Альбер все не мог решиться.— Поверьте честному слову, я не подстраиваю вам ловушку. Она мне все сказала. Понимаете, все.И тогда Альбер заговорил. Его показания полностью, до мельчайших подробностей совпадали с показаниями Клер. Отныне никаким сомнениям не оставалось места.Чистосердечие м-ль д'Арланж не могло вызывать никаких подозрений. Либо Альбер невиновен, либо она его сообщница.Но могла ли она сознательно стать сообщницей столь гнусного преступления? Нет, даже заподозрить её в этом было невозможно.Но где же тогда искать убийцу?Ведь правосудию, когда оно обнаруживает преступление, нужен преступник.— Сударь, вы обманывали меня, — строго сказал следователь Альберу. — Вы рисковали головой, но, что куда серьёзней, ваше поведение могло ввести правосудие в непростительное заблуждение. Почему вы мне сразу не сказали правду?— Сударь, — отвечал Альбер, — мадемуазель д'Арланж, согласившись на свидание со мной, вверила мне свою честь.— И вы бы скорей погибли, чем обмолвились об этом свидании? — иронически спросил г-н Дабюрон. — Что ж, это прекрасно и достойно давних рыцарских времён.— Я вовсе не такой герой, как вы полагаете, — спокойно отвечал обвиняемый. — Я солгал бы, если бы сказал, что не надеялся на Клер. Я ждал её. Знал, что, услышав о моем аресте, она сделает все, чтобы спасти меня. Но мой арест от неё могли скрыть, и этого я опасался. В таком случае я решил — в той мере, в какой могу быть уверен в себе, — не упоминать её имя.В этом не было ни капли бравады. Альбер говорил то, что думал и чувствовал. Г-н Дабюрон пожалел о своём ироническом тоне.— Сударь, — благожелательно сказал он, — сейчас вас отведут в тюрьму. Пока я ещё ничего не могу сказать, кроме одного: больше вас не будут содержать в строгом заключении. К вам будут относиться, как к арестанту, который, по всей видимости, невиновен.Альбер поклонился и поблагодарил. Вошёл жандарм и увёл его.— А теперь пригласите Жевроля, — велел г-н Дабюрон протоколисту.Однако начальника сыскной полиции не оказалось, его только что вызвали в префектуру, но найденный им свидетель, мужчина с серьгами, дожидался в галерее.Его пригласили в кабинет.Это был невысокий, коренастый, прочно скроенный и крепкий как дуб человек, на чью широкую спину свободно можно взвалить три мешка зёрна.Светлые волосы и бакенбарды, казалось, делали ещё темней его загорелое лицо, прокалённое солнцем тропиков, продублённое непогодами и морскими ветрами.У него были широкие, жёсткие, мозолистые руки с узловатыми пальцами, и пожатие их, надо думать, было подобно тискам. В ушах висели большие серьги с вырезами в форме якоря.Одет он был, как обычно одеваются нормандские рыбаки, когда едут в город или на рынок.Протоколисту пришлось чуть ли не заталкивать его в кабинет.Этот морской волк робел и смущался.Вошёл он походкой вразвалку, как ходят моряки, привычные к бортовой и килевой качке, когда с удивлением обнаруживают под ногами твёрдую землю, или, как они полупрезрительно говорят, коровью палубу.Он в нерешительности мял в руках мягкую войлочную шляпу, украшенную маленькими свинцовыми медальками, прямо-таки точную копию августейшей шапки блаженной памяти короля Людовика XI, уснащённую вдобавок шерстяным шнурком из тех, какие плетут деревенские девушки с помощью простейшего устройства, состоящего из нескольких воткнутых в пробку булавок.Г-ну Дабюрону достаточно было одного взгляда, чтобы определить, что за человек стоит перед ним.Да, никаких сомнений, это был тот самый мужчина с лицом кирпичного цвета, о котором говорил мальчишка из Ла-Жоншер.А уж усомниться в том, что это честный человек, было совершенно невозможно. У него было доброе, открытое лицо.— Ваша фамилия? — задал вопрос судебный следователь.— Мари Пьер Леруж.— Вы что же, родственник Клодины Леруж?— Я её муж, сударь.Как! Муж убитой жив, а полиция и не подозревает о его существовании?Именно так и подумал г-н Дабюрон.Чего же тогда стоит весь поразительный прогресс техники?Сейчас, как и двадцать лет назад, если у правосудия возникли сомнения, приходится тратить уйму времени и денег, чтобы получить ничтожную справку. В большинстве случаев проверить общественное положение свидетеля или обвиняемого стоит огромных трудов.В пятницу днём отправили запрос на сведения о Клодине, сегодня уже понедельник, а ответа нет как нет.И хотя существует фотография, электрический телеграф, имеются тысячи возможностей, неизвестных раньше, они не используются.— Но ведь все считали её вдовой, — заметил следователь, — и она сама выдавала себя за вдову.— Так это она чтоб как-то оправдать своё поведение. Да мы так и условились между собой. Я ведь ей сказал, что для неё я умер.— Вот как… А вы знаете, что она пала жертвой чудовищного преступления?