— И не проси меня дать тебе рекомендации!
— Нет, что вы, мистер Гилпин. Бог свидетель, я и не собирался такого делать.
— Только любовь к ближнему, которую нам заповедал Христос, не позволяет мне отвести тебя к шерифу. Ты, может быть, намеревался спрятаться в комнате моей дочери!
— Просто ушам своим не верю! — Джюб уже запихивал в мешок пару своих выцветших рубашек и залатанные штаны.
— Я отпускаю тебя вовсе не потому, что идет зима, и работы немного будет, — заявил отец. — Я рассчитал тебя, потому что ты солгал мне.
— Ну, конечно, мистер Гилпин, конечно. А я и не сержусь на вас. Так уж все получается — и ничего тут не поделаешь.
— Мне не нравится твой тон! — Отец выглядел очень сердитым и стоял ровный как палка.
— Извините, я просто стараюсь угодить.
— Ты просто хамишь! Ты что, хочешь, чтобы я отправился за своим ружьем?
— Нет, нет, что вы, сэр! Я просто себе тихий, мирный Джюб, хожу себе по дорогам, пою себе песенки, ем арбузы, бренькаю на своем стареньком, побитом банджо...
Джюб повернулся и неожиданно дико рассмеялся — будто закричал мул. Он все смеялся, смеялся...
— Ах ты ж черная образина! Сатана! — воскликнул отец и сильно ударил негра. Тот отлетел в другой конец комнаты. Отец стоял, широко расставив ноги, подняв кулаки, готовый снова броситься на Джюба. Гэс тихонько подвывал.
Отец заскрежетал зубами; стараясь погасить свой гнев и избежать дальнейшего насилия, стукнул себя кулаком в раскрытую ладонь другой рукой. Потом сказал Джюбу:
— Убирайся! — И повернулся к мальчикам: — Вот видите, какие они. А теперь пошли отсюда!
Глава вторая
Мрачный как туча поздней осенью, Гэс перемахнул через забор из колючей проволоки и побежал к ферме Маккоя. Грива соломенных волос развивалась за его спиной как желтый флаг. Добежав до живой изгороди, он стал призывно свистеть — так он делал, когда они с Сэлли играли в ковбоев и индейцев. Однако теперь, занимавшаяся стиркой Сэлли, услышав птичий свист, почувствовала, что в этот раз ее зовут уже не на игру.
Гэс ждал в тени большого тополя, что рос у ручья. Когда она увидела его, прислонившегося спиной к дереву, выражение беспокойства сошло с ее румяного, веснушчатого лица и сменилось улыбкой.
Гэс молчал, уже сожалея о том, что так спешил.
— Рассказывай, рассказывай скорей, — потребовала она, — говори скорей! Мне нужно вернуться побыстрее, а не то мне достанется.
— Я отправлюсь... — сражаться.
— Сражаться? С кем? Что ты мелешь?
— С фрицами!
— О Боже! Это еще зачем, Гэсси?
— Это мой долг. Лу идет на войну.
— Но тебе только четырнадцать лет! — сказала она таким тоном, будто сама по себе эта цифра была решением проблемы.
— Смотри, какой я большой! И к тому же я умею стрелять лучше, чем многие из взрослых.
— И когда ты отправляешься?
— Завтра утром.
— Уже завтра? — Ее худое личико приобрело откровенно несчастное выражение. — А я что буду делать?
— Ну, ты будешь ждать меня. Будешь оставаться верной мне.
— Конечно, Гэс, конечно! Я обещаю. Ну, а вдруг тебя убьют?
— А ты меня не поцелуешь на прощание? — спросил он, набравшись храбрости.
— Ну, наверное, — сказала Сэлли, подходя к нему поближе и пристально в него всматриваясь. — А ты все это не придумал, а? Чтоб выманить у меня поцелуй за так?
— Может, я тебя вижу в последний раз, Сэлли, — ответил он с благородной торжественностью. И чуть не расплакался.
— Я поставлю свечку и буду молиться за тебя.
