https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_kuhni/pod-filtr/
и затем всякое обличение являлось бы подтверждением основных требований ваших; вы неустанно повторяли бы свое: «ceterum censo Carthaginem delendam esse» («Карфаген должен быть разрушен»).
В мемуарах современников сохранились отзывы Герцена и Чернышевского друг о друге, вызванные их встречей. «Какой умница, какой умница… и как отстал, – сказал Чернышевский о Герцене. – Ведь он до сих пор думает, что продолжает остроумничать в московских салонах и препирается с Хомяковым. А время идет теперь с страшной быстротой: один месяц стоит прежних десяти лет. Присмотришься – у него все еще в нутре московский барин сидит».
«Удивительно умный человек, – заметил в свою очередь Герцен, – и тем более при таком уме поразительно его самомнение. Ведь он уверен, что «Современник» представляет из себя пуп России. Нас, грешных, они совсем похоронили. Ну, только, кажется, уж очень они торопятся с нашей отходной – мы еще поживем».
Сохранилось два письма Чернышевского, в которых говорится о его поездке в Лондон. В первом из них, адресованном Добролюбову из-за границы и написанном во время лондонских переговоров, Чернышевский подчеркивает, что он ездил не понапрасну, но что оставаться долее в Лондоне ему было бы скучно, ибо он остро почувствовал, что собеседник его стоит на позициях либералов.
Во втором письме (к издателю Солдатенкову), написанном уже совсем незадолго до смерти, Чернышевский, вспоминая о своем путешествии в Лондон, говорит, что в переговорах по существу дела Герцен вынужден был занять оборонительную позицию.
Так или иначе, но вскоре после отъезда Чернышевского из Лондона в одном из очередных номеров «Колокола» появилась заметка, в которой говорилось: «В 44 листе мы предупреждали наших русских собратий, слишком нападавших на изобличительную литературу, что они этим путем, сознательно или бессознательно, помогут наставительному комитету. Нам бы чрезвычайно было больно, если бы ирония, употребленная нами, была принята за оскорбительный намек. Мы уверяем честным словом, что этого не было в уме нашем; если бы оно было, то мы иначе стали бы обличать!.. Нельзя же mani?re de dire, образ выражений, особенно иронических, брать в прямом смысле… Мы не имели в виду ни одного литератора, мы вовсе не знали, кто писал статьи, против которых мы сочли себя в праве сказать несколько слов, искренно желая, чтоб наш совет обратил на себя внимание».
В начале 1860 года в 64-м листе «Колокола» появилось «Письмо из провинции» за подписью «Русский человек». До сих пор остается спорным вопрос об авторе этого письма, но совершенно очевидно, что если оно было написано и не самим Чернышевским, то человеком, близко стоявшим к его кругу.
Автор «Письма» ясно доказывал, что не следует верить в «добрые намерения» царей, так как подобная вера не оправдывается ни историей, ни современным положением в стране.
«С начала царствования Александра II немного распустили ошейник, туго натянутый Николаем, и мы чуть-чуть не подумали, что мы уже свободны, а после издания рескриптов все очутились в чаду, – как будто дело было кончено, крестьяне свободны и с землей. Все заговорили об умеренности, обширном прогрессе, забывши, что дело крестьян вручено помещикам, которые охулки не положат на руку свою».
Обращаясь к Герцену, автор заканчивал письмо призывом: «Вы все сделали, что могли, чтобы содействовать мирному решению дела, – перемените же тон, и пусть ваш «Колокол» благовестит не к молебну, а звонит в набат! К топору зовите Русь!»
Ответ Герцена на «Письмо» еще раз показал, как серьезны были в то время его расхождения с революционными демократами. «К топору, этому ultima ratio (т. е. последнему доводу) притесненных», он отказывался звать «до тех пор, пока останется хоть одна радужная надежда на развязку без топора».
Однако кровавая расправа царского правительства с крестьянскими бунтами, возникшими с новой силой после осуществления реформы 1861 года, раскрыла Герцену глаза, и он, отбросив колебания, твердо стал на сторону революционной демократии. Его «Колокол» переменил тон: «Старое крепостное право заменено новым. Вообще, крепостное право не отменено. Народ царем обманут!» – говорилось в 96-м листе «Колокола».
Не вспоминал ли с болью Герцен о своих беседах с глазу на глаз с Чернышевским, когда до него дошла в 1862 году весть о том, что его собеседник заключен в каземат Петропавловской крепости?
Трагическая судьба Чернышевского не переставала волновать издателя «Колокола» до конца его жизни. Он проклинал палачей Чернышевского, которого называл великим борцом за свободу родного народа и одним из самых замечательных русских публицистов.
