Столь легко добытое согласие удивило Ноэля. Ему-то казалось, что граф хотел испытать, проверить его. Но как бы там ни было, одержал ли он победу благодаря красноречию или просто избежал ловушки, Ноэль торжествовал. Его уверенность возросла, и он уже полностью владел собой.— Должен добавить, сударь, — продолжал он, — мне и самому нужно некоторое время. Прежде чем заняться теми, с кем я встречусь наверху, я обязан позаботиться о тех, кого оставляю внизу. У меня есть друзья и клиенты. Все произошло, когда я начал пожинать плоды десятилетних упорных трудов. До сих пор я только сеял, лишь собираясь приступить к жатве. Я выбился из неизвестности, завоевал пусть небольшое, но влияние. Без всякого смущения признаюсь, что до сих пор я исповедовал взгляды и идеи, которые покажутся неуместными в особняке де Коммаренов, но в один день невозможно…— А, так вы либерал? — насмешливо прервал его граф. — Это модная болезнь. Альбер тоже был большим либералом.— Сударь, я исповедовал идеи, которые присущи любому умному человеку, стремящемуся пробиться в жизни. К тому же разве все партии не преследуют единственную и одинаковую цель — власть? А различаются они лишь средствами, какими добиваются её. Больше на эту тему я не стану распространяться. Но можете быть уверены, сударь, что я сумею носить свою фамилию, сумею думать и поступать соответственно своему положению.— Я тоже так думаю и надеюсь, что никогда не буду иметь поводов сожалеть об Альбере, — сказал г-н де Ком-марен.— Во всяком случае, если такое случится, то не по моей вине. Но раз уж вы произнесли имя этого несчастного, смиритесь с тем, что нам придётся заняться его судьбой.Граф с величайшим недоверием глянул на Ноэля и поинтересовался:— Но что мы сможем сделать для Альбера?— Сударь! — пылко воскликнул Ноэль. — Неужели вы хотите отступиться от него сейчас, когда у него не осталось ни единого друга на целом свете? Ведь он ваш сын, мой брат и тридцать лет носил фамилию де Коммарен. Члены одной семьи должны стоять друг за друга. Виновный или невиновный, он имеет право рассчитывать на нас, и мы обязаны ему помочь.Вот и ещё одно своё соображение граф услышал из уст сына, и ему это было приятно.— И на что же вы надеетесь, сударь? — поинтересовался он.— Спасти его, если он невиновен, а я предпочитаю верить, что так оно и есть. Я как-никак адвокат и хочу стать его защитником. Мне не раз говорили, что у меня есть способности, и в этом деле я проявлю их сполна. Как бы тяжки ни были обвинения против него, я отведу их, я рассею сомнения, голос мой прольёт свет, я найду новые интонации, чтобы внушить свою убеждённость судьям. Я спасу его, и это будет моей последней защитительной речью в суде.— Но если он признается, если он уже признался? — настаивал граф.— Тогда, сударь, — с опечаленным видом отвечал Ноэль, — я окажу ему последнюю услугу, какую сам потребовал бы у брата, попади я в такое же положение: дам ему средство не дожидаться процесса.— Прекрасно сказано, сударь! Прекрасно, сын мой! — произнёс граф и протянул руку Ноэлю, которую тот, согнувшись в поклоне, пожал с почтительной благодарностью.Адвокат вздохнул с облегчением. Наконец-то он нашёл путь к сердцу надменного аристократа, завоевал его, угодил ему.— Вернёмся же, сударь, к нашим делам, — сказал граф. — Доводы, которые вы только что высказали, вполне убедили меня. Так и будем поступать. Однако воспринимайте мою уступчивость как исключение. Я никогда не возвращаюсь к однажды принятому решению, даже если мне докажут, что оно неверно и противоречит моим интересам. Вы не можете немедленно поселиться у меня, однако ничто не мешает вам обедать вместе со мною. Сейчас мы с вами пойдём посмотрим, где вы будете располагаться, когда официально займёте комнаты, которые приготовят для вас.Ноэль вновь осмелился прервать г-на де Коммарена:— Сударь, когда вы велели мне поехать с вами, я подчинился, поскольку это был мой долг. А сейчас иной священный долг призывает меня. Госпожа Жерди при смерти. Могу ли я отсутствовать у смертного ложа той, которая воспитала меня как мать?— Валери… — прошептал граф.Он спрятал лицо в ладони, и перед его мысленным взором поплыли картины далёкого прошлого.— Она причинила мне много зла, — промолвил он, отвечая собственным мыслям, — погубила мою жизнь, но я не могу быть беспощаден. Она умирает, оттого что на Альбера, нашего сына, обрушилось тяжкое обвинение. Я желал ей смерти, но теперь, в её последний час, одно моё слово может дать ей безмерное утешение. Я еду с вами!