, и это предрешило все. Было время, матери, имеющие дочерей на выданье, вступались за него, но вот уже два года, с тех пор как его любовь к мадемуазель д'Арланж стала общеизвестным фактом, они превратились в его ненавистниц.В клубе посмеивались над благоразумием Альбера. Нет, он тоже прошёл через пору сумасбродств, но очень скоро охладел к тому, что принято называть наслаждениями. Благородное ремесло прожигателя жизни показалось ему крайне ничтожным и обременительным. Он не мог понять, что за удовольствие проводить ночи за картами, и ничуть не ценил общества нескольких доступных дам, которые в Париже делают имя своим любовникам. Он имел смелость утверждать, будто для дворянина ничуть не зазорно не выставлять себя на всеобщее обозрение в одной ложе с распутными женщинами. И наконец, друзья так и не смогли привить ему страсть к скаковым лошадям.Поскольку праздная жизнь тяготила Альбера, он попробовал, словно какой-нибудь выскочка, придать ей смысл ни больше, ни меньше как трудом. Альбер собирался впоследствии принять участие в общественной деятельности, а так как его поражало крайнее невежество иных людей, достигших власти, он не хотел уподобиться им. Он занимался политикой, и это было причиной всех его ссор с отцом. Любое либеральное слово вызывало у графа корчи, а после одной статьи, опубликованной виконтом в «Ревю де Де Монд», он заподозрил сына в либерализме.Но взгляды ничуть не препятствовали Альберу жить соответственно своему положению. Он с величайшим достоинством тратил содержание, назначенное ему отцом, и даже чуть больше того. Его жильё, которое было отделено от комнат графа, было поставлено на широкую ногу, как и подобает апартаментам молодого и очень богатого дворянина. Ливреи его слуг не оставляли желать лучшего, а лошади и экипажи были предметом завистливых толков. В свете соперничали из-за приглашений на большие охоты, которые он ежегодно устраивал в конце октября в Коммарене, великолепном поместье, окружённом необъятными лесами.Любовь Альбера к мадемуазель д'Арланж, любовь глубокая и прочувствованная, немало способствовала тому, что он отдалился от образа жизни, который вели его элегантные и симпатичные друзья-бездельники. Высокое чувство — наилучшее лекарство от порока. Борясь с намерениями сына, г-н де Коммарен сделал все, чтобы эта запретная страсть стала ещё глубже и постоянней. Для виконта она оказалась источником живейших и острейших переживаний. Благодаря ей из жизни его была изгнана скука.Мысли его обрели чёткое направление, действия — ясную цель. Стоит ли останавливаться и глазеть направо-налево, коль в конце пути видишь желанную награду? Виконт поклялся, что не женится ни на ком, кроме Клер; отец решительно противился их браку; перипетии этой захватывающей борьбы придавали смысл каждому дню жизни Альбера. В конце концов после трех лет стойкого сопротивления он победил: граф сдался. И вот теперь, когда он переполнен счастьем одержанной победы, является, словно неумолимый рок, Ноэль с проклятыми письмами.И сейчас, пока Альбер поднимался по лестнице в свои покои, мысли его были обращены к Клер. Чем она занята? Наверное, думает о нем. Ей известно, что сегодня вечером или, самое позднее, завтра состоится решающий разговор. Вероятней всего, она молится.Альбер чувствовал себя совершенно разбитым, ему было плохо. Он находился в полуобморочном состоянии, голова словно раскалывалась. Он позвонил и попросил принести чаю.— Господин виконт совершенно напрасно отказались послать за врачом, — заметил ему камердинер. — Мне не надо было слушаться господина виконта.— Это бесполезно, врач мне не поможет, — грустно ответил Альбер и добавил, когда камердинер уже стоял в дверях: — Любен, не говорите никому, что я болен. Я позвоню, если почувствую себя хуже.В этот миг ему казалось невыносимым видеть кого-нибудь, слышать чужой голос, отвечать на вопросы. Ему нужна была тишина, чтобы разобраться в себе.После тягостных волнений, вызванных объяснением с отцом, Альбер даже думать не мог о сне. Он распахнул окно в библиотеке и облокотился на подоконник.Погода наладилась, все было залито лунным светом. В этом мягком, трепетном ночном полусвете сад казался бескрайним. Верхушки высоких деревьев сливались, закрывая соседние дома. Клумбы, окружённые зелёными кустами, выглядели огромными чёрными пятнами, а на аллеях, посыпанных песком, поблёскивали обломки раковин, крохотные осколки стекла и отполированные камешки. Справа, в людской, ещё горел свет, слышно было, как там ходят слуги; по асфальту двора простучали сабо конюха. В конюшне с ноги на ногу переступали лошади, и, напрягши слух, можно было различить, как цепочка недоуздка одной из них трётся о перекладину стойла. В дверях каретного сарая вырисовывался силуэт экипажа, который весь вечер держали наготове на случай, если графу вздумается куда-нибудь поехать.