— Господин из полиции, который нашёл меня, сказал мне об этом, — помрачнев, отвечал моряк и глухо пробурчал: — Дрянная она была женщина.— Как! Вы, муж, и так отзываетесь о ней?— Эх, сударь, уж я-то имею на это право. Покойный мой отец, который знал её в молодости, предупреждал меня. А я смеялся, когда он мне говорил: «Ой, смотри, она нас всех опозорит». И он оказался прав. Из-за неё меня разыскивала полиция, точно я злодей какой и прячусь и меня надо искать. Небось всюду, где обо мне справлялись, показывая судебную повестку, люди про себя думали: «Это неспроста. Видать, он что-то натворил». За что мне такое, сударь? Леружи от века были честными людьми. Спросите в наших местах, и вам скажут: «Слово Леружа надёжней подписи». Да, она дрянная женщина, и я говорил ей, что она скверно кончит.— Вы ей это говорили?— Сотни раз, сударь.— Но почему? Поверьте, друг мой, никто в вашей честности не сомневается и ни в чем вас не подозревает. Когда вы её предупреждали?— В первый раз, сударь, давно, лет тридцать назад. Тщеславна она была, слов нет как, и пришла ей охота лезть в дела больших людей. Это её и сгубило. Она говорила, что, храня их тайны, можно хорошо заработать, а я ей ответил, что она только навлечёт на себя позор. Помогать большим людям скрывать их пакости и рассчитывать, что это принесёт счастье, все равно что набить тюфяк колючками и надеяться сладко выспаться. Да разве она послушает!— Но вы же, её муж, могли ей запретить, — заметил г-н Дабюрон.Моряк с глубоким вздохом опустил голову.— Эх, сударь, она вертела мной, как хотела.Вести допрос свидетеля, задавая ему короткие вопросы, когда не имеешь ни малейшего представления о том, что он сообщит, значит терять время впустую. Вам кажется, что вы приближаетесь к самому важному, а на самом деле отдаляетесь от истины. Лучше уж позволить свидетелю говорить, а самому спокойно слушать и только слегка направлять его, когда он станет слишком уклоняться. Это куда надёжней и короче. На том и порешил г-н Дабюрон, проклиная в душе отсутствие Жевроля, который мог бы вполовину сократить этот допрос, обо всей важности которого следователь даже не подозревал.— А в какие же дела лезла ваша жена? — поинтересовался г-н Дабюрон. — Расскажите, друг мой, только честно. Имейте в виду: здесь полагается говорить не просто правду — всю правду.Леруж положил шляпу на стул. Говоря, он то ломал себе пальцы, так что они похрустывали в суставах, то всей пятернёй чесал в затылке. Это помогало ему думать.— В день святого Жана тому будет уже тридцать пять лет. Я влюбился в Клодину. Она была такая красивая, ладная, пригожая, а голос — слаще мёда. В наших местах не было девушки красивей её. Стройная, как мачта, гибкая, как лозинка, точёная и ловкая, как гоночная шлюпка. Чёрные волосы, сахарные зубы, глаза искрятся, как старый сидр, а дыхание свежее, чем морской бриз. Одна беда — у неё ни гроша, а мы жили в достатке. Мать её, тридцатишестимужняя вдова, была, прошу прощения, совсем негодная баба, а папаша мой — ходячая добродетель. Когда я сказал ему, что хочу жениться на Клодине, он только выругался, а через неделю отправил меня на шхуне нашего соседа в Порто, чтоб из меня выдуло дурь. Я вернулся через полгода худой как щепка, но такой же влюблённый. Мечтая о Клодине, я высох, как будто меня держали на медленном огне. Я до того рехнулся, что уже есть и пить не мог, а тут мне ещё передали, что и она ко мне неравнодушна, потому как я парень дюжий и на других девушек не пялюсь. Короче, видя, что меня не переупрямить, что я чахну на глазах и того гляди лягу на кладбище по соседству с покойной матушкой, отец сдался. Однажды вечером, когда мы вернулись с рыбной ловли и я за ужином не съел ни куска, он сказал: «Ладно, женись на своей потаскухе, только чтоб этому конец настал!» Я это хорошо запомнил, потому что, когда он назвал мою любимую таким словом, у меня в глазах потемнело. Я готов был убить его. Нет, ежели женишься против воли родителей, счастья не жди.Старый моряк погрузился в воспоминания. Он уже не рассказывал, а рассуждал. Следователь попытался направить его на нужный путь:— Давайте поближе к делу.