Но в период расхождения с Чернышевским Герцен, как это уже отмечалось выше, по своим взглядам был ближе к либеральному кругу литераторов и общественных деятелей. 16 сентября 1859 года Тургенев писал ему из Парижа: «Собственно, пишу я к тебе, чтобы узнать, правда ль, что тебя посетил Чернышевский и в чем состояла цель его посещения и как он тебе понравился?»
Сам Тургенев все более и более отдалялся от редакции «Современника», а в 1860 году, после того как появилась рецензия Чернышевского на книгу Готорна «Собрание чудес, повести, заимствованные из мифологии», косвенно затрагивавшая роман «Рудин», он заявил о своем окончательном отказе состоять в числе сотрудников «Современника».
Таким образом, непримиримая последовательность революционно-демократической программы журнала, осуществлявшаяся Чернышевским и Добролюбовым, привела к расколу внутри редакции. Еще ранее Тургенева отошли от «Современника» Григорович, Гончаров, Островский, Лев Толстой; обязательное соглашение об исключительном участии этих писателей в «Современнике» утратило свою силу.
Но это не поколебало решимости Чернышевского и Некрасова оставить неизменным направление журнала. В объявлении об издании «Современника» на 1862 год говорилось: «Направление «Современника» известно его читателям. Продолжая по мере возможности развивать это направление в приложении к разным отраслям науки и жизни, редакция в последние годы должна была ожидать изменения своих отношений к некоторым из сотрудников (преимущественно беллетристического отдела), которых произведения в прежнее время, когда еще направления не обозначились так ясно„ нередко с удовольствием встречаемы были читателями в нашем журнале. Сожалея об утрате их сотрудничества, редакция, однако же, не хотела, в надежде на будущие прекрасные труды их, пожертвовать основными идеями издания, которые кажутся ей справедливыми и честными».
Если три года тому назад, в период редактирования «Современника» в отсутствие Некрасова, Чернышевский был озабочен тем, чтобы привлечь на свою сторону таких писателей, как Тургенев, Лев Толстой, Островский и др., то теперь он окончательно убедился в неосуществимости этого намерения и понял, что пути их различны. В статье «Полемические красоты» Чернышевский так объясняет отход Тургенева от «Современника»: «Наш образ мыслей прояснился для г. Тургенева настолько, что он перестал одобрять его. Нам стало казаться, что последние повести г. Тургенева не так близко соответствуют нашему взгляду на вещи, как прежде, когда и его направление не было так ясно для нас, да и наши взгляды не были так ясны для него. Мы разошлись».
Теперь рядом с Чернышевским стояли люди иного образа мыслей, люди, так же как и он, стремившиеся к одной цели – к революционному перевороту. Эта цель объединила Добролюбова, Михайлова, Шелгунова, Тараса Шевченко, Сераковского и многих других.
К ним тянулась революционно настроенная студенческая и офицерская молодежь. Влияние этого авангарда, возглавляемого Чернышевским, росло не по дням, а по часам, и круг близких к нему людей непрестанно расширялся. Номера «Современника» со статьями Чернышевского, Добролюбова, Шелгунова, со стихами Некрасова, с переводами произведений Шевченко, с очерками и стихотворениями Михайлова жадно прочитывались и передавались из рук в руки. В одном из писем Салтыкова-Щедрина начала 1860 года из Рязани говорится о необычайном успехе журнала среди читателей: «Всего более в ходу «Современник»; Добролюбов и Чернышевский производят фурор…» Около этого же времени и Некрасов отметил в письме к Добролюбову исключительно быстрое упрочение общественно-литературной репутации Чернышевского: «Ход ее напоминает Белинского, только в больших размерах», – указывал поэт.
По возвращении из Лондона Чернышевский побывал летом на родине и 1 сентября вернулся в Петербург. К этому времени относится начало тесного сближения его с великим народным поэтом Украины Тарасом Шевченко.
Незадолго до этого Шевченко, отбыв десятилетний срок ссылки в одном из оренбургских линейных батальонов, приехал в Петербург. Радостно встретили здесь поэта друзья его по ссылке – польские революционеры Сераковский и Желиговский. Первый из них, вернувшийся в Петербург из оренбургских степей несколькими годами раньше Шевченко, давно уже находился в близких отношениях с Чернышевским. Не раз, разумеется, рассказывал Сераковский Николаю Гавриловичу о своем друге-поэте, которого он с нежностью называл «батькой» и «нашим лебедем».