Услышав это, Ноэль вздрогнул.— Сударь, умоляю вас, избавьте себя от горестного зрелища! К тому же это будет бесполезно. Госпожа Жерди, вероятно, ещё не умерла, но разум её угас. Она не сумела перенести столь жестокого удара. Она не способна ни узнать вас, ни ответить.— Ну что ж, поезжайте один, — вздохнул граф. — Ступайте, сын мой.Слова «сын мой», выделенные к тому же интонацией, прозвучали для Ноэля как победная труба, хотя и не ослабили ни его сдержанности, ни осторожности.Он поклонился, прощаясь, но граф сделал ему знак не уходить и сообщил:— Тем не менее ваш прибор ежедневно будут ставить на стол. Я обедаю ровно в половине седьмого и буду рад вас видеть.После этого граф позвонил и приказал явившемуся «господину главному слуге»:— Дени, приказ никого не принимать не относится к этому господину. Предупредите людей. Он здесь у себя дома.Адвокат вышел. Оставшись один, г-н де Коммарен испытал безмерное облегчение.С самого утра события разворачивались так стремительно, что он с трудом мог уследить за ними. Теперь, наконец, появился случай обдумать происходящее.«Итак, это мой законный сын, — размышлял он. — В том, что он мой сын, я совершенно убеждён. Я совершил бы ошибку, не признав его: в нем я узнаю себя — таким, каким был в тридцать лет. Да, Ноэль хорош во всех отношениях. Лицо его свидетельствует в его пользу. Он умен и тонок. Умеет держаться скромно, но без приниженности, непреклонно, но без вызова. Нежданное состояние не вскружило ему голову. Предвижу, что он не ошалеет от богатства. У него разумный образ мыслей, и он будет с гордостью носить нашу фамилию. Однако я не питаю к нему ни малейшей симпатии и, похоже, сожалею о бедняге Альбере. Увы, я не оценил его. Бедный мальчик! Совершить столь гнусное преступление… Явно, он сошёл с ума. Не нравится мне взгляд у этого, слишком уж ясный. Меня уверяют, что этот молодой человек — совершенство. Так или иначе, он выказывает самые возвышенные и благопристойные чувства. Он добр и твёрд характером, великодушен, благороден, стоек. В нем нет злопамятства, и он готов посвятить себя мне в благодарность за то, что я для него сделал. Он прощает госпожу Жерди, он любит Альбера. Вот это-то и возбуждает недоверие. Впрочем, нынешние молодые люди все таковы. О, мы живём в счастливое время! Наши сыновья рождаются свободными от заблуждений отцов. Они лишены их пороков, страстей, порывов. Эти скороспелые философы, образцы благоразумия и добродетели, не способны ни на какое безумство. Увы, Альбер тоже был совершенством и все-таки убил Клодину! А что выкинет этот?»Завершая раздумья, граф бросил вполголоса:— И все же следовало поехать с ним…И хотя адвокат уже добрых десять минут как ушёл, г-н де Коммарен подошёл к окну в надежде увидеть во дворе Ноэля и окликнуть его.Однако Ноэль был уже далеко. Выйдя из особняка, он взял на Бургундской улице фиакр и велел везти его на улицу Сен-Лазар.Подъехав к дому, он бросил вознице пять франков и чуть ли не бегом поднялся к себе на пятый этаж.— Меня кто-нибудь спрашивал? — первым делом поинтересовался он у служанки.— Никто, сударь, — ответила та.Похоже, ответ обуздал его тревогу, и Ноэль уже спокойнее задал вопрос:— А доктор?— Он приходил утром, когда вас не было, и, кажется, состояние хозяйки ему очень не понравилось. Сейчас он опять здесь.— Прекрасно. Я переговорю с ним. Если кто-нибудь спросит меня, проводите его в кабинет и дайте мне знать. Вот вам ключ.Войдя в спальню госпожи Жерди, Ноэль с первого же взгляда понял, что, пока он отсутствовал, никакого улучшения не наступило.Больная лежала на спине, глаза у неё были закрыты, лицо искажено. Её можно было бы принять за мёртвую, если бы время от времени тело её не сотрясала конвульсивная дрожь.Над головой г-жи Жерди висел небольшой сосуд с охлаждённой водой, которая по каплям падала на мраморно-бледный лоб больной, испещрённый синеватыми пятнами.Стол и каминная доска были заставлены баночками, обвязанными розовыми шнурками, пузырьками с микстурами и полупустыми стаканами.У изножья кровати валялась белая холстина, пропитанная кровью и свидетельствующая о том, что больной только что ставили пиявки.У горящего камина стояла монахиня ордена, основанного св. Венсаном де Полем Св. Венсан де Поль (1576 — 1660) — французский священник, занимавшийся благотворительностью. Основал монашеские конгрегации: женскую — «Сестёр милосердия» и мужскую — орден лазаристов, основу деятельности которых составлял уход за больными.