— Это будет замечательно — поминай, поминай меня в своих молитвах! И Лу тоже.
— А я слышала, что Моди Коберман из-за него подлетела.
— Лу такого себе никогда не позволял!
— Об этом все говорят.
— Ну, может быть, так получилось, он не мог сдержаться — ведь на войну идет!
— Гэс, и думать не смей ни о чем таком! Я поцелую тебя на прощание, но на этом и все.
Он наклонился к ней, попытался отыскать ее губы своими губами, промахнулся, сделал еще одну попытку и прижал свои плотно сомкнутые губы к ее тонким сухим губам. Гэс качнулся, и чтобы удержаться на ногах, обхватил девочку, ощутив под руками ее плотное тело. Но тут же отстранился. Она стояла с закрытыми глазами; пряди рыжих волос выбились из-под платочка, руки были молитвенно сложены.
— Я буду ждать тебя, Гэс, — прошептала она.
— До свидания, малышка, — сказал он, повернулся и бросился прочь. Он бежал среди деревьев, сильный, златовласый как могучий викинг Лейф Эриксон, а вокруг него простирались уже мрачные леса Пруссии. Бежал он без передышки до самого дома.
Когда ужин закончился, Лу, отодвинув стул, встал, во весь свой огромный рост:
— Пора уже, думаю, сказать вам, что я иду в армию. В канадские части, которые отправляются в Европу.
— Когда? — спросил отец.
— Уезжаю завтра утром.
— Послушай меня, Лютер, — сказал отец, стараясь, чтобы в его голосе прозвучали благоразумие и умеренность. — Насколько мне известно, немцы наступают на всех фронтах. Еще несколько недель — и они сломят французов.
— Тем больше причин отправляться немедленно, — ответил Лу, глядя темными, как у молодого оленя, глазами в окно, где он уже видел la belle France распростертой под ногой германского зверя.
— Но к тому времени, как ты туда доберешься, все уже будет окончено!
— Может быть — да, а может быть — нет. Папа, вы всегда говорили, что следует исполнять свой долг.
— Твой долг здесь, на ферме! Столько всего нужно делать, а наемных работников сыскать теперь трудно. Я же не могу платить им так, как платит Дюпон своим рабочим!
— Не покупайте, в таком случае, больше земли, — сказал Лу, рассмеявшись. — Удовлетворитесь тем, что уже имеете. Ведь вы и так владеете половиной графства Форд. И беспокойства будет меньше, и неприятностей всяких.
— Я тоже иду в армию, — вдруг заявил Гэс.
— А ты заткнись, — сказал Мартин. — Тебе только четырнадцать лет.
— Мал еще, — поддержал старшего отец.
— Я уезжаю утренним поездом, — сказал Лу; на лице у него было решительное выражение, хотя на губах постоянно играла улыбка. — Мы придем, победим или умрем.
Кейти начала плакать — слезы обильно катились из глаз, из носу текло.
— Ты никуда не поедешь, — сказал отец.
— Пожалуйста, Лу, не надо, — стала упрашивать мать, вытирая нос передником. — Пожалуйста, не надо уезжать!
— Здесь я оставаться больше не могу, мама. — Голос Лу был ровным, спокойным — в нем не осталось и следа насмешки или веселья. — У вас есть папа, у него есть вы, у вас, к тому же, столько земли, что обработать ее вы уже не в состоянии... И в доме у нас уже давно никто не смеется.
— Жизнь не такая уж веселая вещь, — сказал отец. — А солдаты, чтоб ты знал, обыкновенные дураки, которым никогда ничего не достается.
— Неужто? — Лу разразился своим язвительным смехом.
— Как я вижу, ты совсем не читаешь Библию. — Лицо отца багровело все сильнее.
— Послушай, папа, — начала мать, — может быть, мы помозгуем, что и как...
— Вот-вот, правильно, — сказал Лу. — Поразмышляйте, а я пока упакую вещи.
Кейти шмыгала носом.
— Лу, а может быть, я все-таки могу поехать с тобой? — спросил Гэс.
