То, что она собиралась сделать, было нелегко.
Анита Ван Дайк пристально взглянула на Али­су, и девочке показалось, что ее сканируют.
«Это нормально, – думала она, стараясь сохра­нять спокойствие. – Она просто хочет понять, не вру ли я, не сочиняю ли…»
– Как тебя зовут, милая?
Алиса чуть не подскочила на стуле от неожи­данности. Она погрузилась в глупые мечты, вместо того чтобы оставаться настороже.
– Алиса Барселона Кристенсен…
Она тут же взяла себя в руки и ответила почти сразу.
– Барселона?
Голос инспектора оставался таким же мягким, и Алиса поняла – инспектор пытается завоевать ее доверие, задавая простые вопросы.
– Эта идея пришла в голову моему отцу, он обо­жал Барселону, но… знаете… вы можете уже теперь спрашивать меня об убийствах, я не боюсь… Ведь я для того и пришла.
Она как будто слегка расслабилась и со вздо­хом бросила на пол свою спортивную сумку.
Анита Ван Дайк внимательно изучала девочку.
Алиса Кристенсен разглядывала какую-то точку в пространстве, расположенную между ней и письменным столом.
– Ладно. Так что это за история с убийствами? Алиса Кристенсен ответила не сразу. Она
нервно потеребила ремешок своей сумки, потом взглянула на инспектора исподлобья, как будто за­ранее испытывая стыд за то, что вынуждена будет сказать, прикусила нижнюю губу и бесцветным го­лосом произнесла:
– Мои родители…
Анита Ван Дайк ждала продолжения, но Алиса погрузилась в глубокие внутренние размышления.
– Что ты имеешь в виду? Твои родители… Они видели убийство? Что-то произошло у тебя дома?
Ты должна быстро мне все рассказать, если хо­чешь, чтобы я помогла.
Алиса снова вцепилась в ремешок и пробормо­тала, глядя в сторону:
– Нет… Все не так… Э-э-э…Убийства… Это мои родители. Они убивают людей.
Анита Ван Дайк задержала дыхание, а в ком­нате мгновенно установилась мертвая тишина.
Оправившись от первого мгновенного изумления, Анита постаралась сделать в уме экспресс-анализ ситуации и составить план срочных шагов, кото­рые позволили бы ей осторожно продвигаться впе­ред, одновременно прикрыв свои тылы.
– Слушай меня внимательно, Алиса: если не хочешь, чтобы твой приход сюда оказался беспо­лезным, мы должны будем все сделать правильно.
Алиса молча кивнула в знак согласия.
– Итак… Сначала ты расскажешь мне об ос­новных событиях, потом мы составим первый протокол, который ты подпишешь. Дальше, если ты не слишком устанешь и сама этого захочешь, мы вернемся к детальному рассмотрению собы­тий. Идет?
Еще один кивок. Между ними впервые устано­вилось молчаливое согласие, они заложили первый кирпичик в стену доверия, и Анита поняла: она на правильном пути.
– Так, – продолжила она еще спокойнее и дру­желюбнее, – ты не будешь возражать, если я запи­шу наш разговор?
Говоря это, Анита открывала ящик стола, что­бы достать свой маленький японский диктофон.
Алиса задумалась всего на полсекунды, потом помотала головой, давая понять, что не возражает.
Анита поставила диктофон на стол, нажала на «запись» и включила компьютер.
Мгновение Алиса как зачарованная любова­лась голубыми бликами света на лице инспектора.
– Кроме того, должна напомнить, что ты име­ешь право на адвоката, уже сейчас, и показания будешь давать под присягой.
– Я согласна, – проговорила девочка прямо в диктофон. – Мне не нужен адвокат… Я… я сама при­шла засвидетельствовать кое-что…
Ее голос замер.
Анита улыбнулась ей, подбадривая, и спро­сила:
– Для начала скажи мне, как тебя зовут, где ты живешь, имена и фамилии твоих родителей, чем они занимаются.
