Так зовут сына госпожи Жерди, на самом же деле это моё имя.— Понимаю, понимаю.— Я выдержал осмотр, теперь мне предстояло подвергнуться допросу. Камердинер пожелал узнать, кто я, откуда, чем занимаюсь, что мне нужно и прочее. Я просто ответил, что виконт меня не знает, но мне нужно пять минут побеседовать с ним по неотложному делу. Он предложил мне сесть и подождать, а сам ушёл. Я прождал более четверти часа, пока он не появился снова. Его хозяин милостиво согласился меня принять.Нетрудно было догадаться, что этот приём тяжким грузом лёг на сердце адвоката, который счёл его за оскорбление. Он не мог простить Альберу лакеев и камердинера. Ноэль позабыл, с каким ядом некий знаменитый герцог сказал: «Я плачу своим слугам за наглость, чтобы избавить себя от дурацкой и докучной необходимости быть наглым самому». Папаша Табаре был удивлён, что столь пошлые и заурядные подробности так огорчают его молодого друга.«Какая мелочность! — подумал он. — И это у столь одарённого человека! Быть может, верно, что именно в высокомерии слуг следует искать корни ненависти простолюдинов к любезным и учтивым аристократам».— Меня провели, — продолжал Ноэль, — в небольшую, просто обставленную гостиную, единственное украшение которой составляло оружие всех времён и народов, развешанное по стенам. Никогда ещё я не видел в таком маленьком помещении столько ружей, пистолетов, шпаг, сабель и рапир. Можно было подумать, что находишься в оружейной учителя фехтования.Старому сыщику, естественно, тут же пришло на ум оружие, которым была убита вдова Леруж.— Когда я вошёл, — Ноэль говорил уже спокойнее, — виконт полулежал на диване. Одет он был в бархатную куртку и такие же брюки, вокруг шеи у него был повязан большой платок из белого шелка. Я отнюдь не питаю зла к этому молодому человеку; сам он не причинил мне ни малейшего вреда, о преступлении своего отца не знал, поэтому я хочу быть к нему справедливым. Он хорош собою, полон достоинства и с благородством носит имя, которое ему не принадлежит. Он моего роста, черноволос, как я, и, если бы не носил бороду, был бы похож на меня с тою лишь разницей, что выглядит на несколько лет моложе. Эту моложавость нетрудно объяснить. Ему не пришлось трудиться, бороться, страдать. Он из тех счастливчиков, которые имеют с рождения все и катят по жизни в экипаже, раскинувшись на подушках, не испытывая ни малейшей тряски. Завидев меня, он поднялся и вежливо поклонился.— Вы, я полагаю, были крайне взволнованы? — спросил папаша Табаре.— Пожалуй, меньше, чем сейчас. Две недели мучений, что ни говори, притупляют чувствительность. Я сразу начал со слов, вертевшихся у меня на языке: «Господин виконт, вы меня не знаете, да и неважно, кто я такой. Я пришёл к вам с чрезвычайно печальным и серьёзным делом, оно затрагивает честь вашего имени». Он, конечно, мне не поверил, так как довольно грубо осведомился: «Это надолго?» Я только кивнул.— Прошу вас, — вмешался папаша Табаре, превратившийся весь во внимание, — не упускать никаких, даже незначительных подробностей. Вы же понимаете, насколько это важно.— Виконт явно забеспокоился, — продолжал Ноэль. — «Беда в том, — сказал он, — что я весьма спешу. В этот час я должен быть у девушки, на которой намерен жениться, у мадемуазель д'Арланж. Не могли бы мы отложить наш разговор?»«Хорошенькое дело! Ещё одна женщина!» — подумал старик.— Я ответил виконту, что наше объяснение не терпит отлагательств, и, увидев, что он собирается выставить меня, достал из кармана письма графа и протянул ему одно из них. Узнав почерк отца, виконт смягчился. Он объяснил, что поступает всецело в моё распоряжение, и лишь попросил позволения уведомить тех, кто его ждёт. Быстро написав несколько слов, он отдал записку камединеру и приказал немедленно доставить её маркизе д'Арланж. После этого мы прошли в соседнюю комнату — библиотеку.— Одно только слово, — прервал рассказ сыщик. — Увидев письма, он смешался?— Ничуть. Плотно прикрыв дверь, он указал мне на кресло, сел сам и сказал: «Теперь, прошу вас, объяснитесь». В прихожей у меня было время подготовиться к разговору. Я решил рубить сплеча. «Господин виконт, — произнёс я, — дело это весьма тягостное. Я собираюсь открыть вам нечто невероятное. Умоляю, не отвечайте, пока не познакомитесь с этими письмами. Кроме того, заклинаю вас, не пытайтесь прибегнуть к насилию, это ничего не даст». Он удивлённо взглянул на меня и ответил: «Говорите, я слушаю». Я поднялся и проговорил: «Знаете, господин виконт, что вы — внебрачный сын господина де Коммарена. Доказательство — в этих письмах. Законный наследник жив, он и послал меня сюда». При этом я неотрывно смотрел на виконта и заметил, как глаза его вспыхнули гневом. На секунду я даже подумал, что он схватит меня за горло, но он быстро с собой справился. «Где письма?» — спросил он. Я протянул связку.