— Нет, нет! — воскликнула Катрин, приближаясь к нему и завладевая его рукой. — Позвольте мне сделать это за вас. Я верю в одно: если жизнь столь жестока, что способна навсегда разлучить влюбленных и не дает им возможность соединиться вновь, то смерть исправляет ее ошибки. Там, в ином мире, любящие сердца сливаются в одно, а юность возвращается к страдальцам.
Она взяла рюмку Гуго де Пейна и поднесла ко рту.
— Не делайте этого, Катрин, — негромко произнес султан Юсуф, с тревогой наблюдая за нею. Но она лишь скользнула по его лицу взглядом и улыбнулась, прежде чем выпить вино.
— Вот видите, как просто? — весело сказала она. — Только женщина способна примирить ссорящихся мужчин.
— … или навсегда погубить, — добавил князь Гораджич, не спускавший с нее глаз, полных любви и ощущения смерти. Он также поднял свою рюмку и выпил ее до дна. Султан Юсуф ибн-Ташфин стал медленно подниматься с места.
В эти же минуты в православном храме в западном районе Иерусалима, в трех кварталах от дома Катрин де Монморанси, начиналось праздничное богослужение в честь освящения открывающейся церкви. Внутри присутствовало более трехсот человек, прихожан, званых гостей и просто любопытствующих, прислушивающихся к мелодичному и громкому голосу старого игумена Даниила. К сожалению, король Бодуэн I не смог почтить своим присутствием открытие храма, в последний момент он изменил свое решение; но среди приглашенных гостей выделялась своей царственной осанкой его сестра Гертруда, окруженная многими знатными рыцарями, баронами и членами Государственного Совета Иерусалима. От основной массы народа их отделяла цепь королевских стражников. Среди множества лиц — мужских, женских, юных и пожилых, застывших в почтительном восторге, недовольно нахмуренных, благоговейных, равнодушных, насмешливых или тайно-злобных, выделялись и те, которым было ведомо, что должно случиться через несколько минут. Возле полыхающих свечей стояла прекрасная Юдифь в розовой накидке-шали, наброшенной на голову, рядом с высоким, широкоплечим князем Васильком Ростиславичем, внимательно поглядывающим по сторонам; он так и не успел предупредить игумена Даниила о грозящей опасности, надеясь на собственные силы… Чуть далее от него мелькало взлохмаченное лицо ломбардца Бера, принимавшего порою умилительное выражение, словно бы он сосал вкусную конфету… В центральном проходе стояли Людвиг фон Зегенгейм и барон Бломберг, рискнувшие прийти сюда на свой страх и риск… Позади них переговаривались о чем-то Ренэ Алансон и Фуше Шартрский, не видевшиеся несколько лет… Вышел из тени на свет и вновь спрятался клюнийский монах, окинувший взором ближайшие ряды… А возле самых дверей застыла огромная, почти неподвижная фигура мрачного рыцаря, чей тяжелый взгляд напоминал бездонную космическую пустоту — то был Робер де Фабро…
Жарко пылали свечи, освещая возбужденные проповедью игумена Даниила лица, говорившего о добре и милосердии, о любви и надежде, о спасении души и небесном счастье. Слова его летели в толпу, как огоньки пламени, которые колыхались по стенам и в руках собравшихся здесь людей, зажигая сознание и освещая мрак, теребя совесть и смиряя вражду и злобу. Звучали пламенные слова, трепетал огонь, колыхалась розовая накидка…
Вытянув шею, Бер всматривался в лицо старика игумена, вслушивался в его речь, которую отторгало от себя все его естество. Когда терпеть больше стало невмоготу, ломбардец поймал взгляд обернувшейся красавицы и подал условный знак.
3
Исследуя сложнейшую систему подземных коммуникаций в фундаменте Храма Соломона, — ту его часть, которая была отведена под огромные царские конюшни, на чьих развалинах теперь располагался Тампль, маркиз Хуан де Сетина неутомимо и бесстрашно проникал в горизонтальные коридоры, извивающиеся на сотни метров, спускался в полузасыпанные колодцы, рискуя сорваться в неведомую глубину, натыкался на непонятные пустоты в каменных стенах, за которыми могла подстерегать любопытного искателя тайн иудейской веры любая смертельная опасность. Древние жрецы Яхве умели оберегать свои секреты и сокровища. Как-то раз, работая в кромешной темноте, маркиз лишь чудом успел изменить положение головы, предчувствуя надвигающуюся опасность, и в нескольких дюймах от его волос захлопнулась ловушка — сдвинулись две плиты под воздействием хитроумного рычага, на который наступил Сетина. В другой раз — оступился находившийся с ним рядом кабальерос; он упал в коварную неглубокую яму, дно которой было усеяно острыми колышками, проткнувшими насквозь тело несчастного в десятках мест. Между тем, открывались все новые и новые тайники и лазейки. Вооруженный опытом и знаниями археологии, истории, гебрадистики, эзотерии и каббалы, используя перерисованные схемы древнего храма, добытые в архивах Цезарии, прислушиваясь к голосу разума и интуиции, маркиз шел по следу, оставленному царем Соломоном и его жрецами, порою сбиваясь, обманутый их петлянием, но всегда возвращаясь на правильный путь. Подобно охотничьей гончей он преследовал исчезающее прошлое, — этого самого хитрого, опасного и беспощадного зверя, всегда мстящего людям будущего.