Сведения о встречах Чернышевского с Шевченко удивительно скупы. Есть что-то преднамеренное в этой скупости. Словно бы вчерашний ссыльный украинский поэт и глава русских революционных демократов условились между собою о том, что как можно меньше должны знать посторонние об этих встречах.
И было их, конечно, больше, чем осталось об этом свидетельств. В альбоме Ольги Сократовны сохранилось несколько зарисовок, сделанных Шевченко в гостях на даче у Чернышевских в Любани, под Петербургом, где они жили в 1860 году. Свидания в Балабинских номерах и на «вторниках» Костомарова – вот, кажется, и все, что известно нам о встречах поэта с Чернышевским. Но мы не ошибемся, предположив, что сведения эти неполны.
Ряд прямых и косвенных признаков говорит о том, что во взглядах Шевченко и Чернышевского на те или иные явления жизни и литературы и на те или иные политические события было немало общего. Так, например, сопоставление дневниковой записи Шевченко с Салтыкове-Щедрине (сентябрь 1857 г.) со статьею Чернышевского о «Губернских очерках» (июль того же года) показывает, что точка зрения Шевченко на задачи гоголевского сатирического направления русской литературы была совершенно родственна точке зрения Чернышевского. Оба они считали, что первой обязанностью писателя-патриота является защита прав угнетенного народа. «Я благоговею перед Салтыковым. О, Гоголь, наш бессмертный Гоголь! – восклицает поэт. – Какою радостью возрадовалась бы благородная душа твоя, увидя вокруг себя таких гениальных учеников своих. Други мои, искренние мои! Пишите, подайте голос за эту бедную, грязную, опаскуженную чернь! За этого поруганного бессловесного смерда!»
Это писал в своем дневнике поэт, возвращаясь из ссылки. Знакомство и сближение с Чернышевским еще более укрепили его революционное мировоззрение и готовность принять участие в борьбе за лучшее будущее родины.
И Чернышевский в беседах с украинским поэтом находил порою подтверждение своих теоретических положений. Так, например, в отрывке из статьи «Национальная бестактность» (вычеркнутом цензурой) Чернышевский писал, что именно Шевченко окончательно разъяснил для него ту истину, которую он давно предполагал и сам. «Вот она, – говорит Чернышевский. – В землях, населенных малорусским племенем, натянутость отношений между малороссами и поляками основывалась не на различии национальностей или вероисповеданий; это просто была натянутость сословных отношений между поселянами и помещиками… Различие национальностей не делает тут никакой разницы».
Указывая на то, что украинскому крестьянину приходилось плохо не только под властью польского, но и своего, малороссийского пана, Чернышевский добавлял, что он слышал свидетельство об этом от человека, «имя которого драгоценно каждому малороссу, – от покойного Шевченко».
Русским писателям, стоявшим во главе «Современника», близка была муза народного поэта Украины. «Имея теперь такого поэта, как Шевченко, малорусская литература также не нуждается ни в чьей благосклонности», – писал Чернышевский незадолго до смерти Шевченко в статье «Новые периодические издания».
Некрасов называл Шевченко глубоко и исключительно национальным поэтом, отдавшим все свои силы поэтическому воспроизведению жизни родной ему Украины.
Высокую оценку «Кобзаря» на страницах «Современника» дал в 1860 году в особой статье Добролюбов, утверждавший, что весь круг дум и сочувствий Шевченко «находится в совершенном соответствии со смыслом и строем народной жизни. Он вышел из народа, жил с народом, и не только мыслию, но обстоятельствами жизни был с ним крепко и кровно связан».
XXV. Вдохновитель революционного движения
Еще в юношеские годы Чернышевский непоколебимо верил, что настанет время, когда он сумеет широко развернуть борьбу с самодержавием.
Теперь эта пора наступила. По мере того как страна вступала в полосу революционной ситуации, по мере того как разрастались крестьянские бунты и во всех слоях общества усиливалось напряженное ожидание развязки крестьянского вопроса, роль Чернышевского, как вождя революционной демократии, становилась все более и более активной.
Лучшие люди страны, стремившиеся посвятить свои силы служению революции, объединились вокруг него.