— Как? — вскричал папаша Табаре. — Подлинные письма? Но это же безрассудство!— Почему?— Он мог их… Да он мог сделать с ними все, что угодно!Адвокат положил старику руку на плечо.— Я ведь был там, — глухо ответил он. — Уверяю вас, никакой опасности не было.Лицо у Ноэля вспыхнуло такой яростью, что папаша Табаре даже немного испугался и инстинктивно отодвинулся. «Да он убил бы его!» — подумал старик.Адвокат продолжил рассказ:— Я сделал для виконта Альбера то же, что сделал сегодня вечером для вас, мой друг. Я избавил его от чтения, по крайней мере в тот раз, всех ста пятидесяти шести писем. Я посоветовал ему ознакомиться лишь с теми, что помечены крестиком, и обратить особое внимание на строки, подчёркнутые красным карандашом. Тем самым я сокращал его муки…Виконт сидел за маленьким столиком, таким хрупким, что на него даже нельзя было облокотиться, я же стоял спиною к горящему камину. Я следил за всеми его движениями и наблюдал за лицом. Да, никогда в жизни я не видел ничего подобного; проживи я хоть тысячу лет, этой сцены мне не забыть. Меньше чем за пять минут лицо виконта изменилось настолько, что его не узнал бы даже собственный камердинер. Он схватил носовой платок и время от времени машинально подносил его ко рту. Прямо на глазах он побледнел, а губы его могли сравниться белизной с платком.На лбу у него сверкали крупные капли пота, глаза потускнели, словно покрылись какой-то плёнкой. Но кроме этого — ни возгласа, ни слова, ни вздоха, ни жеста — ничего. Был миг, когда мне стало его так жаль, что хотелось вырвать у него письма, бросить их в огонь, обнять его и воскликнуть: «Ты — мой брат! Забудем же все, останемся каждый на своём месте и станем любить друг друга!»Папаша Табаре взял руку Ноэля и крепко пожал.— Узнаю вас, моё благородное дитя! — проговорил он.— Я не сделал этого только потому, что спросил себя: «Если письма сгорят, признает ли он меня своим братом?»— Совершенно справедливо.— Примерно через полчаса виконт кончил читать. Он поднялся и встал передо мною. «Вы правы, — сказал он мне. — Если это письма отца, в чем я не сомневаюсь, то все сходится на том, что я не сын графини де Коммарен». Я молчал. «Но это лишь предположения. Есть ли у вас другие доказательства?» К возражениям я, разумеется, был готов. «Жермен сможет подтвердить», — сказал я. Он ответил, что Жермен скончался несколько лет назад. Тогда я напомнил ему о кормилице, вдове Леруж, и объяснил, что найти и расспросить её будет нетрудно. Потом добавил, что живёт она в Ла-Жоншер.— И что он на это ответил? — поспешно спросил папаша Табаре.— Сперва молчал и, казалось, размышлял. Потом вдруг стукнул себя по лбу и сказал: «Ну конечно, я её знаю! Отец трижды ездил к ней вместе со мной и давал ей большие деньги». Я заметил, что это ещё одно доказательство. Он не ответил и принялся мерить шагами библиотеку. Наконец он подошёл ко мне и спросил: «Вы знаете законного наследника господина де Коммарена?» «Это я». Он опустил голову и прошептал: «Так я и думал». Потом взял меня за руку и добавил: «Брат мой, я не держу на вас зла».— Мне кажется, — проговорил папаша Табаре, — по справедливости не ему бы вас прощать, а вам его.— Нет, друг мой, ведь это его, а не меня настигло несчастье. С высоты упал не я, а он…Старик сыщик лишь покачал головой, не желая высказывать вслух обуревавшие его мысли.— После долгого молчания, — продолжал Ноэль, — я спросил, каково будет его решение. «Послушайте, — проговорил он, — отец вернётся через неделю с небольшим. Вы мне дадите эту отсрочку, не так ли? Как только он приедет, я объяснюсь с ним, и справедливость восторжествует, даю вам слово чести. Заберите письма и оставьте меня. Я чувствую себя так, словно у меня из-под ног уходит земля. В один миг я потерял все: знатное имя, которое всегда старался носить достойно, прекрасное положение, громадное состояние и, самое главное, быть может, женщину, которую люблю больше жизни. Правда, взамен я обрету мать. Мы будем утешать друг друга. Я постараюсь, сударь, чтобы она вас забыла: она ведь любит вас и станет оплакивать».— Он в самом деле сказал это?— Почти слово в слово.— Негодяй! — проворчал сквозь зубы старик.— Что вы сказали? — переспросил Ноэль.— Я говорю, что он достойный молодой человек, — отвечал папаша Табаре, — я был бы счастлив с ним познакомиться.— Я не показал ему письмо, в котором отец порывает с госпожой Жерди, — добавил Ноэль, — ему лучше не знать о её падении. Я предпочёл обойтись без этого доказательства, чтобы не усугублять горе виконта.— А что теперь?