Но маркиз был не одинок; ему всегда помогали свободные в тот или иной день тамплиеры, оруженосцы, кабальерос. Слишком часто крутился за его спиной маленький алхимик Симон Руши, которого иногда приходилось гнать прочь. Но в последнее время особую помощь стал оказывать Андре де Монбар, смирившийся с разрушительными раскопками, использующий свои знания точных наук и свойства природных тел.
В тот день, 21 сентября, они работали вдвоем, осторожно продвигаясь по открытому недавно маркизом де Сетина коридору, узкому, как горлышко бутылки (и такому же овальному), уходящему под углом в сорок пять градусов вниз. Маркиз предполагал, что этот лаз был сделан для отвода скапливающейся в конюшнях жижи — одним из многих дренажных устройств, созданных мастерами древней Иудеи. Все подобные коммуникации обычно заканчивались емкими искусственными резервуарами, которые потом, по мере наполнения заливали цементом или известью, чтобы предотвратить распространение ядовитых паров.
— Вряд ли мы обнаружим здесь что-либо существеное, — бормотал маркиз, освещая скользкую от плесени каменную дорожку факелом.
— А что может быть существеннее древнего навоза? — попробовал пошутить Монбар, которому было немного не по себе от давящих над головой многометровых тонн земли. Кроме того, уже несколько раз ему чудились впереди странные зеленоватые огоньки, вспыхивающие и тотчас же гаснувшие, словно то были глаза невидимых подземных животных, разбуженных вторжением непрошеных гостей.
— Но я не вижу здесь следов даже этого продукта, — отозвался маркиз, всматриваясь в стены коридора. — Выходит, я ошибался… Назначение этой кишки, по которой мы движемся, совсем иное. Может быть… — но он не успел договорить, оборванный страшным грохотом, раздавшимся позади них — мощный слой земли и камней рухнул у входа в коридор, сомкнув стены, — еще одна ловушка царя Соломона захлопнулась за их спинами. Оба рыцаря бросились назад, но руки их уперлись в гранитный завал, образовавшийся на пути к спасению. Случайно ли произошла подвижка подземных недр? Или ее вызвали какие-то неосторожные движения маркиза и Монбара? Огорченные внезапным обвалом искатели, еще не понимая в какую страшную западню они попали, вновь повернули назад, понимая, что разобрать гранитные глыбы голыми руками, вдвоем, невозможно. Они решили поискать другой выход, ведь коридор, возможно, имел и какие-то ответвления, проходы или соединения с иными подземными коммуникациями. Для чего-то же он был создан древними мудрецами? В чем его конечная цель?.. И вновь Монбару почудились зеленые, мигающие зрачки глаз впереди; но точно такое же ощущение возникло на сей раз и у маркиза де Сетина. Он придержал барона за руку и прошептал:
— Стойте! Вы видели — там, в темноте?..
— Да, давно… — так же тихо ответил Монбар. — Я думал, что мне мерещится… Что это?
— Не знаю. Но у нас нет иного выхода, как только идти вперед!
— Может быть, это какие-то редкие природные газы? Тогда огонь наших факелов может вызвать взрыв и нас разнесет на клочки! Но я не чувствую никакого запаха… Кроме… Да, он усиливается!
