Бетпэйдж был расположен меньше, чем в получасе езды от аэропорта, но на этот раз это заняло немного больше времени. В отличие от Бостона, где температура уже соответствовала середине апреля, в Нью-Йорке господствовал холод, типичный для ранней весны. Шел легкий дождь, все было погружено в туман, термометр показывал около нуля, а дороги Лонг-Айленда блестели ото льда. Келли и Райт ехали из аэропорта на завод так быстро, как только могли, но иногда им приходилось ползти слишком медленно, чтобы не слететь в кювет.
Когда автомобиль, наконец, прибыл на завод, Келли выглянул в окно и был ошеломлен увиденным. Обычно в это время ночи старое здание авиационного завода из красного кирпича и его громадный металлический корпус сборки ЛЭМа были пустынны. Инженерная команды обеспечения, которая находилась здесь во время лунных экспедиций для мониторинга ЛЭМа, состояла всего из нескольких человек, а их машины стояли на асфальтовых площадках вокруг зданий.
Но в эту ночь картина была разительно другой. Как мог понять Келли, здесь находились ночная смена, вечерняя смена, команда конструкторов, команда сборщиков и другие команды, названия которых он не знал. Даже в случае аварийных ситуаций «Грумман» не вызывала столько людей посреди ночи. Очевидно, здесь были сотрудники, которые сами узнали об аварии, случившейся в космосе, и самостоятельно прибыли на завод без всякого вызова.
Когда Келли вошел в здание, коридоры были забиты, насколько позволяло пространство. Как только сотрудники узнавали руководителя, они перехватывали его с вопросами, могут ли они чем-нибудь помочь. Келли протискивался сквозь толпу, немного удивленный, успокаивая каждого, кого встречал на пути.
– Мы найдем вам занятие, – говорил он, – Мы найдем всем вам занятие. Нам нужна помощь каждого из вас.
Келли достиг комнаты инженерной команды обеспечения, где в момент аварии на дежурстве находилась небольшая группа специалистов, а сейчас она многократно увеличилась. С того момента, как он встретился с Райтом в аэропорте Бостона, Келли догадывался о том, какие данные получили Хеселмейер и другие специалисты в Хьюстоне. Однако теперь появился шанс получить эти данные из первых рук, чтобы можно было обдумать ситуацию.
Включившись в обсуждение остальных специалистов «Груммана» с Центром управления, он взглянул на эти числа. Но лучше бы он этого не делал: параметры были шокирующими. Келли никогда не приходилось управлять кораблем с таким низким энергопотреблением, и он надеялся, что никогда не придется. Он понял, что если он разгонит свой ЛЭМ слишком сильно, то, скорее всего, потеряет весь корабль, но если он этого не сделает, то вероятно потеряет экипаж.
Келли знал только одну вещь со всей определенностью: он не обманывал, что ему понадобится помощь.

7


Январь 1958 года

Когда Джим Лоувелл прибыл в Авиационный испытательный центр ВМФ в Патуксент-Ривер (Мэрилэнд), его вряд ли можно было назвать отдохнувшим. Двадцатидевятилетний лейтенант только что совершил переезд через всю страну из северной Калифорнии с женой на шестом месяце беременности, двухлетним сыном, четырехлетней дочерью и пятилетним псом Чеви, которого приходилось выпускать из машины практически в каждом штате от побережья Сан-Франциско до Чесапикского залива. Семья Лоувеллов свернула на Пакс-Ривер в мрачный промозглый день – один из тех пасмурных дней на побережье, когда слишком тепло для снега и слишком холодно для дождя, а небеса извергают унылый мокрый снег. Вряд ли это было радушным приемом для водителя, который пропахал 2900 миль. Но как бы плохо не чувствовал себя Джим Лоувелл, пока выгуливал Чеви вокруг незнакомой авиабазы, Мэрилин было еще хуже.
Последние четыре года семья Лоувеллов жила в предместьях Сан-Франциско, в небольшом микрорайоне неподалеку от авиабазы Мофетт-Филд, и Мэрилин очень полюбила свой дом. Будучи уроженкой Милуоки, которая перебралась на восток в Вашингтон к своему кавалеру из Военно-морской академии, она никогда не думала об ужасных среднезападных зимах и знойном лете Потомака (ПРИМ.ПЕРЕВ. – Потомак – это названная в честь индейского племени местность в Мэриленде и река). Когда ВМФ предписал ее мужу прибыть на авиабазу в умеренный климат калифорнийского побережья, у нее не было времени для сбора вещей.