— Теперь я жду возвращения графа. Буду действовать в зависимости от того, что он скажет. Завтра пойду в прокуратуру и попрошу разобрать бумаги Клодины. Если письма найдутся, я спасён, если же нет… Но, как я уже говорил, я не могу судить беспристрастно, пока не выясню, кто убийца. К кому мне обратиться за советом?— Любой совет требует долгих размышлений, — ответил старик, который мечтал уйти. — Бедный мальчик, как вам чудовищно тяжело было все это время!— Невыносимо! И добавьте ещё денежные затруднения.— Да вы же так мало тратите!— Пришлось кое-что заложить. Разве я могу прикоснуться к нашим общим деньгам, которыми распоряжался до сих пор? Мне и подумать-то об этом страшно.— Верно, этого делать не следует. Послушайте-ка, вы очень кстати заговорили о деньгах, так как можете оказать мне услугу.— Охотно. Какую же?— Понимаете, у меня в столе лежат не то двенадцать, не то пятнадцать тысяч франков, которые меня страшно стесняют. Я стар, я не отличаюсь храбростью, и если про эти деньги кто-нибудь прознает…— Боюсь… — возразил адвокат.— И слышать не хочу! — прервал его старик. — Завтра я вам их принесу.Однако вспомнив, что он собирается к г-ну Дабюрону и, возможно, не будет располагать своим временем, папаша Табаре добавил:— Нет, не завтра, а сегодня же, сейчас. Эти проклятые деньги не проведут у меня больше и ночи.Он поднялся наверх и вскоре появился, держа в руке пятнадцать тысячефранковых банкнот.— Если этого не хватит, — сказал он, протягивая деньги Ноэлю, — есть ещё.— Все же мне хотелось бы, — предложил адвокат, — написать расписку.— Да зачем? Можно завтра.— А если я сегодня ночью умру?— Тогда я ещё получу от вас наследство, — ответил старик, вспомнив о своём завещании. — Доброй ночи. Вы спрашивали у меня совета? Мне нужна ночь, чтобы все обдумать, а то сейчас у меня мозги набекрень. Я, может, даже пройдусь. Если я сейчас лягу, мне будут сниться кошмары. Итак, друг мой, терпение и отвага! Кто знает, быть может, в этот миг провидение работает на вас.Папаша Табаре ушёл; Ноэль оставил дверь приоткрытой, прислушиваясь к затихающим на лестнице шагам. Вскоре возглас «Отворите!», обращённый к привратнику, и стук двери возвестили о том, что старик вышел из дома.Ноэль подождал ещё немного и прикрутил лампу. Затем достал из ящика стола маленький свёрток, сунул в карман деньги, данные стариком, и вышел из кабинета, который запер на два оборота ключа. На площадке он остановился и прислушался, словно до него мог долететь стон г-жи Жерди. Ничего не услышав, Ноэль на цыпочках спустился вниз. Через минуту он был на улице.Кроме квартиры на четвёртом этаже, г-жа Жерди снимала также помещение на первом, служившее некогда каретным сараем. Она устроила там нечто вроде кладовой, куда сваливала всякое старьё: ломаную мебель, негодную утварь, короче, всякий ненужный хлам. Там же хранились запасы дров и угля на зиму.В этом помещении имелась давно заколоченная дверь, выходившая на улицу. Несколько лет назад Ноэль втихомолку починил её и врезал новый замок. С тех пор он мог выходить из дома и входить в него в любое время без ведома привратника, а значит, и остальных жильцов.В эту-то дверь адвокат и вышел на сей раз, отворив и затворив её с величайшей осторожностью.Оказавшись на улице, он несколько мгновений постоял, как бы решая, куда направиться. Затем медленно двинулся в сторону вокзала Сен-Лазар и тут увидел свободный фиакр. Ноэль сделал извозчику знак, и тот, придержав лошадь, подогнал экипаж к тротуару.— На улицу Фобур-Монмартр, угол Провансальской, — приказал адвокат, влезая, — да поживей!Добравшись до места, он вылез и расплатился с извозчиком. Когда тот отъехал достаточно далеко, Ноэль пошёл по Провансальской улице и, пройдя шагов сто, позвонил в один из самых красивых домов.Дверь тотчас же отворилась.Когда Ноэль проходил мимо каморки привратника, тот поздоровался с гостем почтительно, покровительственно и дружелюбно в одно и то же время; так парижские привратники здороваются лишь с теми жильцами, которые им по душе, людьми великодушными и щедрыми.Поднявшись на третий этаж, адвокат остановился, достал из кармана ключ и вошёл, словно к себе домой, в среднюю квартиру.Хотя ключ в замке повернулся почти беззвучно, этого оказалось достаточно, чтобы навстречу Ноэлю выбежала горничная: довольно молодая, довольно хорошенькая, с дерзким взглядом.— Ах, это вы, сударь! — воскликнула она.Восклицание было как раз той громкости, какая необходима, чтобы его услышали в глубине квартиры и восприняли как предупреждение. С таким же успехом горничная могла просто крикнуть: «Берегись!» Ноэль, казалось, не обратил на это внимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48