И Монбар, и маркиз де Сетина одновременно уловили легкий, раздражающий ноздри и дыхание запах серы, исходящий впереди них, от тех огоньков, чей зеленый свет стал меняться на красный, словно глаза непонятных существ начали наливаться кровью. Жженый вкус серы усиливался; казалось, сам дьявол со своим отродьем поджидали их впереди! И в довершение всего, где-то там, в кромешной мгле, раздались тихие булькающие звуки, подобные закипающему адскому котлу с маслом, а шорохи и шипение спереди и сзади обоих тамплиеров усилились, неумолимо надвигаясь со всех сторон на выхвативших мечи рыцарей…
— Назад! — крикнул Андре де Монбар, но было уже поздно. Какая-то темная масса выдвинулась из мрака и с силой швырнула его в стену; хрустнул меч маркиза де Сетина, переломленный, словно соломинка; от ядовитого и оглушающего выдоха неведомого противника (да и живого ли существа?) погасли оба факела. Последнее, что увидели тамплиеры, прежде чем вокруг них сомкнулась абсолютная мгла, — это тянущиеся к ним жуткие когти, с которых капала кровь…
Огонь вспыхнул мгновенно, лишь только Юдифь коснулась пропитанной особым составом накидкой пламени свечи. Ее розовая шаль, превратившись в ярко-красный цветок, взвилась в воздух. Лепестки этого смертельно опасного цветка посыпались на головы и одежду собравшихся в храме прихожан; один из них упал на плащ князя Василька, подаренный накануне донной Сантильяной, который тотчас же вспыхнул, превращая князя в огненный столб. Игумен Даниил оборвал проповедь на полуслове, женский крик Юдифи взвился под своды храма, — на него немедленно откликнулись десятки голосов; все, кто был далеко от очага пожара, повернулись в ту сторону, вытягивая шеи и толкая друг друга, а шум, подобный рокоту прибоя, все нарастал и нарастал, ведя собравшихся здесь людей к безумию… Юдифь была уже возле дверей, успев проскочить в них вслед за ломбардцем Бером, и сразу же, будто бы повинуясь чьему-то приказу, мрачный рыцарь, стоящий возле створа ворот, нажал на обе ручки, притягивая их на себя. Двери захлопнулись, и Робер де Фабро налег на них своей огромной спиной, широко уперев ноги в дощатый пол и мертвенно глядя на начинающую бесноваться от ужаса толпу. За несколько секунд собравшиеся в храме превратились в безумное стадо! Крики и вопли неслись со всех сторон, паника и давка охватили всех, совсем недавно смирно и почтительно застывших под нетленными словами добра и истины, произносимых игуменом Даниилом с амвона. Люди инстинктивно бросились к выходу, падая, затаптывая сапогами лежащих, превращаясь в потерявших человеческий облик зверей. Зегенгейма и Бломберга отбросило друг от друга, швырнуло в мутный поток людского страха; упал Ренэ Алансон, вытянув вперед беспомощные руки; прижался к стене Фуше Шартрский, чья медная борода также напоминала огненный цветок; смяли и поволокли за собой охрану герцогини Гертруды и ее саму, зазвенели выбитые стекла в узких окошках, через которые пытались выбраться несчастные, охваченные огнем. Чудовищная давка началась возле захлопнувшихся дверей, которые удерживал своей спиной ужасный исполин, отбрасывая от себя прочь повиснувших на нем людей; вскоре он стал напоминать громадную статую, облепленную человеческими телами… И вся эта масса шевелилась, кричала, стонала, и ее невозможно было сдвинуть с места. Огонь, между тем, расползался по всему храму, а в сгущающемся дыму уже трудно было разобрать что вокруг происходит и где спасение?
Снаружи из окон храма вырывались клубы черного дыма, но двери были закрыты, и толпа зевак недоумевала: что происходит внутри, почему никто не может пробиться к выходу? Наиболее разумные пытались сломать ворота, уже начавшие трещать с другой стороны, а кое-кто тащил к пожару ведра с водой. Ломбардец Бер метался за спинами зевак и выкрикивал несколько фраз, которые стали подхватывать некоторые люди:
— Это тамплиеры! Храм подожгли тамплиеры Гуго де Пейна! Спасайте герцогиню Гертруду!
Юдифь уже села в приготовленную коляску и дожидалась, когда ломбардец наконец-то угомонится. Печальными серо-зеленым глазами она смотрела на охваченное огнем здание.
— Прощай, неразумный витязь! — прошептали ее чувственные губы и их тронула легкая, змеиная улыбка. — Трогай! — крикнула она слуге-зилоту, когда Бер уселся с ней рядом. — Пусть гои продолжают веселье…
А внутри храма паника достигла предела. Людвиг фон Зегенгейм потерял всякую надежду как-то успокоить обезумевших рядом людей. Кое-как он пробился к дверям, но из-за дыма и мельтешенья тел не мог понять — что происходит, почему они закрыты и не поддаются напору?
— Бломберг?! — воззвал он громким голосом. — Где ты? На миг ему показалось, что где-то перед ним мелькнул плащ гессенского рыцаря, а возле самого створа ворот он разглядел зловещую фигуру Робера де Фабро, которую начинал лизать подступивший огонь. Но мрачный рыцарь словно бы не чувствовал ни боли, ни ужаса от всего происходящего, — пустые глаза его были неподвижны. Страшная догадка мелькнула в мозгу Людвига. Рядом с ним рухнул, объятый пламенем, человек; другой, с выхваченным мечом, бросился в гущу народа возле дверей, нанося беспорядочные удары; кто-то пронзил его сзади секирой, — началась свалка и драка в горящем храме, где уже полыхали деревянные стропила, грозя обвалиться на головы попавших в западню людей. Немногим больше повезло тем, кто стоял ближе к амвону: их увел за алтарь и вывел через второй выход игумен Даниил и служители храма; несколько раз они возвращались обратно за остальными несчастными, пока нестерпимый жар не позволил им больше сделать ни шагу. С минуты на минуту должна была обрушиться горящая крыша и погрести под обломками попавших в западню прихожан…
Зегенгейм шагнул в самую гущу драки, пробираясь к дверям, уворачиваясь от ударов, наносимых в кромешном дыму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90