– Хорошо, – произнесла Алиса хриплым голо­сом. – Меня зовут Алиса Барселона Кристенсен. Я ношу фамилию моей ма… мамы, Евы Кристенсен. Мне двенадцать с половиной лет, я живу с родите­лями на Рембрандт-страат, то есть я хотела ска­зать – с мамой и новым отцом, моим отчимом, Вильхеймом Брюннером… Мои родители управля­ют разными компаниями…
Пальцы Аниты Ван Дайк с тихим стуком лета­ли по клавишам, заполняя собой комнату. Алиса завороженно смотрела, как быстро и ловко указательные пальцы молодой медноволосои жен­щины управляются с компьютером.
– Прекрасно, – заключила она, закончив. – А те­перь расскажи мне все, с самого начала.
Анита внимательно посмотрела на девочку и поудобнее устроилась в своем старом кресле.
Лицо инспектора было спокойным и сосредото­ченным. И Алиса решилась,
– Ну вот, – начала девочка, и Аните показа­лось, что она репетировала свой рассказ много ча­сов, нет – дней – подряд. – Это началось в про­шлом году, нет, в самом конце позапрошлого года. Тогда я точно поняла: происходят странные вещи… А еще немножко раньше…
В то лето, когда Алисе Кристенсен исполнилось де­сять лет, она впервые услышала, как бабушка ру­гается с ее мамой.
Стоя на самом верху лестницы, огромной лест­ницы, которая вела со второго этажа в вестибюль перед гигантским белым салоном в стиле арт деко, она видела, как открылась дверь и вошла бабуля, а следом за ней – мама.
– Ты просто-напросто шлюха. А твой австри­як – болван и простофиля.
– Отчего же, мама! – возразила Алисина мать, молодая блондинка, одетая в великолепное шелко­вое вечернее платье. – У него есть деньги, его отец был промышленником, преуспевшим в Германии, он унаследовал огромное состояние и дело, прино­сящее хороший доход.
– Нет… этот тип мне не нравится…Он кажется мне фальшивым, лицемерным, от него исходит не­что омерзительное.
– Перестань, мама… Мы прекрасно ладим…
– В том-то и дело… Ты – шлюха, роскошная, конечно, и все-таки шлюха! – Слова бабушки еще долго звучали в ушах Алисы.
– Неужели ты всерьез полагаешь, что этот че­ловек может отвечать за Алису? – продолжала ба­бушка, – Он только и умеет, что разъезжать на спортивных машинах и проводить время в модных клубах с юными пустышками! Он совершенно не способен воспитывать ребенка, думаешь, этого хо­тел твой отец? Черт возьми, Ева, да с чего бы вдруг этому человеку превращаться в образцового отца…
– Да уж, родной был бы предпочтительней, – отвечала ее мать, и Алиса поняла: она говорит о че­ловеке из ее воспоминаний и с единственной сохра­нившейся фотографии. Стилен Тревис, ее отец. Ан­гличанин из Барселоны, как иногда называла его ее мать.
– Ах ты, дрянь! – завопила бабушка, и в тишине огромной комнаты зазвенели ее золотые серьги. – Ты все пачкаешь, все уничтожаешь… Хотела бы я, чтобы ты кончила свою жизнь в сточной канаве…
– Уж не хочешь ли ты сказать, что собралась вычеркнуть меня из папиного завещания?
Бабушка пожала плечами:
– Ты прекрасно знаешь, что это будет незакон­но, а следовательно, невозможно. Наш дорогой усопший владел тремя четвертями всего этого. – Она обвела рукой дом и все вокруг. – В его завеща­нии специально оговорено, что после моей смерти все, что принадлежало ему, отойдет к тебе… Но…
Бабушка смотрела на свою дочь, стоявшую в самом центре огромного ковра.