По прибытии в Саннивейл (ПРИМ.ПЕРЕВ. – в Калифорнии, недалеко от Сан-Хосе и Сан-Франциско) Мэрилин начала с поиска дома, соответствующего ее представлениям о жизни на западном побережье, и довольно быстро нашла его: милое бунгало на милой улочке «Сюзан Вэй». В первый год жизни здесь Мэрилин сосредоточилась на обстановке дома: развешивала занавески, клеила обои, покупала мебель, которую позволяла им зарплата мужа, и засаживала небольшой участок вокруг дома лилиями, тюльпанами, геранью и голубыми гиацинтами, которые бурно разрастались под калифорнийским солнцем.
Супруги жили в это доме с шестнадцатимесячной дочерью Барбарой, когда у них родился первый сын Джей. Когда в 1958 году семья получила свое назначение, Мэрилин была снова беременна. Пока они с Джимом собирали вещи, они решили, что если это будет девочка, то назовут ее Сюзан в честь прекрасной улицы, которую они теперь оставляли позади.
Их жизнь в Мэриленде не была столь прекрасной, как в Калифорнии. Джим Лоувелл прибыл на восток в звании лейтенанта и должности помощника пилота-испытателя, но ни то и ни другое не давали особых привилегий или доходов. Служебные дома при базе, предназначенные молодым офицерам с семьями, находились в жилом комплексе, который они называли «кирпичи». Оправдывая свое название, дома представляли собой ряды коробок с похожими на бункер квартирами, выстроенными в военном стиле, выкрашенными слишком мрачно, чтобы назвать их белыми, слишком ярко для серого и не столь утонченно для цвета слоновой кости.
Внутри квартиры выглядели еще более отталкивающе: карликовые окна, низкие потолки, торчащие повсюду трубы, выходящие из пола, пересекающие стены и исчезающие в потолке. Независимо от наличия детей ВМФ выделял восемьдесят квадратных метров на одну семью. Когда любимец Лоувеллов Чеви остановился перед такой модернистской коробкой, настроение Мэрилин упало. Разгружая коробки на мокрую дорожку перед их новым домом, Лоувелл украдкой взглянул на свою жену.
– Да, – произнес он, – Я полагаю, это не совсем Калифорния.
– Нет, – ответила Мэрилин, в пятый раз сверяя адрес по забрызганной дождем карточке, выданной клерком-распорядителем жилья, – это не Калифорния.
– Боюсь, немного тебе удастся вырастить здесь цветов, – сказал Лоувелл.
– М-м-да.
– Как думаешь, ты сможешь с этим смириться на время?
– Я вышла замуж за военного летчика, а это часть его жизни.
– Я так и полагал, – успокоено ответил Лоувелл.
– Но я знаю точно, – сказала Мэрилин, – если у нас будет четвертый ребенок, мы не станем называть его кирпичом.
ВМФ считал эти хилые бараки приемлемыми в основном из-за того, что жены пилотов-испытателей, подобные Мэрилин, были слишком хорошо воспитаны в духе военных традиций, чтобы возмущаться, а сами пилоты, которые занимались испытаниями самолетов, слишком нечасто бывали дома, чтобы замечать окружающую обстановку.
Работа Лоувелла была мало привлекательна для обычного пилота, но для летчика с бойцовым характером она была самой желанной. И в то же время, она, несомненно, была опасной.
В любой момент пилоты, дремлющие у себя в квартире, или составляющие отчет за своим рабочим столом, могли услышать, или, точнее, почувствовать, страшный звук удара самолета, вонзающегося в землю в паре миль от них, рев пожарных машин и скорой помощи, вой сирен и черный-черный дым, поднимающийся над горизонтом.
Часто у пилота было время, чтобы катапультироваться из кабины неисправного падающего самолета, и, плавно опустившись на парашюте, сообщить конструкторам о неисправности вверенной ему машины. Но не редко у него не было времени на спасение: очередной доброволец, решившийся на опасную жизнь пилота в Пакс-Ривер, уже физически не мог вызваться добровольцем куда-нибудь еще. В то время, как пилоты наслаждались полной опасностей работой, их жены – и в частности, жена военного с двухлетним сыном, четырехлетней дочерью и пятилетним псом Чеви, который и помыслить не мог о прогулке без хозяина – не испытывали такого энтузиазма.
Чтобы увеличить шансы на спасение и пилота и самолета, все вновь прибывающие в Пакс-Ривер летчики проходили изнурительную шестимесячную школу пилотов-испытателей. Когда в январе 1958 года Джим Лоувелл сдавал вступительные экзамены вместе с остальными учениками группы, армия обкатывала новое поколение боевых машин, в том числе «А3-Джи Виджелент» («Бдительный»), «Ф4-Эйч Фантом» и «Ф8Ю2-Эн Крусадер» («Крестоносец»). В небе неопытные пилоты-испытатели оттачивали свое мастерство, которое бы позволило им управлять этими новыми самолетами, а в остальное время они штудировали в аудиториях такие тайны аэронавтики, как составление траекторий, математику ударной волны, скорость набора высоты и динамическую продольную устойчивость. Когда в конце рабочего дня курсанты удалялись в свои маленькие квартиры, у них еще оставалось задание: подготовить отчеты инструкторам о дневных полетах и утренней классной работе.