— Сударь, я к этому и веду, но, чтобы понять, надо начать с начала. Значит, женился я. Вечером после свадьбы родственники и гости ушли, мы остались с женой, и тут вдруг я вижу, что отец сидит один в уголке и плачет. Сердце у меня сжалось, и появилось какое-то недоброе предчувствие. Но оно быстро прошло. Если любишь жену, первые полгода пролетают как в сказке. Все видишь как бы сквозь туман, который скалы превращает в дворцы либо в церкви, так что неопытному недолго и заблудиться. Два года прожили мы мирно, если не считать нескольких размолвок. Клодина прямо-таки вила из меня верёвки. А уж хитра она была! Могла бы взять меня, связать, отвести на рынок и продать, а я бы только млел. Главный её недостаток — была она страшная кокетка. Все, что я зарабатывал, а дела у меня шли неплохо, она спускала на наряды. Каждое воскресенье у неё обнова — платье, бусы, чепец, короче, всякие чёртовы штучки, которые придумали торговцы на погибель женщинам. Соседи, конечно, осуждали её, но я считал, что все так и должно быть. Она родила мне сына, которого мы назвали по имени моего отца Жаком, и на его крещение я, чтоб ей угодить, одним махом потратил триста с лишком пистолей из своих холостяцких сбережений, на которые собирался прикупить лужок; я на него давно уже зубы точил, потому как он вклинивался между двумя нашими участками.Г-н Дабюрон был вне себя от нетерпения, но что он мог поделать?— Ну, ну, — подгонял он всякий раз, когда видел, что Леруж собирается остановиться.— Одним словом, — продолжал тот, — все было хорошо, но как-то утром я заметил, что около нашего дома крутится слуга графа де Коммарена, чей замок находился в четверти лье от нас, на том конце деревни. Этот проходимец по имени Жермен не нравился мне. Ходили слухи, будто он замешан в исчезновении Томасины, красивой девушки из нашей деревни, которая нравилась молодому графу. Я спросил у жены, чего нужно этому шалопаю, и она мне сказала, что он приходил звать её в кормилицы. Сперва я и слышать об этом не хотел. Мы не настолько были бедны, чтобы Клодина отнимала у нашего сына молоко. Ну, тут она начала меня уговаривать. Дескать, она раскаивается в своём кокетстве и что так швыряла деньгами. Ей тоже хочется заработать, потому как стыдно ей бездельничать, когда я спины не разгибаю. Она хотела подкопить денег, чтобы нашему малышу, когда он вырастет, не пришлось ходить в море. Ей обещали очень хорошо заплатить, и эти деньги мы смогли бы отложить, чтобы поскорее восполнить те триста пистолей. Ну, а когда она упомянула про этот чёртов лужок, я сдался.— А она не сказала вам, — спросил следователь, — какое поручение хотят ей дать?Леруж был потрясён. Он подумал, что не зря говорят, будто правосудие все видит и все знает.— Не сразу, — отвечал он. — Через неделю почтарь принёс Клодине письмо, в котором ей велели приехать в Париж за ребёнком. Дело было вечером. «Ну вот, — сказала она, — завтра я еду на службу». Я молчал, но, когда она утром одевалась для поездки в дилижансе, объявил, что еду с ней. Она не спорила, даже наоборот, расцеловала меня, и я растаял. В Париже жена должна была взять младенца у некой госпожи Жерди, которая жила на бульваре. Мы с Клодиной договорились, что она пойдёт одна, а я буду ждать её в нашей гостинице. Но когда она ушла, я весь извёлся. Через час я не выдержал и пошёл бродить около дома этой дамы. Я расспрашивал слуг, людей, которые выходили оттуда, и узнал, что она любовница графа де Коммарена. Мне это так не понравилось, что, будь я по-настоящему хозяином, жена возвратилась бы домой без этого ублюдка. Я всего лишь простой моряк и знаю, что мужчина может и забыться. Особенно если выпьет. Случается, приятели затащат. Но когда у мужчины есть жена и дети, а он путается с другой и отдаёт ей то, что принадлежит его семье, я считаю, это скверно, очень скверно. Вы согласны со мной, сударь?Судебный следователь от ярости и нетерпения уже ёрзал в кресле и думал: «Нет, этак он никогда не кончит!»— Да, да, вы правы, тысячу раз правы, — ответил он, — но не будем отвлекаться. Рассказывайте дальше.— Клодина, сударь, была упряма, как мул. Три дня мы с нею препирались, и наконец между двумя поцелуями она вырвала у меня согласие. И тут она мне сообщила, что возвращаться мы будем не в дилижансе. Эта дама боится, что её малыш утомится в пути, и потому распорядилась, чтобы нас везли с остановками в её экипаже и на её лошадях. Вот как её содержали! Я по глупости обрадовался: дескать, смогу посмотреть в своё удовольствие места, по которым будем проезжать. И вот мы с детьми, моим и тем, другим, сели в роскошную карету, запряжённую великолепными лошадьми, а вёз нас кучер в ливрее. Жена была вне себя от радости. Она все целовала меня и позванивала пригоршнями золотых монет. А я сидел с дурацким видом, как всякий муж, обнаруживший дома деньги, которые он не приносил. Видя, какое у меня лицо, и надеясь меня развеселить, Клодина решилась открыть мне правду. «Послушай», — говорит она мне… — тут Леруж прервался и пояснил: — Понимаете, это жена мне говорит.— Да, да… Продолжайте.— Так вот, значит, говорит она мне, тряхнув карманом: «Послушай, муженёк, теперь-то денег у нас будет сколько угодно, а все почему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48