– Но, – продолжила она, – от меня ты полу­чишь чисто символическую долю. Все остальное достанется известному тебе Фонду помощи детям, больным лейкемией.
И бабушка радостно улыбнулась.
Странный огонек блеснул в этот момент во взгляде Евы Кристенсен. Никто его не заметил, только Алиса, видевшая лицо и фигуру матери в огромном зеркале, заменявшем стену в глубине комнаты.
Алису испугала ледяная густая ненависть во взгляде матери.
На Рождество бабушка заболела. Той ночью именно Алиса вызвала врача. Бабушку положили в больницу, а Алиса с матерью вернулись к себе в морозный снежный день 27 декабря. Мама сказала, что это, скорее всего, были ее последние каникулы у бабушки.
Несколько недель спустя, в начале февраля, бабушка умерла.
Утром 15 мая 1991 года Ева Кристенсен, Алиса Кристенсен и Вильхейм Брюннер переехали в ог­ромный дом в Амстердаме. Алисе вот-вот должно было исполниться одиннадцать.
– Отныне, – сказала ей мать, – мы будем жить здесь, в доме моего отца. А летние каникулы ты станешь проводить в Швейцарии, у наших друзей из Цюриха.
После летнего отпуска родители вернулись в прекрасной форме, они смеялись, обсуждая, наме­ками и полунамеками, как хорош оказался опыт, испытанный на испанском побережье.
Именно тогда в их доме появился господин Кеслер. И остался с ними навсегда.
Господин Кеслер был помощником Вильхейма Брюннера. Он помогал ему во всем: водил новую ма­шину – огромный «мерседес» цвета «серебристый металлик» с янтарными бликами. Занимался садом, стриг газон, убирал скошенную траву.
Господин Кеслер был высоким блондином лет сорока с серо-голубыми глазами, сильным и молча­ливым. Алиса сразу инстинктивно почувствовала к нему холодную ненависть. А еще она его боялась. Алиса смутно чувствовала, что за правильными чертами красивого лица живет тщательно скрыва­емая жестокость.
Помимо обычных обязанностей, Кеслер возил на голубом грузовике с огромными фарами какие-то коробки, заклеенные скотчем.
Как-то раз Алиса спросила у матери, что в них, и та небрежно ответила, любуясь своими безу­пречными кроваво-красными ногтями: «Да так, ни­чего, это для взрослых, моя дорогая малышка».
Однажды Алисе удалось увидеть содержимое одной из коробок.
Потом она долго спрашивала себя, что взрос­лые делают с таким количеством видеокассет.
Коробки хранились в подвале, в комнате с брониро­ванной дверью, ключ от которой находился в сейфе с самой современной системой сигнализации. Толь­ко Кеслер и родители имели к нему доступ.
Тогда же родители заговорили о студии, кото­рую они покупают за городом. Алиса там никогда не была, только видела несколько полароидных сним­ков дома, сделанных в период оформления покупки.
Мать сочла нужным разъяснить Алисе, что они с Вильхеймом занимаются теперь еще и производ­ством телепрограмм для иностранных каналов. Она с гордостью продемонстрировала дочери вычурную визитную карточку, где под ее полным именем – Ева Астрид Кристенсен – изящным шрифтом было выгравировано слово «продюсер».
Примерно полгода спустя, желая совершенст­вовать образование дочери, Ева наняла ей воспита­тельницу, мадемуазель Чатарджампу. Она работа­ла, чтобы оплачивать обучение в университете.
Алиса сразу влюбилась в Сунью Чатарджампу, молодую красивую уроженку Шри-Ланки, она очень скоро заняла в ее сердце место матери, часто отсутствовавшей вместе с Вильхеймом. Последнего девочка терпеть не могла, хотя и была вынуждена смириться с его присутствием. Он был кичливым, фальшиво-утонченным буржуа, мелким снобом, карьеристом и обманщиком, вознесенным наверх исключительно богатством Евы. Отвратительный тип. Алиса не пыталась скрывать эти чувства, но мать даже не сердилась, поскольку сама Вильхей­ма ни в грош не ставила.
