— Назад!
Гулькин резко втолкнул меня в коридор, откуда мы только что вышли, запер двери и с пистолетом в руке прижался к стене. Я невольно последовал его примеру.
В дверь ломились с такой силой, что создавалось впечатление — бьют огромным тараном.
— Выходите, падлы! Все одно — кранты.
— Хмырь, тащи со двора бревно… Просадим…
— Стреляй!
И — карканье хозяйки.
— Нельзя стрелять… Коиенты… Лучше — с черного хода… Один здесь постережет, остальные с заду… Пошли, покажу…
Значит, существует черный вход? Если бандиты проникнут через него в коридор — действительно, кранты. Я вооружился невесть как попавшим в коридор массивным табуретом, шагнул было к комнате, в которой мы только что разговаривали с Верочкой, но Гулькин остановил меня.
— Приготовьтесь, — шепнул он, осторожно поворачивая ключ в замке. — Сейчас устрою им варфоломеевскую ночь.
Дверь резко распахнулась. Бандит не успел поднять пистолет, как получил две пули, одну за другой, и свалился рядом с убитым Семеном. В спине моего телохранителя торчит здоровенный нож.
Горевать и охать нет времени. Услышав выстрелы в холле, качки возвратятся и мы ляжем рядом с посланцем Геннадия Викторовича. Мы выбежали из особняка. Сторож, охраняющий ворота, получив удар по голове табуретом, свалился. Дорога открыта! Выбрались на улицу и Гулькин принялся дозваниваться до уголовного розыска, неважно — районного или городского.
Сыщики и оперативники примчались на удивление быстро. То ли подогнал их взволнованный голос Гулькина, то ли они получили сведения о разборке в заведении «лечебного массажа» из других источников.
Когда мы ворвались в холл бывшей райкомовской гостиницы, я вытаращил глаза.
Не было не только трупов, исчезли следы крови. Четыре охраника сидели на диване и читали газеты. Администраторша в кокетливом белом халатике листала учетный журнал. Лицензия снята со стены и выставлена на стол. На подобии непробиваемого щита. Встретили нас удивленными взглядами. Дескать, что случилось, по какой причине врывается в мирное лечебное учреждение милиция с автоматами наизготовку?
Оперативники пояснять и оправдываться не стали — прислонили бандитов к стене, обыскали. И, конечно, ничего не нашли, кроме милицейских дубинок, на ношение которых тут же представлено соответствующее разрешение.
Все тихо, мирно, в плном соответствии с правилами и законами. Никакого криминала.
Капитан, возглавляющий оперативную группу, покосился на Гулькина. Очередной псих на его голову! Убийства, трупы, покушение на сотрудника уголовного розыска и известного писателя — надо же придумать такое!
— Ищите, — упрямо буркнул Федор. — Из дому не вынесли, где-то спрятали в помещении!
Здание переворошили от подвала до чердака. Из комнат вывели насмерть перепуганных «больных» и полуголых, замотанных простынями «массажисток». Девицы плакали, вернее, изображали плачущих, мужчины возмущались.
Проверка документов, личный обыск. Испуганные заверения «новых русских» о непричастности к невесть каким преступлениям, визг и фальшивые рыдания проституток заполнили приемную и холл.
Спокойно стояли только двое: хозяйка и Верочка. Обменивались гневными и презрительными взглядами.
Наконец, нашли. Трупы бандита и Семена оказались в большом холодильном шкафу, куда в спешке их засунули.
Обслуживающий персонал борделя и проституток во главе с хозяйкой и администраторшей посадили в машины и увезли для более подробного разбирательства.
— Ну, что, Павел Игнатьевич, домой? — спросил Гулькин, убирая пистолет в наплечную кобуру. — Честно говоря, спать хочу зверски.
Он еще и спать может? Наверно, обедать-ужинать тоже. Приедет домой, выхлестнет с устатку граммов двести водочки и завалится к супруге под бочок. Глядишь, и любовью займется… Нервы типа корабельных канатов — позавидуешь.
А у меня — ни в одном глазу. Пока не выручу Верочку, не смогу ни есть, ни спать. Одно хорошо — девушка сейчас не в лапах сексдельцов, она под надежной охраной милиции. Как выразился парнишка-конвоир, когда вел меня на очередной допрос к продажному следователю: не все в милиции гады, большинство — честные, порядочные.
Дай— то Бог!
Пожелал огорошенному сыщику хорошего сна и доброго аппетита, помчался к Стулову. Единственному человеку, который может мне помочь. На Доцента слабая надежда, у него одного за другим выбивают помощников. За короткое время — вежливый и культурный Тимур, за ним — грубоватый Сергей и вихрастый водитель, теперь — Семен. При таких потерях Доценту не до освобождения какой-то девчонки.
Для меня потери банды не только ощутимы, но и страшны. Ибо трое убитых парней были приставлены ко мне Доцентом в роли телохранителей. Получается, что я причастен к их гибели. Так сказать, без вины виновен.
