Один за другим появлялись в назначенный час в канцелярии Спиридова офицеры. Как обычно, раньше всех прибыл аккуратный британец, младший флагман, Вилим Люис, за ним потянулись командиры линкоров — Кейзер, Николас. Последними шумной компанией ввалились моложавые командиры фрегатов — Мордвинов, Нагаев, Путилов.
Спиридов, как всегда, занял место в углу, вести протокол. Такие встречи многому учили молодого лейтенанта. Расширялся кругозор, откладывались в сознании разные случаи из морской практики, промахи одних командиров, сметка и лихость других.
— Ея императорское величество всемилостивейше указала, — неторопливо начал разговор Бредаль, — корабельный флот в предстоящую кампанию вооружить к походу на шведов. Нам, Архангельской эскадре, со всеми кораблями идти на Балтику. — Бредаль перевел взгляд на сидевших с краю командиров спущенных на воду двух линкоров. — Велено нам вас дожидаться, ан работ у вас невпроворот, поспешайте. Вникайте во все дела подрядчиков и мастеровых, мне других забот немало. Зелья, ядер, пушек нехватка. Рекрут не поставляют, а канониров в экипажах недостача более трехсот.
Три весенних месяца пролетели мельком. Двина очистилась от льда только в начале мая. В июне Бредаль понял, что строящиеся линкоры до осени готовы не будут. Вице-адмирал переселился на 52-пушечный «Леферм» и поднял на нем свой флаг. Спиридову наступило некоторое облегчение. Отныне меньше писанины исходило из канцелярии флагмана. Многие приказания и распоряжения передавались флажными сигналами. В начале июля на фалах флагмана обозначилась команда: «Командирам прибыть в полдень к флагману».
На этот раз Бредаль был немногословен:
— Через неделю учиню смотр готовности эскадры. Следующим утром снимаемся с якорей. На случай разлуки первое рандеву для сбора у Кильдюина, другое на траверзе Нордкапа.
19 июля 1742 года эскадра снялась с якорей. Накануне выхода Бредаль, как положено, повестил приказом командиров о возможной встрече с неприятелем и порядке вступления с ним в бой. Предусмотрел он и замену себе: «Ежели я буду убит, за флагмана вступить капитану Люису, ежели и с ним случится смерть, за флагмана быть капитану Николасу».
Умудренный боевой адмирал не исключил встречи с врагом, но море приготовило эскадре суровые испытания.
Впервые после долгой стоянки вышли в совместное плавание архангельские корабли. Обычно такие отряды должны мало-мальски иметь хотя бы одну-две тренировки, чтобы проверить подготовку командиров и экипажей к длительному походу, их взаимопонимание в плавании. У Бредаля не было такой возможности, но он надеялся, что опытные капитаны его не подведут.
Белое море миновали благополучно, потом задули противные ветры. На подходе к Кильдюину в середине августа внезапно нашел густой туман, а через несколько часов, когда он рассеялся и корабли показали свои места, Спиридов с тревогой доложил флагману:
— Не показывает себя «Счастливый».
Бредаль вскинул подзорную трубу, еще раз осмотрел утопавший в дымке горизонт, перевел взгляд на сгрудившиеся по обе стороны корабли, закашлялся. «Еще не хватало забот, как-никак 60-пушечный корабль. — Невеселая усмешка скользнула по лицу флагмана, — Вот тебе и счастье».
— Передать по цепочке: «Иметь строй кильватера по ордеру. Курс вест-норд-вест».
Бредаль кивнул командиру:
— Прибавь парусов, выходи в голову. Дай пушку для внимания.
Через минуту с борта флагмана прогремел холостой выстрел. На фалах, расправляясь на ветру, затрепетали флаги, расторопные сигнальщики репетовали приказ флагмана.
К полудню ветер усилился, на гребнях волн появились барашки, рулевые с трудом удерживали корабли на заданном курсе. Спиридов то и дело поднимал подзорную трубу, считая за кормой корабли. Солнце катилось над горизонтом, видимость была неплохая, но старый боцман, знавший эти места, окинув взглядом оранжевую полоску на западе, пробурчал:
— Быть шторму великому.
Чем ближе к Нордкапу, тем круче становились громады волн, посвист ветра в подобранных парусах навевал невеселые мысли. Спустя сутки корабли уже не держали строя, а кое-как выбирались по генеральному курсу, частенько меняя галсы, так как ветер зашел к западу.
«А пожалуй, с Каспием не сравнить», — подумал Спиридов, глядя на свинцово-черные пропасти между гребнями волн, куда то и дело проваливался «Леферм». — «Там-то волна была круче, но поменее валяло гекбот, а здесь корабль о полсотни пушек кидает словно щепку».