Рядом с ним действовал его близкий друг и единомышленник – Н.А. Добролюбов, который готов был, подобно своему учителю, пожертвовать жизнью для блага народа. «Вышел я на бой, – писал Добролюбов своему товарищу по семинарии вскоре после знакомства с Чернышевским, – без заносчивости, но и без трусости – гордо и спокойно… Говорят, что мой путь смелой правды приведет меня когда-нибудь к погибели. Это очень может быть; но я сумею погибнуть недаром. Следовательно, и в самой последней крайности будет со мной мое всегдашнее неотъемлемое утешение, – что я трудился и жил не без пользы…»
С уверенностью можно сказать, что если бы не преждевременная смерть, вскоре последовавшая, то Добролюбов не избегнул бы участи, постигшей виднейших революционных деятелей шестидесятых годов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
В мемуарах современников сохранились отзывы Герцена и Чернышевского друг о друге, вызванные их встречей. «Какой умница, какой умница… и как отстал, – сказал Чернышевский о Герцене. – Ведь он до сих пор думает, что продолжает остроумничать в московских салонах и препирается с Хомяковым. А время идет теперь с страшной быстротой: один месяц стоит прежних десяти лет. Присмотришься – у него все еще в нутре московский барин сидит».
«Удивительно умный человек, – заметил в свою очередь Герцен, – и тем более при таком уме поразительно его самомнение. Ведь он уверен, что «Современник» представляет из себя пуп России. Нас, грешных, они совсем похоронили. Ну, только, кажется, уж очень они торопятся с нашей отходной – мы еще поживем».
Сохранилось два письма Чернышевского, в которых говорится о его поездке в Лондон. В первом из них, адресованном Добролюбову из-за границы и написанном во время лондонских переговоров, Чернышевский подчеркивает, что он ездил не понапрасну, но что оставаться долее в Лондоне ему было бы скучно, ибо он остро почувствовал, что собеседник его стоит на позициях либералов.
Во втором письме (к издателю Солдатенкову), написанном уже совсем незадолго до смерти, Чернышевский, вспоминая о своем путешествии в Лондон, говорит, что в переговорах по существу дела Герцен вынужден был занять оборонительную позицию.
Так или иначе, но вскоре после отъезда Чернышевского из Лондона в одном из очередных номеров «Колокола» появилась заметка, в которой говорилось: «В 44 листе мы предупреждали наших русских собратий, слишком нападавших на изобличительную литературу, что они этим путем, сознательно или бессознательно, помогут наставительному комитету. Нам бы чрезвычайно было больно, если бы ирония, употребленная нами, была принята за оскорбительный намек. Мы уверяем честным словом, что этого не было в уме нашем; если бы оно было, то мы иначе стали бы обличать!.. Нельзя же mani?re de dire, образ выражений, особенно иронических, брать в прямом смысле… Мы не имели в виду ни одного литератора, мы вовсе не знали, кто писал статьи, против которых мы сочли себя в праве сказать несколько слов, искренно желая, чтоб наш совет обратил на себя внимание».
В начале 1860 года в 64-м листе «Колокола» появилось «Письмо из провинции» за подписью «Русский человек». До сих пор остается спорным вопрос об авторе этого письма, но совершенно очевидно, что если оно было написано и не самим Чернышевским, то человеком, близко стоявшим к его кругу.
Автор «Письма» ясно доказывал, что не следует верить в «добрые намерения» царей, так как подобная вера не оправдывается ни историей, ни современным положением в стране.
«С начала царствования Александра II немного распустили ошейник, туго натянутый Николаем, и мы чуть-чуть не подумали, что мы уже свободны, а после издания рескриптов все очутились в чаду, – как будто дело было кончено, крестьяне свободны и с землей. Все заговорили об умеренности, обширном прогрессе, забывши, что дело крестьян вручено помещикам, которые охулки не положат на руку свою».
Обращаясь к Герцену, автор заканчивал письмо призывом: «Вы все сделали, что могли, чтобы содействовать мирному решению дела, – перемените же тон, и пусть ваш «Колокол» благовестит не к молебну, а звонит в набат! К топору зовите Русь!»
Ответ Герцена на «Письмо» еще раз показал, как серьезны были в то время его расхождения с революционными демократами. «К топору, этому ultima ratio (т. е. последнему доводу) притесненных», он отказывался звать «до тех пор, пока останется хоть одна радужная надежда на развязку без топора».
Однако кровавая расправа царского правительства с крестьянскими бунтами, возникшими с новой силой после осуществления реформы 1861 года, раскрыла Герцену глаза, и он, отбросив колебания, твердо стал на сторону революционной демократии. Его «Колокол» переменил тон: «Старое крепостное право заменено новым. Вообще, крепостное право не отменено. Народ царем обманут!» – говорилось в 96-м листе «Колокола».
Не вспоминал ли с болью Герцен о своих беседах с глазу на глаз с Чернышевским, когда до него дошла в 1862 году весть о том, что его собеседник заключен в каземат Петропавловской крепости?