Есть о чем задуматься. Как бы бандитский босс не связал убийство своих шестерок с оставшимся в живых их подопечным.
Поэтому надеяться на Геннадия Викторовича, все равно, что на дырявый зонтик при проливном дожде.
Остается один Стулов.
Начисто позабыв о грозящей мне опасности, под носом у летящих машин я перебегал улицы, мчался по эскалаторам в метро, будто пацан, опаздывающий на свидание, втискивался в автобусную тесноту. Подгоняла мысль о Верочке, сидящей сейчас в тюремной камере в обществе проституток и воровок.
— Что случилось? — безошибочно расшифровал паническое мое состояние Стулов. — Почему ты такой бледный? Опять — покушение?
Василий попрежнему сидел над своими четвертушками. Похоже, он вообще не расстается с ними. Ни днем, ни ночью, ни за обедом, ни в туалете. Вполне может быть, что криминальные записи и жену ему заменяют. Но сейчас он оторвался от обычного своего занятия, поднялся и подошел ко мне. Не удивлюсь, если примется считать мой пульс и измерять давление.
— Слушай внимательно… и помоги… Сделай все, что в твоих силах. Вопрос жизни и смерти… Обстановка накаляется…
Признаюсь, мой рассказ далек от внятного изложения событий, запиши его — ни один любитель детективов, будь он даже трижды юристом, ровным счетом ничего не поймет. Коровье мычание, по сравнению с моим рассказом, свехораторское мастерство.
А вот Стулов, похоже, понял.
— Я тебе не раз говорил: не суй дурную башку в горящую печь! А ты что делаешь, дерьмовая душонка? Набег на бордель, перестрелка, трупы… И что ты после всего этого ожидаешь от меня? Конкретно.
Васька прав на все сто процентов. Я покорно склонил голову. Будто положил ее на палаческую плаху. Действительно, гоупостей наделано немало Заключительная — обратиться к Стулову с просьбой о помощи. Кто он: всемогущий колдун или Исус Христос, или Геракл? Обычный человек, да еще израненный. Что можно ожидать от него? Сочувствиями и сожалениями я набит, как сеновал высушенным сеном в предверии зимы.
— По меньшей мере — совета. Как выручить Верочку?
Василий снова уселся на привычное место, поманипулировал с чертовыми четвертушками, взял свежую, что-то записал на ней. Потом посмотрел в окно, на стекле которого догоняли друг друга дождевые капли.
— Так и быть, попробую. Есть в генпрокуратуре один приятель. Если сможет, главное — захочет… Звякни через пару дней…
Я представил себе Верочку в камере, где она проведет «пару дней» и содрогнулся. То ли обрушившиеся несчастья сделали меня сентиментальным хлюпиком с явными признаками сдвига мозговых извилин, то ли я был таким от рождения и просто не замечал, но вдруг ощутил на глазах влагу. Стыдливо отвернулся и пальцем смахнул ее.
— А сейчас позвонить не можешь?
Стулов усмехнулся.
— Такие дела по телефону не решаются. Это — первое. Теперь — второе. Моему прокурорскому приятелю необходимо время для того, чтобы вникнуть в суть обвинений, выдвинутых твоей протеже. Не так-то просто вынести постановление об освобождении… Мне кажется, тебе нет смысла сейчас уезжать из Москвы. Почему бы не пожить у того же Груши, которого выписали на больничный. Посиди с ним, поговори — он заслуживает такого внимания.
— Витька дома? У него же две дырки в груди, ему не меньше месяца валяться на больничной койке!
— Ты прав: Грушу продырявили. Но на редкость аккуратно, ни сердце, ни легкие не задеты. Парня заштопали, подкормили лекарствами и отвезли долечиваться домой. Соседка навещает, кормит, убирается. Благодать! Только одного тебя не хватает для полного счастья. Послушай меня, поезжай. Хотя бы на пару дней.
— А как же быть с ожидающим меня Костей? Он же взбесится, черт-те что подумает, бросится искать…
Василий снова улыбнулся. На этот раз улыбка лишена присущего сыщику ехидства, наполнена добротой и пониманием. Богатейший арсенал улыбок у парня! Здесь тебе и ехидные, и добрые, и злые, и презрительные. Короче, полная обойма зажигательных, бронебойных и еще черт знает каких боеприпасов.
— Уговорил. Езжай. Но если расплюешься с Пудовым — я не при чем.
Я согласился не подставлять сыщика. Но уходить не собирался, ибо остался невыясненным «проходной» вопрос, не относящийся ни к верочкиным приключениям, ни к алкогольному пасынку или проклятущей коммуналке…
«Не относящийся» — слишком сильно сказано: так или иначе он влияет на развитие событий вокруг меня.