Взору Альбера открывалась картина его блистательного существования. Он глубоко вздохнул.— Неужели все это придётся оставить? — пробормотал он. — Если бы речь шла только обо мне, я не стал бы сожалеть обо всей этой роскоши, но меня приводит в отчаяние мысль о Клер. Я так мечтал создать для неё счастливую, безмятежную жизнь, но без огромного состояния это невозможно.На колокольне церкви Св. Клотильды пробило полночь, и Альбер, если бы захотел, мог бы, чуть высунувшись, увидеть сошедшиеся стрелки на часах. Он вздрогнул: стало прохладно.Молодой человек захлопнул окно и сел у камина, где горел огонь. Надеясь отвлечься от мыслей, он взял вечернюю газету — ту, в которой сообщалось об убийстве в Ла-Жоншер, но не смог читать: строчки прыгали перед глазами. Тогда он решил написать Клер. Он сел за стол и вывел: «Клер, любимая…» Но дальше не двинулся: возбуждённый мозг не подсказал ему ни одной фразы.На рассвете усталость все-таки одолела его. Он прилёг на диван, и тут его сморил сон, тяжёлый, полный кошмаров.В половине десятого утра Альбер внезапно проснулся от стука резко распахнутой двери. Ворвался перепуганный слуга; он мчался по лестнице через две ступеньки, запыхался и едва смог выговорить:— Господин виконт, скорей бегите, прячьтесь, спасайтесь, здесь…В этот миг в дверях библиотеки появился комиссар полиции, перепоясанный трехцветным шарфом. Его сопровождало множество людей; среди них был и папаша Табаре, старавшийся выглядеть как можно незаметней.Комиссар приблизился к Альберу.— Вы — Ги Луи Мари Альбер де Рето де Коммарен? — спросил он.— Да, я.И тогда комиссар, протянув к нему руку, произнёс сакраментальную фразу:— Господин де Коммарен, именем закона вы арестованы.— Я? Арестован?Грубо вырванный из тяжёлого сна, Альбер, казалось, не понимал, что происходит. У него был такой вид, будто он спрашивает себя: «Проснулся я или все ещё сплю? Может быть, это продолжается кошмар?»Он переводил недоумевающий, исполненный удивления взгляд с комиссара на полицейских, с полицейских на папашу Табаре, стоявшего как раз напротив него.— Вот постановление на арест, — сообщил комиссар, разворачивая бумагу.Альбер машинально пробежал глазами несколько строк.— Клодина убита! — воскликнул он и уже тише, но не настолько, чтобы не смогли услышать комиссар, один из полицейских и папаша Табаре, произнёс: — Я погиб.Пока комиссар заполнял протокол предварительного допроса, который положено производить незамедлительно после ареста, его спутники разошлись по комнатам и занялись тщательным обыском. Они получили приказ исполнять распоряжения папаши Табаре, и он-то и руководил ими, веля шарить в ящиках и шкафах, перетряхивать вещи. Было изъято большое число предметов, принадлежащих виконту документов, бумаг, толстая связка писем. Папаше Табаре повезло обнаружить некоторые важные улики, каковые и были занесены в протокол обыска: "1. В первой комнате, служащей прихожей и украшенной всевозможным оружием, за диваном найдена сломанная рапира. Эта рапира имеет особый эфес, не встречающийся в оружейных магазинах. На нем изображена графская корона и инициалы А.К.Рапира сломана пополам, и конец её не обнаружен. На вопрос, куда делся отломанный конец рапиры, г-н де Коммарен ответил, что не знает. 2. В чулане, служащем гардеробной, обнаружены брюки из чёрного сукна, ещё влажные, со следами грязи или, верней, земли. На наружной стороне одной из штанин пятна, оставленные зелёным мхом, какой растёт на стенах. На штанинах следы потёртостей и в области колена прореха длиной десять сантиметров. Вышепоименованные брюки не висели на вешалке, а были засунуты, словно с целью спрятать их, между двумя большими сундуками, где хранятся предметы одежды. 3. В кармане вышепоименованных брюк найдена пара перчаток жемчужно-серого цвета. На ладони правой перчатки имеется большое зеленое пятно, оставленное травой либо мхом. Концы пальцев перчатки истрёпаны от трения. На тыльной стороне обеих перчаток следы, возможно оставленные ногтями. 4. Две пары ботинок, одна из которых, хоть и вычищена, ещё достаточно влажная. Зонтик, недавно ещё бывший совершенно мокрым, на конце которого имеются пятна грязи беловатого цвета. 5. В большой комнате, именуемой «библиотека», обнаружена коробка сигар, называемых «трабукос», а на камине несколько мундштуков из янтаря и морской пенки…"
