Но это значило бы — погубить книги, которые стали всем так нужны.
— Подожди минутку, Коули! — крикнул Гриздик. — Сначала нужно прикрыть этот рассадник мерзости и анархии.
Только тогда Белински убедился в том, что Гриздик на этот раз действительно намерен закрыть библиотеку, что его невроз, как раковая опухоль, глубоко проникшая в сознание, толкает его на стычку с заключенными. И потом, позже, непременно будет найдено какое-нибудь “веское оправдание”.
— Мистер Гриздик, — сказал Белински, — я бы не хотел вмешиваться в ваши дела, но мне кажется, нехорошо наказывать библиотеку за то, что я, может быть, сделал что-то не так.
А в это время в Омахе начальник тюрьмы Спритц рассказывал, что несмотря на значительное увеличение количества заключенных в тюрьмах, имевшее место в последнее время, и соответственно, ухудшение питания, в подведомственном ему заведении уменьшилось количество срывов, сумасшествий, самоубийств, членовредительств, убийств. И все потому, что заключенные получили возможность заниматься чем-то для себя полезным.
— Все, решено, — сказал Гриздик, поднимая трубку телефона и вызывая подразделение охранников.
— Подумайте о том, к чему это может привести! — воскликнул Белински. Он был в ужасе — и этому безумцу доверена судьба шести тысяч человек!
— К чему это может привести? — Гриздик улыбнулся, как кошка, у которой из пасти уже торчат птичьи перышки. — Послушай, душечка, Рональду Гриздику никто угрожать не смеет! Скажи еще слово — и отправишься снова в одиночку.
— Но зачем же закрывать библиотеку?!
— Коули! Надень на него наручники!
Коули в растерянности посмотрел на Гриздика.
— Надень на него наручники, я сказал! — заорал Гриздик.
— Слушаюсь, сэр. — Коули медленно вытащил наручники. Он, прикрывая собой руки Белински, защелкнул их на запястьях и тут же открыл ключом; наручники остались висеть на руках Белински, но их можно было снять в любой момент.
— Мистер Гриздик, если вы без всякой причины закроете библиотеку, завтра утром тюрьма может оказаться заваленной трупами!
— Ах так! Ну, если ты хочешь кровавой бани — ты ее получишь, — заявил Гриздик, гордо выставив челюсть.
А в Омахе начальник тюрьмы в этот самый момент рассказывал, как ему удалось создать образцовую тюрьму: минимальное применение жесткой, железной дисциплины и максимальная свобода для заключенных в плане приобщения к новым знаниям; он говорил о том, что, отбыв свой срок, многие заключенные Левенворта станут учеными людьми.
По вызову Гриздика прибыло шесть профессиональных охранников, которые всю свою жизнь занимались только одним делом.
— Пойдемте, — сказал Гриздик. — Будьте начеку. Кривая ухмылка на чьей-нибудь роже — в наручники его!
Гриздик вышел из административного корпуса, прошел по пустому узкому двору к старому бараку, где располагалась библиотека. Там сидело довольно много заключенных, которые посвящали чтению предоставляемый им единственный час свободного времени. Некоторые сидели на полу, другие на коробках, третьи по углам; читали, листали потрепанные книги, присланные в дар тюрьме; учили других чтению, стараясь приобщить тех, кто еще не знал грамоты, к великому наследию печатного слова.
— Всем выйти отсюда! — разорвал Гриздик своим воплем спокойствие и тишину “читальни”. — Во двор! Книги оставить здесь. Библиотека закрывается!
Заключенные в растерянности смотрели на Гриздика. Но, увидев Белински в наручниках — он держал руки так, чтобы они не соскользнули, — тут же поняли, что происходит.
За осознанием происходящего пришел гнев; гнев зажег фитиль бомбы.
— Шевелитесь! — крикнул Гриздик.
Хесус, ухватив тяжелый словарь, запустил им в Гриздика; другие хватали стулья, ящики, вообще все, что попадается под руку, швыряли в Гриздика и охранников.
— Подать сигнал тревоги! — закричал Гриздик, выхватывая пистолет. В первую очередь он хотел застрелить Белински. Но Белински сбросил наручники и бросился в сторону. Гриздик выстрелил, но промахнулся. Пуля попала в негра небольшого роста по прозвищу “Малютка Джим”. Она чиркнула его по глазам и он, ослепленный, стал кричать от ужаса и боли. Этот крик становился все громче; он, казалось, был выражением гнева, который долго скапливался во всех, прорвавшимся, наконец, воплем возмущения чинимыми несправедливостями, призывом к справедливости во имя самой справедливости. Даже мощная сирена, воющая на крыше тюрьмы, не могла заглушить его.
Заключенные, оставшиеся в своих камерах, услышали этот крик — и стали стучать ногами об пол, ударять кулаками по нарам. Прибегавшие охранники, не открывая двери и просовывая руки сквозь решетки, пытались бить заключенных дубинками. Охранников хватали за руки, державшие дубинки, прижимали к решеткам, вытащили ключи; двери были открыты, в нескольких местах заключенные подожгли то, что могло гореть. Двор наполнился взбешенными людьми, которые были намерены утвердить любой ценой свое человеческое достоинство.