Все кругом кипело и стонало. Угрожающе скрипели мачты. На наветренном борту звенели туго натянутые ванты. Боцмана с тревогой докладывали о течи в днище корабля. Спустя сутки начали ломаться железные крепления корпуса, кницы, кое-где лопнули ванты, и мачты могли не выдержать напора ураганного ветра даже при штормовых парусах. Еще день-два такой трепки, и эскадра, сойдясь с неприятелем, не устоит.
— Все корабли и фрегаты подняли сигналы «имею великую течь в трюмах», — доложил флагману Спиридов.
Невыспавшийся, в мокрой шинели, заросший щетиной Бредаль, молча выслушав адъютанта, глянул за корму, скользя по мокрой палубе перешел на другой борт. За сорок лет службы он всегда принимал единолично решения в боях с неприятелем и схватках с морем. Хотя петровский устав неукоснительно требовал от флагмана «никогда не дерзать чинить без консилии письменной под лишением чина».
«Шторм идет от зюйд-веста, стало быть, за Нордкапом океан вовсю на нас обрушится», — подумал Бредаль и поманил Спиридова.
— Передай с пушкой на корабли и фрегаты. Курс зюйд-ост, через час лечь в дрейф. Командирам прибыть к флагману по способности.
Мнение командиров на консилиуме было единодушным. Под угрозой потери кораблей следует прервать поход. Как требовал Морской устав, чинила «консилию письменно» и подписались все капитаны.
Из «Журнала Адмиралтейств-коллегии»: «А как оные корабли к компании не поспели и еще корабль „Счастливый“ отстал в тумане около Кильдюина так же столь крепкие противные ветры и эскадра в последние штормы претерпела разные повреждения, то по всем оным причинам решились возвратиться назад, для зимовья в Катерин-гавани. Вследствии сего вся эскадра, следуя вице-адмиральскому кораблю, спустилась от ветра, пошла к Кильдюину».
Через несколько дней в Катерин-гавани, у Колы, показался корабль «Счастливый». В шторм у него лопнули ванты, сломало грот-мачту и половину крюйс-стеньги и унесло их за борт. Вместе с собой мачта уволокла четырех матросов.
Оставив на зимовку в Катерин-гавани из-за недостатка провизии часть кораблей, Бредаль поспешил в Архангельск, чтобы успеть войти в Двину до ледостава. Больше всего его тревожило положение на Балтике: «Как-то там приходится бедолаге Мишукову?»
Бредаль беспокоился напрасно. Виной тому были, как ни странно, шведы. Из-за большого некомплекта офицеров и матросов и недостатка продовольствия в море вышла только часть флота, да и она избегала встречи с нашими кораблями.
Зато отличился галерный флот на Балтике. Он всюду поспевал: в озерах и прибрежных районах за наступающими войсками Ласси, перебрасывал пехоту в нужные места, доставлял боевые припасы и продовольствие, увозил раненых. Только к Выборгу галеры доставили 10 тысяч войск. Именно от Выборга Ласси повел в наступление 25-тысячный корпус по берегу Финского залива. Шведы ожидали мирного исхода схватки, отступали без сопротивления. Следуя за ними, русские войска быстро дошли до Гельсингфорса, обошли шведские укрепления и отрезали шведам путь к отступлению, принудив к капитуляции весь 17-тысячный шведский корпус. За эти промахи король отстранил и отозвал Левенгаупта, и спустя год его казнили.
Успешно наступая вдоль побережья, вместе с галерным флотом, Ласси опасался внезапного нападения шведской эскадры из Финского залива на галерную эскадру, а без ее поддержки наступление войск было немыслимо. Поэтому он посылал курьеров к Мишукову, требуя атаковать и отогнать шведов. Адмирал Головин каждую неделю посылал Мишукову курьеров, требовал искать неприятеля и атаковать. Но Захарий Мишуков был верен себе. «Мишуков, командуя флотом, — повествует историк, — равносильным неприятельскому, выказал удивительную нерешительность и пользовался всеми возможными обстоятельствами, чтобы не встретиться с шведским флотом, который с такою же настойчивостью старался уклониться от русского. Приводимые Мишуковым обстоятельства его действий в большинстве случаев были очень неудовлетворительны. Так, например, исполнение требования фельдмаршала, чтобы флот подошел к Гельсингфорсу одновременно с армией и отрезал шведам сообщение с морем, Мишуков объясняет бывшим тогда „попутным ветром“, при котором после трудно было бы отойти от финского берега. Прогуливаясь по морю с одного места на другое, он, видимо, уклонялся от столкновения с неприятельским флотом, который был не сильней высланной с ним эскадры. Донесения его в Адмиралтейств-коллегию были темны, уклончивы, неопределенны, несмотря на приказания со стороны президента коллегии о высылке плана действий вверенного флота, он оставался нем на всякие его требования».
После долгого молчания Мишуков наконец-то представил донесение.