В конце концов Алиса научилась самостоя­тельно справляться со своими проблемами. Утром она уходила в школу, вечером ужинала в компании мадемуазель Чатарджампы, та проверяла ее уро­ки. Пожалуй, Алиса чаще видела мажордома и гос­подина Кеслера, который то и дело привозил и уво­зил кассеты, чем родителей.
Однажды Алиса слышала, как мать сухо по­ставила на место ее учительницу, когда та задала ей вопрос о комнате в подвале.
– Соблаговолите заниматься тем, что входит в ваши непосредственные обязанности, мадемуа­зель! Эта комната закрыта, потому что мы охраня­ем наши авторские права. Мы не хотим, чтобы пи­раты на нас паразитировали.
Мадемуазель Чатарджампа опустила голову, извиняясь. Ева смягчилась и заговорила мягким, медоточивым тоном, который напугал Алису еще больше:
– Забудьте обо всем, мадемуазель Чатарджам­па, ваша главная задача – помогать моей дочери с английским языком, чтобы она максимально улуч­шила результаты.
Единственной страстью матери в отношении Алисы были ее школьные оценки, намного превос­ходившие средний уровень. Ева воспринимала это как доказательство собственной гениальности и ве­ликолепной «конкурентоспособности ее генетичес­кого материала». Во всяком случае, так она говори­ла Вильхейму, хотя до того вряд ли доходил смысл ее слов. Алиса ненавидела, когда мать так говорила о ней. Она-то как раз прекрасно понимала зна­чение всех слов, которые произносила мать, но вся­кий раз, глядя на тупую физиономию Вильхейма, дремлющего над консоме из лосося, или на новую затейливую прическу матери, думала: а вот и нет, ома – ни при чем, это просто чудо, что она не унас­ледовала ни одну из черт характера Евы. Благода­рение Господу, что ей досталась чувствительность англичанина, который девять лет был ее отцом.
«Это не твои гены, мама, – думала Алиса, – а папины. Человека, которого ты прогнала, и я те­перь даже не имею права его видеть».
Проснувшись однажды ночью, Алиса услыша­ла, как вернулись родители. Они устроились в гос­тиной, чтобы выпить. Алиса вышла из своей ком­наты и остановилась на площадке второго этажа. Присев в темноте на корточки, она стала внима­тельно слушать разговор.
– Я хочу, чтобы Алиса получила самое лучшее образование, – говорила мать, явно немало выпив­шая. – В конце… года я х-хочу отправить ее в п-пан-сион, в Швейцарию. Элитная школа. Для дочерей министров, дипломатов, финансистов. Ты слуша­ешь меня, Вильхейм?
– М-м? Да-да, дорогая, слушаю, – пробормотал австриец со своим жутким акцентом. – Но ты ведь знаешь, швейцарские школы ужасно дорогие…
– Я хочу, чтобы у моей дочери было все самое лучшее. – В голосе матери появились жесткие, не терпящие возражений нотки. – Мои родители не сумели правильно организовать мое обучение. Они заставили меня получать классическое образова­ние в государственных заведениях! Бр-р-р! А ведь у них было полно денег, и они могли оплатить мне учебу в лучшей международной школе для девочек в Цюрихе… Я бы встретилась там с дочерьми банки­ров, эмиров, техасских нефтяных магнатов и анг­лийских лордов, вместо того, чтобы… терять время на общение с… Ты слушаешь меня, жалкий червяк?
Алиса дрожала при одной только мысли о том, что ей придется отправиться в элитарную швей­царскую школу и учиться правильно рассаживать папских послов, сервировать стол и расставлять хрустальные бокалы, смешивать коктейли и взби­вать шоколадные муссы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52