Некоторое время охранникам удавалось сдерживать напор, но вскоре Гриздика заключенные оттащили в сторону и приперли к стенке. Он стрелял и убивал, напиравших на него было слишком много, а патронов — слишком мало. Объятый ужасом, он выстрелил в последний раз, почти в упор, в грудь Перли. Но остановить Перли было уже нельзя: он схватил тюремщика и свернул ему шею, как сворачивают шею цыпленку; изо рта Перли хлынула кровь, глаза затуманились и потухли, и он рухнул рядом с Гриздиком.
Белински закричал сквозь вой сирены и вопли людей, надеясь, что его услышит и поймет Хесус:
— Ворота!
И Хесус услышал и понял. Он знал, что делать.
Роки увидел, что четверо охранников дубинками избивают Белински. Роки уже разжился пистолетом и выстрелами свалил двух охранников. Двое других бросились в стороны. Подбежав к Белински, который был уже без сознания — он успел получить несколько мощных ударов по голове, — Роки взвалил его на плечи и потащил к воротам. Выстрел в спину едва не свалил его с ног. Он сделал три невероятно медленных шага и упал у самых ворот. Бесчувственный Белински распростерся рядом с умирающим Роки, который, глядя в небо, наполненное воем сирены и криками людей, шептал предсмертные слова:
“Кто в жизни много жизней слышит,
Тот много раз умрет...”
Коули поднял Белински и оттащил его к стене — с вышек по заключенным открыли пулеметный огонь. Стреляли просто в толпу, без разбору; пули косили людей. Но оставались уголки, в которых можно было укрыться от крупнокалиберных метелок, сметавших людей в мусорники смерти. И заключенные вскрыли склад с оружием. И по вышкам был открыт ответный огонь. Охранники у пулеметов погибали от метких пуль, выпущенных из винтовок людьми, которые когда-то охотились на белок; их тела, изрешеченные пулями, сваливались с вышек вниз.
Старое здание тюрьмы горело; горели помещения, где днем работали заключенные; густой дым от горящего джута сносило в сторону сильным западным ветром.
Хесус спрашивал каждого из захваченных охранников:
— Где ключи от ворот? Ты откроешь нам ворота?
Но охранники отвечали “нет” и этим выносили себе приговор. Хесус методично, не спеша, перерезал им горло. Они умирали, до последней секунды не веря, что человек может убивать так хладнокровно — и лишь для того, чтобы получить свободу.
Пятый охранник, понявший, что Хесуса уже ничто не остановит, рассказал, где ключи от ворот и даже помог их открыть. Огромные створки распахнулись.
В проход устремились сотни людей. Но сражение не прекращалось. Заключенные выносили раненых товарищей на своих плечах. Никого не бросили; оставляли только тех, кто сам об этом просил. Ослепшего Малютку Джима, все еще выкрикивавшего боевой клич, вел за руку Чарли Фоксуок. Хесус нес на плечах Белински, который все еще оставался без сознания; они продвигались по дороге, обсаженной деревьями, ухоженной их трудом и “примерным поведением”. Сирена продолжала выть и стенать, но во дворе тюрьмы живых людей уже не оставалось. Сотни тел в серой тюремной одежде и в синей форме охранников лежали вперемешку на тюремном дворе. В тюремном здании, в бараках, в пристройках бушевал огонь, и смрад догорающей тюрьмы затопил всю округу.
Гэс пришел в себя и шевельнулся. Мексиканец, который нес его, почувствовал это и спросил:
— Ты там жив, а?
— Жив, — ответил Гэс неуверенно; он плохо понимал, что происходит. Голова у него раскалывалась от невыносимой боли. — Что это творится вокруг?
— Мы подожгли тюрьму и сбежали. А теперь двинемся к границе.
— Я чего-то ничего не соображаю, — пробормотал Гэс. — Все в голове перемешалось... Ничего не понимаю...
Гэса охватил непонятный страх: его жизнь в какой-то момент остановилась, прервалась, а теперь он снова возродился, но в месте, ему неизвестном. Его пугал этот черный перерыв в его жизни.
— А далеко до границы?
— Сколько в ни было, доберемся, — сказал Хесус. — Мы будем угонять машины, мы будем сражаться! Мы соберемся в Соноре, а потом переберемся через горы. Мы создадим свою собственную страну, и никто нам уже не сможет сказать, что нам делать и чего не делать, какие книги нам читать!
— Книги? При чем тут книги? — спросил Гэс.
— Ну, парень, тебя, видать, крепко жахнули по голове! Но самое главное, что ты выжил.
— А сколько у нас времени? — спросил Гэс.
— Не беспокойся, — откликнулся Чарли Фоксуок. — Теперь это не имеет никакого значения.