— Скажи, Вася, зачем тебе потребовалась таинственность в наших с тобой отношениях? Почему ты предпочел находиться за кулисами, выпустив на авансцену неопытного человека? В качестве приманки? Или продемонстрировать свою хватку? Если так — глупей трудно придумать! Только, прошу, не пытайся запутать меня в своих ментовских абракадабрах, отвечай по человечески: ясно и четко.
— Ну, и наивняк же ты, Пашка, — удивился Стулов. На полном серьезе, без обычных улыбочек разного окраса и такого же разного назначения. — Неужели трудно сообразить? Глупая курица и та, небось, давно разгребла бы навоз и вытащила зерно, а ты… Просто мне нужно было дать тебе свободу, не давить, не навязывать свое мнение… Дошло?… А ты вообразил: хитрит, зануда, набивает себе цену, сам прячется, а писателя-недоумка подставляет… Так, ведь? Признайся, мысленно так матерился в мой адрес, что любой пахан застесняется.
Я вынужденно признался: именно так и подумал, да, матерился, да, мечтал заехать по физии. Сейчас все понял.
— Ну, если понял — не безнадежный дурень, есть надежда на окончательное излечение.
«Недоумок» отделался смущенным смешком. Спорить со Стуловым все равно, что продираться через заросли колючего кустарника — сплошные занозины…
24
Добрался я до Дремова, когда уже начало темнеть. Странно, но недавней боязни как не бывало — мысли о тяжелой судьбе Верочки будто вытолкнули из головы все другие. В том числе, о Машеньке, бывшей жене, так и не вымаранойой из моего паспорта и, что грешить, из сердца.
Какое обвинение могут выдвинуть против обычной проститутки из завеления для отдыха состоятельных мужчин? Точно известно одно: на месте «преступления» Верочку не взяли — в ее комнате «клиента» не было, он с ней не расплачивался. В убийствах участия она не принимала — это мы с Гулькиным можем подтвердить под присягой.
То, что девушка находилась в борделе? А что в этом криминального? Навестила подругу, напросилась на ночлег. Мало ли какие могут быть причины, не подведомственные милиции.
Короче, арест Верочки ничем не оправдан. Любой мало-мальски грамотный адвокат легко добьется ее освобождения. Тем более, знакомый Стулова, сотрудник гепрокуратуры.
Тогда откуда у меня сосущее чувство тревоги?
Быстро щагая по знакомому маршруту, я постарался переключиться на другую тему, выбить из сознания образ внучки бабы Фени. Обычно такие «маневры» мне удавались, но на этот раз не получилось. Верочка сидела в сознании забитым по шляпку гвоздем.
Миновал пустырь. Когда-то на нем собирались строить шикарное здание поликлинники с пристроенным помещением для лечебных процедур. Потом грянула перестройка, за ней — развал государства, прогремел страшный кризис. Вот и остался памятником прошлого черный, будто выженный, пустырь с потрескавшими фундаментами, которые успели заложить, и искареженым забором. Вернее. остатками от него.
Отличное место для бомжей и алкашей. Милиция сюда, если и заглядывает, то редко — лишняя головная боль.
Неожиданно я остановился. Казалось бы, бояться нечего — вокруг не видно ни одного человека. Просто я ощутил одиночество. Сейчас — голый, незащищенный, не прикрытый от возможных случайностей надежной охраной. Типа улыбчивого Семена.
Но что толку стоять в позе охотничьей собаки, увидевший дичь. От этого ничего не изменится.
Стараясь не перейти на бег, я миновал пустырь, свернул на улицу, ведущую к умолкшему заводику запчастей для моторов. Тоже последствие разгромного кризиса. Сейчас пройду мимо чахлого скверика с тремя покареженными лавочками, миную переулок со странным названием «Глухой», от него до дома — рукой подать.
Возле изломанной ограды скверика я резко остановился. Будто в темноте напоролся на неожиданно возникий столб с разбитым фонарем.
На крайней лавочке сидят… Надин и Виталий. О чем-то оживленно беседуют. Пасынок нагло оглаживает выпуклую грудь коротышки, она не сопротивляется, не отталкивает жадную мужскую руку.
Ах ты, шлюха! Заверяла доверчивого соседа в непромокаемой любви и верности, мечтала о создании семьи. А сейчас что вытворяет! Впечатление: минута-другая и она растелешится под молокососом. Ну, погоди, дерьмовая торгашка, заявишься еще раз в мою конуру — поговорю по мужски, с соответствующими присловьями.
Во мне бушевали ревность обманутого мужика. И эта «буря» едва не толкнула на необдуманный поступок с непредсказуемыми последствиями: набить морду сопернику на глазах его любовницы. Надо бы, конечно, ей тоже, но дурацкое воспитание не позволяет поднять руку на женщину.
Нет, на это не пойду, во время остановил я карающие кулаки. Здоровенный пасынок размажет меня по стволу векового дуба, разотрет в порощок, выбьет идиотские мозги. И от души посмеется над опозоренным, избитым мужем матери.
Нет, рисковать сейчас нельзя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41