В конце августа «Мишуков вручил рапорт Адмиралтейств-коллегии, в котором, прикрываясь именем Государыни и ее секретным предписанием, избавлявшим его от посылки отчетов, решительно уклонился от представления известий, а затем не сделал ни одного выстрела до окончания кампании, но представил радужный доклад, заслужив благоволение императрицы».
«Стервец, — чертыхался Головин, — знает, что Елизавета в белокаменной, пользуется ее прошлым расположением. Как же, знает императрица, что Мишуков сидел рядом с ее матерью на свадьбе с Петром I, помнит симпатии отца и матери к Мишукову, не раз пользовалась услугами Захария».
Видимо, Елизавета Петровна пребывала в ту пору в белокаменной в самом благодушном настроении. В свое время, став императрицей, она дала обет безбрачия. Для этого было немало причин. Вероятно, она предпочитала быть императрицей, нежели супругой и находиться в подчинении мужчины, главы семьи. Не исключала она и свое подозрение на бесплодие. За два десятилетия интимной жизни она ни разу не забеременела. Так что исключалась вероятность подарить наследника престолу, и, казалось, брачные узы будут для нее лишь бременем.
И все же одно дело — публичные высказывания, другое дело — жизнь.
А быть может, свои обещания Елизавета высказывала для отвода глаз от своего страстного желания все-таки соединиться тайным браком с любимым человеком.
Более десяти лет назад подле нее очутился украинский голосистый хлопец Алешка Розум. Шли годы, он потерял голос, стал бандуристом, но по-прежнему оставался на ролях первого возлюбленного. Теперь уже обер-гофмейстер стал фаворитом не цесаревны, а императрицы.
Сердцу, даже коронованной особы, не прикажешь, тем паче, что Елизавета почувствовала твердую опору своей власти со стороны православной церкви. Святые отцы не скупились на похвалы новоявленной императрице за избавление от владычества иноверцев. Большое впечатление произвела проповедь новгородского архиепископа Амвросия во время недавней коронации Елизаветы: «И коеж большее может быть великодушие, как сие: забыть деликатного своего полу, пойти в малой компании на очередное здравия своего опасение, не жалеть за целость веры и отечества последней капли крови, быть вождем и кавалером воинства, собирать верное солдатство, заводить шеренги, итти грудью против неприятеля...»
Глубокой осенью, вдали от Петербурга, в подмосковном Перове, в сельской церкви венчалась Елизавета Петровна с Алексеем Разумовским, а следом неподалеку, в церкви Вознесения, в Барашах, по сему поводу, как заведено, отслужили благодарственный молебен.
Не забыла Елизавета и о наследниках. Спустя несколько недель голштинский принц Карл Петр принял православие и при крещении был наречен Петром Федоровичем.
Перед отъездом в Петербург она вызвала Александра Румянцева. Недавно он вернулся из Стамбула, где успешно завершил переговоры и подписал мирное соглашение с Турцией.
— Ведаешь, Александр Иванович, шведы, видимо, сами не рады, что затеяли войну, не в ихову пользу дело складывается, да и нам не к чему людскую кровушку проливать.
Вслушиваясь в певучий голос императрицы, Румянцев схватывал по привычке основную мысль: «Никак, со шведами к замирению склоняется».
— Тут французы в посредники набиваются, но мы без них обойдемся. Свяжись-ка сам со шведами конфиденциально, ты с ними якшался, да и мастак в этих делах. К миру их склони, а мы тем временем силушку свою покажем.
Румянцев покидал покои императрицы в хорошем настроении. «Возьму-ка я и Петрушку с собой пущай к дипломатии приобщается, а не то свихнется, загулял молодец, одни девки на уме».
В наступающей кампании 1743 года шведы, видимо, надеялись взять реванш. Для переброски в Финляндию готовился корпус отборных войск. Из Стокгольма вышла гребная флотилия с десантом войск, направляясь к Аландским островам. Эскадра парусных кораблей под командой адмирала Утфалля покинула главную базу Карлскруну и взяла курс к Гангуту. Но Ласси решил опередить шведов.
— Намереваюсь нынче же, ваше величество, — докладывал он Елизавете, — погрузить на галеры полков пехотных девять, десять гренадерских рот да две сотни казаков и с Божьей помощью направиться к Гангуту, а оттуда к берегам шведским.
— Пытаешь славу у моего батюшки отнять? — лукаво улыбнулась Елизавета. — Тебе-то берега шведские знакомы издавна.
Елизавета намекала на успешный десант Ласси в Швецию накануне Ништадтского мира.
— Одно, матушка-государыня, беспокойство. По прошлой кампании галерный флот служил исправно. Эскадра Мишукова же пребывала в бездействии, и на мои просьбы Мишуков не соизволил даже откликнуться.
— Успокойся, фельдмаршал, нынче Мишукова я отставила, флот в море поведет Головин, а я ему наказ дам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65