Но Гэс имел в виду не отдаленное будущее; его интересовало, сколько времени уйдет на организацию погони. А бойцы Национальной гвардии — в которой служили в основном те, кто не прошел медицинскую комиссию при наборе в армию, или те, которые считали, что служить легче в гвардии, — спешным маршем уже двигались к тюрьме Левенворт. Они были вооружены не только мощными пулеметами, но и пушками.
И прибыв на место, устроили бессмысленную резню. Большинство заключенных — из тех, кто бежал из тюрьмы — сбилось в одну группу, двигавшуюся по дороге. Их окружили и без предупреждения открыли по ним огонь. Спаслись лишь те немногие, кому удалось украсть легковые машины и грузовики и уехать достаточно далеко от Левенворта. Они мчались прочь от тюрьмы по всем дорогам, в разные стороны.
Хесус и еще четырнадцать человек набились в пикап. За рулем сидел Хесус, выжимая из грузовичка все что было можно. Но хотя он и приходил в библиотеку читать книги, о вождении автомобиля имел весьма смутное представление.
На одном повороте, на скорости сто километров в час, Хесус врезался в береговой устой моста; он умер мгновенно, так и не поняв, что произошло.
Глава девятая
— Как вас зовут? Кто вы? Кто вы такой?
— Кто я такой?
Гэс, придя в себя, ощутил запах эфира и карболовой кислоты. Попытался пошевелиться — двигать он мог только одной рукой. Эта рука поднялась и провела по лицу — оно было покрыто толстым слоем бинтов, в которых было оставлено лишь одно отверстие для рта — чтобы он мог свободно дышать и есть.
— Как вас зовут? Мы должны знать, кто вы. Чтобы сообщить о вас вашим родственникам и друзьям. Кто вы такой?
Голос был мягкий, удивительно приятный: говорила явно молодая женщина.
— Август, Август Гилпин, — прохрипел Гэс.
— Странно. Так вы не Чарльз Белински?
— Нет, — с трудом сказал Гэс, окутанный бинтами. — А кто это, этот Чарльз Белински?
— Революционер-агитатор, заключенный тюрьмы Левенворт. Там был бунт, тюрьму сожгли. Некоторые заключенные сбежали. — В женском голосе слышалось некоторое беспокойство.
— Тюрьма? Агитатор? — Гэс был в полной растерянности. Голова болела, и снаружи и внутри.
— Да, в тюрьме Левенворт произошли страшные события. Но пускай это вас не беспокоит, мистер Гилпин. Вам лучше сейчас поспать. Вам нужно побольше отдыхать.
— Вы не могли бы связаться с мистером Морисом Фитцджеральдом? Он живет в Канзас-Сити. — И Гэс сообщил номер телефона и адрес.
— Хорошо, я попробую. А теперь поспите.
Упрашивать Гэса не пришлось. Он тут же погрузился в забытье, в котором не было боли — оставалась лишь давящая тяжесть.
Его разбудил знакомый голос — Фитцджеральд тихо разговаривал с медсестрой. И Гэс понял, что теперь все будет в порядке.
— Мистер Фитцджеральд! — позвал Гэс, чувствуя, как под повязками в глазах собираются слезы.
— О, вот и Гэс к нам вернулся! Извините, душенька, нам нужно кое-что обговорить.
— Мистер Фитцджеральд, это я, Гэс.
— Да, Гэс, я слышу, что это ты. Приветствую тебя с возвращением в мир живых! Где ты пропадал все это время?
— Не знаю, — сказал Гэс. От попытки припомнить что-нибудь просто раскалывается голова. — Помню, что Зирп, и еще кто-то, били меня по голове. Помню, как он говорил, что я теперь... Чарльз Белински! Но что было потом...
— Не волнуйся, Гэс, все в порядке. Мы уже думали, что ты, добравшись до Додж-Сити, отправился дальше, еще дальше. В путешествие, из которого не возвращаются. Мы тебе очень многим обязаны, Гэс.
— А как там Бесси? — осторожно спросил Гэс, обеспокоенный тем, что Фитцджеральд не упоминает о ней.
— Ну, у Бесси возникла одна небольшая проблемка, но теперь, раз ты вернулся, я думаю, все можно будет уладить. — Голос ирландца зазвучал несколько хрипловато, но в нем слышалось сочувствие. — Но пока пускай тебя ничего не беспокоит. Тебе нужно встать на ноги. Я уверен, что скоро ты снова будешь в норме. Медсестра!
Гэс услышал, как дверь в палату открылась и шаги приблизились к его кровати. Фитцджеральд уверенно сказал:
— Этот господин — Август Гилпин. Он работает в моей организации. Он должен получить самое лучшее лечение, ну, и все остальное. Сколько это будет стоить — совершенно неважно. И еще, я пришлю своего врача.
— Бесси, Бесси, Бесси, — еле слышно шептал Гэс; его очень обеспокоило то, что Фитцджеральд почти ничего не захотел о ней сказать.
А потом к Гэсу стала возвращаться память о том, что с ним произошло за минувшие месяцы. Он вспомнил о книгах, о тысячах книг, вспомнил о пылающих бараках. Неужели все книги превратились в пепел? Интересно, как отреагировал редактор Менкен на события в Левенворте?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45