Лу улыбнулся:
— Извини, старина, на этот раз не получится. Сдается мне, здесь совсем не замечают, как все вокруг в мире поменялось. Многим уже не хочется ковыряться в земле, на одном и том же месте, по пятьдесят-шестьдесят лет. Всю жизнь вкалываешь, а потом тебя в этой же земле закопают. А я хочу чего-нибудь повидать, прежде чем загнусь.
— Ты еще не выучился работать по-настоящему, а уже нос воротишь, — сказал отец, свирепо глядя на Лютера.
— Даже если б ковырялся в коровьем дерьме, вкалывал бы на тебя тридцать шесть часов в сутки, тебе все равно этого было бы мало, ты бы все равно пел свою песенку!
— Лу! Как ты можешь так! — воскликнула потрясенная мать.
— Пускай катится, — сказал Мартин. — Он всегда был такой. Говори с ним, не говори — все без толку!
Лу медленно обвел взглядом квадратную комнату, оклеенную обоями, освещенную светом лампы, тщательно всматриваясь во все углы, запоминая напоследок все детали.
— Я вовсе не хочу изображать из себя какого-нибудь там героя, но мне не хотелось бы оставлять по себе плохую память. Не нужно ненавидеть меня за то, что я поступаю так, как считаю нужным.
— Я не даю тебе разрешения ехать. — Отец все еще не сдавался; он напустил на себя такое выражение, надеясь согнать ангельскую улыбку с лица Лу.
— Ты что, собираешься связать меня? И повесить на крючок, как свою любимую пилу? — Лу снова рассмеялся.
— Лу, не надо так, — сказала мать.
Лу махнул рукой.
— Мне нужно пойти посмотреть, как там рыжая свинья, — сказал отец, поднимаясь и направляясь к выходу. У самой двери он остановился и, повернувшись, обратился только к Лютеру: — Можешь отправляться и сражаться на войне, которая тебя совершенно не касается. Но на станцию тебе придется идти пешком.
Когда отец, взяв фонарь, вышел, Лу, прыгая через две ступеньки, бросился наверх, к себе в комнату.
Гэс побежал за ним; в комнате остались всхлипывающая Кейти, Мартин, шипящий на нее и требующий, чтобы она, наконец, закрыла свою пасть, и мать, качающая головой и вздыхающая.
Лу очень быстро сложил то немногое, что ему могло понадобиться. А в дорогу он наденет свой единственный костюм!
— Лу, — заговорил Гэс, — смотри, какой я уже большой! Я могу поймать кролика на бегу!
— Кстати, о кроликах, — сказал Лу, поддразнивая Гэса. — У такого молодца, как ты, впереди большие приключения. Вы как, со старушкой Сэлли уже любились?
— Не дразни меня, Лу. — Гэса больно ужалили слова Лютера; он чувствовал себя так, будто на него вывернули ушат холодной воды. — Я хочу ехать с тобой!
— Ничего не получится. Раз ты еще не вставил малышке Сэлли свою оглоблю между ног, ехать тебе нельзя.
— Лу, давай серьезно! — умоляющим голосом сказал Гэс. — Я по-честному хочу с тобой ехать!
— Знаешь, когда я был в твоем возрасте, я уже опробовал свою оглоблю на фермерских дочках по всей округе, на всех фермах, куда мог бы добежать и вернуться за ночь. — Сказав это, Лу снова рассмеялся.
— Ага, вот почему ты так спешишь уехать! Все из-за Моди?
— О, поглядите на него! А ты умненький для своего возраста, все уже понимаешь, а? — Лютер изогнул свои черные брови и покачал головой.
— Нет, ты мне скажи, это так?
— Ну, могу тебе сказать, она многим дает, и Бог его знает, кто ее обрюхатил. Но если я останусь здесь, она, конечно, будет все валить на меня. А если я уеду — быстренько найдет какого-нибудь другого виновника.
— Ты хочешь сказать, что она... была со многими другими, не только с тобой?