Лоувелл с головой ушел в эти интенсивные тренировки, каждый раз отрывая пару часов ото сна для учебы. Он использовал туалет в спальной, как рабочий кабинет, фанерная доска у него исполняла роль стола, а набитый ватой вертолетный шлем позволял приглушить шум двух детей дошкольного возраста и новорожденной дочки. Как и следовало ожидать, такая самоизоляция окупилась сполна. Когда полугодовая гонка закончилась, было объявлено, что Лоувелл окончил школу с лучшим результатом в своем классе, обогнав даже таких вундеркиндов Пакс-Ривера, как Уолли Ширра и Пит Конрад.
Такое высокое звание обычно много значило для пилотов Пакс-Ривера. Далеко не все выпускники могли попасть в престижное место по распределению. Самых счастливых отбирали в дивизион летчиков-испытателей – отряд, члены которого первыми садились за штурвал новых самолетов, поднимая их в высь, чтобы опробовать быстроту и управляемость машин. Следующая по престижу группа – обслуживающий дивизион – исследовала не скоростные данные самолетов, а их долговечность, продолжительными полетами выясняя, сколько они пролетят до первой поломки. На ступень ниже стоял дивизион испытания вооружения, члены которого, в соответствии с названием группы, занимались испытаниями пушек, бомб и ракет, которые несли новые самолеты. Наименее престижной была группа электронщиков, в которой авиаторы делали лишь чуть больше, чем на тренировках, лениво наматывая круги над базами и пригородами, собирая данные с системы антенн и радаров.
Все пилоты Пакс-Ривера со страхом ожидали распределения (проще говоря, ссылки) в группу электронщиков – все, кроме одного, того, кто закончил с лучшим результатом. Неписанное правило гласило: лучший курсант сам выбирает себе назначение. Но никто из выпускников класса 1958 года не догадывался, что на этот раз правило отменили. Командир дивизиона электронщиков сказал, что ему надоели постоянные отказы лучших выпускников, и он хочет хотя бы один раз получить право выбора летчика. Начальник школы Буч Саттерфилд услужливо пообещал, что первый выпускник очередной группы – группы Джима Лоувелла – будет назначен в дивизион электронщиков.
– Сэр? – представился Лоувелл в офисе начальника Саттерфилда после оглашения назначений, – Мне кажется, в моем назначении содержится ошибка.
– Ошибка, лейтенант?
– Так точно, сэр, – сказал Лоувелл, – Я… я полагаю, меня следовало назначить в группу испытателей.
– Что вам дает основания так думать? – спросил Саттерфилд.
– Ну, сэр, я закончил первым в своем классе…
– Лейтенант, неужели в группе электронщиков есть нечто обидное?
– Нет, сэр, – соврал Лоувелл.
– А вы знаете, что командир электронщиков специально запросил лучшего пилота из вашего класса?
– Нет, сэр, я этого не знал.
– Да, он просил. Так что попробуй смириться с этим. А потом не забудь поблагодарить его.
– Поблагодарить его, сэр?
– За то, что он просил о тебе лично.
Пока Лоувелл раздумывал над своим понижением до должности испытателя радаров, события на 35 миль вверх по Потомаку снова круто изменили его жизнь. Через полгода после того, как Советский Союз ошеломил мир запуском своего «Спутника», правительство Соединенных Штатов все еще боролось за возрождение чувства гордости за свою науку и технологии. Раздраженный неудачами американской промышленности и подозрительный из-за очередных успехов Советов к проблеме подключился неутомимый Президент Эйзенхауэр. С Первой мировой войны в правительстве функционировало закрытое федеральное агентство, известное как Национальный консультативный комитет по аэронавтике (или «НАКА»), которому поручили курировать разработку самолетов и реактивных технологий и оказывать помощь правительству в распределении денег на научно-технические разработки. Эйзенхауэр планировал расширить роль агентства, включив в его задачи разработку внеатмосферных летательных аппаратов, сделав его чем-то типа Национального управления по аэронавтике и космическому пространству («НАСА»).
Одной из самых главных задач вновь созданного «НАСА» было создание космического аппарата, способного вывести человека на орбиту. Руководителем проекта стал доктор Роберт Гилруф, инженер по аэронавтике из Исследовательского Центра Лэнгли (штат Вирджиния). Хотя для такой невероятной экспедиции еще не существовало космического корабля, одной из главных целей Гилруфа был отбор «Астро-Навтов» – или «Космических Мореплавателей» – которые со временем будут пилотировать будущие корабли агентства.
Гилруф со своей командой несколько недель решали, какие качества потребуются от этих пилотов: рост, вес, возраст, тренировка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66