Как только в протокол был занесён последний пункт, папаша Табаре подошёл к комиссару и шепнул ему:— У меня есть все, что необходимо.— Я тоже закончил, — отозвался комиссар. — Этот парень не умеет держаться. Слышали? Он же просто выдал себя. Вы, конечно, скажете: нет привычки.— Днём он был бы куда твёрже, — все так же шёпотом ответил папаша Табаре. — Но утром, спросонок… Людей надо брать тёпленькими, пока они ещё не встали с постели.— Я тут велел потолковать с некоторыми слугами. Их показания крайне интересны.— Отлично! Ладно, я помчался к господину следователю, который, наверно, сгорает от нетерпения.Альбер постепенно начал приходить в себя от потрясения, в какое поверг его приход комиссара полиции.— Сударь, — попросил он, — вы позволите мне сказать в вашем присутствии несколько слов господину графу де Коммарену? Я стал жертвой ошибки, которая вскоре разъяснится.— Как всегда, ошибка… — буркнул папаша Табаре.— Я не имею права выполнить вашу просьбу, — возразил комиссар. — У меня относительно вас имеются особые, самые строгие распоряжения. Отныне вам не дозволяется общаться ни с одной живой душой. Внизу вас ждёт карета, так что благоволите спуститься во двор.Проходя через вестибюль, Альбер обратил внимание на смятение, охватившее слуг. Казалось, они совсем потеряли голову. Г-н Дени повелительным голосом отдавал короткие распоряжения. Уже в дверях Альберу послышалось, как кто-то сказал, будто у графа де Коммарена только что случился апоплексический удар.Альбера почти внесли на руках в полицейскую карету, и две клячи, впряжённые в неё, потрусили ленивой рысцой. Папаша Табаре, севший на наёмный фиакр, который везла лошадка порезвей, обогнал их. VIII Тот, кто попытается найти дорогу в лабиринте переходов и лестниц Дворца правосудия, поднявшись на четвёртый этаж левого крыла, попадёт в длинную галерею с очень низкими потолками, тускло освещаемую узкими оконцами и через равные промежутки прорезаемую небольшими дверьми; все вместе весьма напоминает коридор какого-нибудь министерства или недорогой гостиницы.Здесь трудно сохранять хладнокровие; воображение окрашивает эти своды в самые мрачные и унылые тона.Понадобился бы новый Данте, чтобы составить подобающую надпись над ступенями, ведущими сюда. С утра до вечера по плитам грохочут тяжёлые сапоги жандармов, сопровождающих арестованных. Здесь можно увидеть только угрюмые лица. Это родные или друзья обвиняемых, свидетели, полицейские. В этой галерее, вдали от людских взглядов, находится судейская кухня. Это своего рода кулисы Дворца правосудия, зловещего театра, где разыгрываются самые реальные драмы, замешенные на настоящей крови.Каждая из низких дверей, на которых чёрной краской проставлены номера, ведёт в кабинет судебного следователя. Кабинеты похожи один на другой: кто видел один из них, имеет представление об остальных. В них нет ничего мрачного, ничего зловещего, а все-таки у того, кто туда входит, сжимается сердце. Здесь почему-то делается зябко. Кажется, в этих стенах было пролито столько слез, что сами стены отсырели. Мороз продирает по коже при мысли о признаниях, которые были здесь исторгнуты, об исповедях, прерываемых рыданиями.В кабинете судебного следователя правосудие отнюдь не использует тот арсенал, к которому прибегнет позже, чтобы поразить воображение толпы. Здесь оно держится запросто и даже не без добродушия. Оно говорит подозреваемому:— У меня есть веские основания считать тебя виновным, но докажи мне свою невиновность, и я тебя отпущу.В этом можно убедиться в первом же кабинете. Обстановка самая примитивная, как и должно быть в таком месте, где никто надолго не задерживается и где бушуют слишком сильные страсти. Какое значение имеют столы и стулья для того, кто преследует преступника, или для того, кто совершил преступление?Заваленный папками письменный стол следователя, столик для протоколиста, кресло да несколько стульев — вот и вся мебель в этом преддверии уголовного суда. Стены оклеены зелёными обоями, шторы зеленые, на полу скверный ковёр того же цвета. На кабинете г-на Дабюрона красовался номер пятнадцать.Хозяин кабинета пришёл сюда к девяти и теперь ждал. Приняв решение, он не терял ни минуты, поскольку не хуже папаши Табаре понимал необходимость незамедлительных действий. Он встретился с императорским прокурором и побеседовал со служащими уголовной полиции.Покончив с постановлением на арест Альбера, он отправил повестки о немедленном вызове к следователю графу де Коммарену, госпоже Жерди, Ноэлю и нескольким слугам Альбера.Он полагал крайне важным допросить всех этих людей до того, как будет доставлен подозреваемый.По его приказу в дело ринулись десять полицейских, а сам он засел в кабинете, похожий на полководца, который только что разослал своих адъютантов с приказом начать сражение и теперь надеется, что его план принесёт победу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48