведы не тревожат. У них, видимо, тоже не все ладно...
— Знамо, Захарий живет по присказке «не тронь меня». — Сухотин, позевывая, посмотрел на темное оконце. — Оставайся-ка, брат, у меня ночевать дворе-то морозно, тащиться тебе не одну версту, извозчиков-то здесь скоро не сыщешь.
Зима объявилась на Двине своевременно, к Покрову. Первые ночные заморозки, как обычно в этих местах, совпали с отлетом последних стай журавлей. В начале октября слегка подмораживало берега на мелководье, в речных заводях и на озерах. Утром на Покров день стылая земля оделась белым пушистым ковром. Было безветренно, в ночной тишине бесшумно опускались снежинки, сплошь укрывая белой пеленой все кругом. Только черневшая промоина реки напоминала, что зимняя пора еще не пришла. И в самом деле, первый снег скоро растаял. И все-таки спустя три недели ледостав сковал Двину, и ранние морозы возвестили о наступлении зимы. Появившись по зимнему первопутку, заезжие ямщики принесли первые известия о переменах в Зимнем дворце. Вскоре к Бредалю явился и утомленный дальней дорогой гонец из Адмиралтейств-коллегии, доставил Манифест новопровозглашенной императрицы и текст присяги.
Вести из Петербурга переполошили Архангельск. Забот хватило на неделю. Сперва приводили к присяге офицеров, потом строили на плацу все экипажи, читали Манифест, кричали «ура», палили из пушек, приводили вместе с моряками к присяге и местный гарнизон.
Спиридов радовался вдвойне. Курьер с Манифестом привез указ о производстве его в лейтенанты. Первым поздравил Спиридова, вручая эполеты Бредаль:
— Твоя марка поднялась нынче весомо, до командира фрегата един шаг. — И добавил, смеясь. — Токмо по возвращении в Кронштадт.
Все прошло без задоринок, служивым выдали по лишней чарке и двугривенному. Потом Бредаль спохватился:
— У Колы-то в Катерин-гавани зимует «Пантелеймон» с фрегатом, — вводил он в курс дела Спиридова, — заготовь сей же час копии Манифеста и присяги. Отошли их завтра в Колу, капитану Люису.
В Архангельске после торжества по случаю присяги оживились русские купцы, иноземцы несколько присмирели, их лавки в Гостином дворе закрывались теперь с заходом солнца. Да и в тавернах заметно поубавилось заморских гостей, отсиживались по квартирам. Теперь прибытие каждого нового человека из столицы вносило разнообразие в монотонную жизнь припортового города. Вести о переменах то и дело будоражили людей. После Рождества иноземцы в Архангельске приуныли. Стало известно, что Остерман и Миних приговорены к смертной казни, но императрица их помиловала и отправила в ссылку.
Спустя несколько дней очередная новость всполошила народ. В Петербурге отслужили благодарственный молебен в честь прибытия 14-летнего принца Голштинского Карла Петра, сына покойной Анны Петровны, дочери Петра Великого. Елизавета твердо решила объявить его наследником престола и начала присматривать ему невесту. Состоялся молебен и в архангельских церквях.
Обычно официальные дворцовые известия объявлялись Манифестами, указами, которые оглашались во всех приходах. Теперь, прослышав про воцарение Елизаветы, прихожане недоумевали промеж себя:
— Прежний-то малютка-анператор куда делся?
Скоро все разъяснилось.
Ямщики принесли на языке: из Петербурга, в сторону Риги, направился длинный обоз под конвоем гвардейцев, он увозил из России на родину всю брауншвейгскую фамилию — свергнутого младенца императора Иоанна Антоновича с его родителями.
Зима подходила к концу, нет-нет в солнечные дни с черепичных крыш домов богатых архангельских купцов стучала капель. В эту пору прибавилось забот у адъютанта Главного командира порта. Пришла депеша из Петербурга. Три месяца перемирия и переговоров со шведами оказались только затишьем. Для мира Швеция требовала ни много ни мало как вернуть ей все земли на берегах Балтики, утвержденные за Россией по Ништадтскому миру.
Отъезжая в конце февраля 1742 года в Москву, на коронацию, Елизавета распорядилась дать отпор шведам на суше и на море. Для действий на Балтике флагманом назначили Мишукова. В подкрепление ему должна была прибыть, совершив плавание вокруг Европы, архангельская эскадра.
В первую неделю марта Бредаль созвал командиров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65