— Конечно, Гэс, и тебе нужно обязательно прокатить ее, пока еще есть время и у нее не очень заметно. И кстати, ты сделаешь ей большое одолжение — ей это дело очень нравится!
И Лу опять разразился своим язвительным смехом.
— Ты можешь хоть на минутку побыть серьезным! — воскликнул Гэс, пытаясь пробиться сквозь напускную веселость Лютера. — И так тошно, без твоих насмешек.
— Сдается мне, что чем мне веселее, тем мрачнее становится наш старик. Никуда не сунься, ничего не делай, кроме одного — увеличивай доходы его фермы!
— Но он говорит, что старается для нас.
— Да брось ты! Он так рогом упирается, потому что ничего толком делать не умеет.
В словах Лютера — в них было много правды — прозвучала горечь. И его улыбка увяла.
Гэс не раз видел, как отец стегал Лютера кожаными постромками за то, что тот якобы что-то не так сделал во время пахоты. И это-то после тяжелого дня работы, когда приходилось управляться с дикими лошадьми, впряженными в плуг! За то, что лошади не были вовремя напоены. За то, что не так, как надо, была повешена упряжь. Или за что-нибудь еще в таком же роде. Но и Гэс и Лу всегда прекрасно понимали, что избивал Лютера отец только потому, что в нем сидела врожденная ненависть к улыбке, открывающимся в усмешке белым зубам, веселым морщинкам у глаз, которые он видел на лице своего сына.
— Послушай меня, чудак, не бери дурного в голову! — Лу снова рассмеялся. На его лице глубоко обозначились ямочки, глаза были чистые и ясные. — Я уезжаю и думаю, что всю дорогу буду развлекаться.
— Ты доберешься до Виннипега?
— Может быть, даже до Монреаля! А там французские девочки...
Гэс смотрел на своего любимого брата. У Лу были роскошные черные волосы, смуглое, красивое, жизнерадостное лицо, крепкие мужские плечи. Держался Лу всегда прямо и уверенно. От мысли, что его идол уезжает, Гэс готов был расплакаться. Кто еще, кроме Лу, мог быть таким сильным, бесшабашным, таким свободным, беззаботным, таким полным жизни!
А рано утром Лу исчез, как много раз он исчезал в прошлом — никто не видел, как он ушел. Он просто растворился в темноте, в которой, наверное, была видна лишь его сияющая, белозубая улыбка. Мартин сердито бурчал, что теперь ему придется доить вдвое больше коров — и все потому, что этот ничтожный Лу выкинул такую дурацкую штуку! Натягивая сапоги, он прорычал зло:
— Надеюсь, его подстрелят в первой же перестрелке. Может, тогда он поймет, сколько неприятностей всем причинил!
— Заткнись, — сказал Гэс. — Он вернется. И вернется с ухом кайзера на штыке. Вернется героем. А ты будешь по-прежнему ковыряться в дерьме!
После того, как боевые действия закончились, Лу не сразу отправился домой. Все остальные уже вернулись, а его все не было. И когда он сообщил, в какой день прибывает, его встречали не так, как встречают героя, возвращающегося с войны.
На станцию пришли Гэс, вся семья, Сэлли и те ребята, с которыми Лу когда-то дружил — уже далеко не маленькие мальчики. Они неловко переминались с ноги на ногу и говорили: “А помнишь, как старина Лу всегда шутил? А помнишь, чего он учудил, когда... Да, скажу вам, он мог заставить и козу рассмеяться...” Но в их голосах присутствовали нотки какого-то беспокойства; потом все притихли, как зрители, ожидающие главной сцены; они чувствовали, что Лу, тот Лу, которого они помнили как вечного шутника, может оказаться совсем другим.
Пришли встречать Лютера Бенни Пикок, который женился на Моди Коберман, чтобы избежать призыва в армию, и Дональд Додж, который после отъезда Лу стал владельцем биллиардной и бара. И еще один из старых товарищей Лу — Гроувер Дарби, которого назначили шерифом, потому что он большого роста, достаточно толстый и медленно выговаривал слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45