, ожидая, когда закипит чайник.То была молодая ещё женщина с полным лицом белее, чем её нагрудник. Спокойная застылость черт и тусклый взгляд свидетельствовали, что она отринула все мирское и отреклась от способности мыслить. Юбки из грубого серого полотна топорщились на ней тяжёлыми, безобразными складками. При каждом её движении длиннющие чётки из крашеного самшита с подвешенными к ним крестиком и медными медалями вздрагивали и стукались об пол, звякая, словно цепи.В кресле у постели больной сидел доктор Эрве и, казалось, внимательно следил за приготовлениями сестры. Завидев вошедшего Ноэля, он стремительно вскочил и, тряся ему руку, воскликнул:— Ну, наконец-то!— Знаешь, задержали во Дворце правосудия, — сообщил адвокат, словно чувствуя себя обязанным объяснить своё отсутствие. — Можешь представить, я там сидел как на угольях.Он наклонился к доктору и тревожным голосом тихо спросил:— Ну, как она?— Ещё хуже, — огорчённо опустив голову, сказал доктор. — Приступы следуют один за другим почти без промежутков.Вдруг адвокат схватил его руку и крепко сжал. Г-жа Жерди чуть пошевельнулась и слабо застонала.— Она услышала тебя, — шепнул Ноэль.— Если бы… — отвечал врач. — Я был бы безмерно счастлив. Но ты ошибаешься. Впрочем, взгляни сам.Он приблизился к г-же Жерди и, нащупав пульс, стал его считать. После этого кончиком пальца поднял ей веко.Глаз был тусклый, безжизненный, погасший.— Подойди, убедись. Возьми её за руку, скажи что-нибудь.Ноэль, весь дрожа, подошёл к кровати, наклонился, так что почти коснулся губами уха больной, и пробормотал:— Матушка, это я, Ноэль, твой Ноэль. Скажи мне хоть слово, сделай знак, что ты меня слышишь.Но она не шелохнулась, не подала знака, даже лицо у неё не дрогнуло.— Ну, видишь? Я же говорил, — заметил врач.— Бедная, — вздохнул Ноэль. — Она страдает?— Сейчас нет.К постели подошла монашка и сообщила:— Господин доктор, все готово.— Кликните служанку, сестра, пусть она поможет: мы поставим больной горчичники.Пришла служанка. Когда обе женщины поднимали г-жу Жерди, казалось, будто они обряжают покойницу. Её неподвижность была сродни неподвижности трупа.Видно было, что бедная страдалица болела уже давно: она до такой степени исхудала, что на неё было страшно смотреть. Сестра и та была тронута, хотя и привыкла к виду чужих немощей. Сколько больных испустили последний вздох у неё на руках за те пятнадцать лет, что она провела у изголовья чужих постелей!Ноэль в это время стоял у окна, прижавшись пылающим лбом к стеклу.О чем думал он в двух шагах от умирающей, от той, что дала ему столько доказательств материнской любви и чистосердечной преданности? Жалел ли он её? Или, может быть, мечтал о великолепной, роскошной жизни, которая ждёт его на другом берегу, в Сен-Жерменском предместье? Он резко повернулся, услышав слова доктора:— Ну вот и все. Подождём действия горчичников. Если она почувствует их, это хороший признак. Ну, а если они не помогут, попробуем банки.— А если и банки не помогут?Врач ответил пожатием плеч, что должно было обозначать полную беспомощность.— Ясно, Эрве, — пробормотал Ноэль. — Ты же сказал мне: она безнадёжна.— С точки зрения науки, да. Но знаешь, с год назад тесть одного моего приятеля выкарабкался, а случай был сходный. Да нет, что я говорю, — у него было гораздо хуже, началось уже гноеотделение.— Главное, мне больно, что она все время без сознания, — вздохнул Ноэль. — Неужели она так и умрёт, не очнувшись? Не узнает меня, не промолвит ни слова?— Ничего не могу ответить. Эта болезнь, старина, создана, чтобы опровергать все предсказания. В любой момент симптомы могут измениться, смотря какую часть мозга затронет воспаление. Сейчас у неё период утраты сознания, утраты всех умственных способностей, забытья, паралича, но вполне возможно, что завтра начнутся конвульсии, сопровождаемые невероятным возбуждением всех функций мозга, безумным бредом.— И тогда она заговорит?— Несомненно, но это не изменит ни природы, ни тяжести болезни.— А… рассудок она обретёт?— Возможно, — отвечал доктор, пристально глядя на друга. — Но почему ты об этом спрашиваешь?— Ах, дорогой Эрве, мне так необходимо услышать от госпожи Жерди одно слово, всего одно слово!— А, это из-за твоего дела, да? Знаешь, тут я ничего не могу тебе сказать, ничего не обещаю. У тебя столько же шансов за, сколько и против. Лучше всего никуда не уходи. Если рассудок и вернётся к ней, это будет всего лишь проблеск, так что попытайся воспользоваться им. Ну, а я лечу дальше. Мне нужно сделать ещё три визита.Ноэль проводил друга и уже на площадке спросил:— Сегодня ещё заглянешь?— В девять вечера. Раньше мне делать нечего. Все зависит от сиделки. По счастью, я выбрал тебе настоящее сокровище. Я её знаю.— Так это ты прислал эту монашку?— Да, не спросясь тебя. Ты недоволен?— Да нет, что ты. Хотя, признаюсь…— Как! Ты ещё капризничаешь? Неужели политические взгляды запрещают тебе доверить уход за твоей матерью, извини, госпожой Жерди, сестре милосердия, монашке?— Видишь ли, Эрве…— Ясно, ясно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48