Трагическая судьба Чернышевского не переставала волновать издателя «Колокола» до конца его жизни. Он проклинал палачей Чернышевского, которого называл великим борцом за свободу родного народа и одним из самых замечательных русских публицистов.
Но в период расхождения с Чернышевским Герцен, как это уже отмечалось выше, по своим взглядам был ближе к либеральному кругу литераторов и общественных деятелей. 16 сентября 1859 года Тургенев писал ему из Парижа: «Собственно, пишу я к тебе, чтобы узнать, правда ль, что тебя посетил Чернышевский и в чем состояла цель его посещения и как он тебе понравился?»
Сам Тургенев все более и более отдалялся от редакции «Современника», а в 1860 году, после того как появилась рецензия Чернышевского на книгу Готорна «Собрание чудес, повести, заимствованные из мифологии», косвенно затрагивавшая роман «Рудин», он заявил о своем окончательном отказе состоять в числе сотрудников «Современника».
Таким образом, непримиримая последовательность революционно-демократической программы журнала, осуществлявшаяся Чернышевским и Добролюбовым, привела к расколу внутри редакции. Еще ранее Тургенева отошли от «Современника» Григорович, Гончаров, Островский, Лев Толстой; обязательное соглашение об исключительном участии этих писателей в «Современнике» утратило свою силу.
Но это не поколебало решимости Чернышевского и Некрасова оставить неизменным направление журнала. В объявлении об издании «Современника» на 1862 год говорилось: «Направление «Современника» известно его читателям. Продолжая по мере возможности развивать это направление в приложении к разным отраслям науки и жизни, редакция в последние годы должна была ожидать изменения своих отношений к некоторым из сотрудников (преимущественно беллетристического отдела), которых произведения в прежнее время, когда еще направления не обозначились так ясно„ нередко с удовольствием встречаемы были читателями в нашем журнале. Сожалея об утрате их сотрудничества, редакция, однако же, не хотела, в надежде на будущие прекрасные труды их, пожертвовать основными идеями издания, которые кажутся ей справедливыми и честными».
Если три года тому назад, в период редактирования «Современника» в отсутствие Некрасова, Чернышевский был озабочен тем, чтобы привлечь на свою сторону таких писателей, как Тургенев, Лев Толстой, Островский и др., то теперь он окончательно убедился в неосуществимости этого намерения и понял, что пути их различны. В статье «Полемические красоты» Чернышевский так объясняет отход Тургенева от «Современника»: «Наш образ мыслей прояснился для г. Тургенева настолько, что он перестал одобрять его. Нам стало казаться, что последние повести г. Тургенева не так близко соответствуют нашему взгляду на вещи, как прежде, когда и его направление не было так ясно для нас, да и наши взгляды не были так ясны для него. Мы разошлись».
Теперь рядом с Чернышевским стояли люди иного образа мыслей, люди, так же как и он, стремившиеся к одной цели – к революционному перевороту. Эта цель объединила Добролюбова, Михайлова, Шелгунова, Тараса Шевченко, Сераковского и многих других.
К ним тянулась революционно настроенная студенческая и офицерская молодежь. Влияние этого авангарда, возглавляемого Чернышевским, росло не по дням, а по часам, и круг близких к нему людей непрестанно расширялся. Номера «Современника» со статьями Чернышевского, Добролюбова, Шелгунова, со стихами Некрасова, с переводами произведений Шевченко, с очерками и стихотворениями Михайлова жадно прочитывались и передавались из рук в руки. В одном из писем Салтыкова-Щедрина начала 1860 года из Рязани говорится о необычайном успехе журнала среди читателей: «Всего более в ходу «Современник»; Добролюбов и Чернышевский производят фурор…» Около этого же времени и Некрасов отметил в письме к Добролюбову исключительно быстрое упрочение общественно-литературной репутации Чернышевского: «Ход ее напоминает Белинского, только в больших размерах», – указывал поэт.
По возвращении из Лондона Чернышевский побывал летом на родине и 1 сентября вернулся в Петербург. К этому времени относится начало тесного сближения его с великим народным поэтом Украины Тарасом Шевченко.
Незадолго до этого Шевченко, отбыв десятилетний срок ссылки в одном из оренбургских линейных батальонов, приехал в Петербург. Радостно встретили здесь поэта друзья его по ссылке – польские революционеры Сераковский и Желиговский. Первый из них, вернувшийся в Петербург из оренбургских степей несколькими годами раньше Шевченко, давно уже находился в близких отношениях с Чернышевским. Не раз, разумеется, рассказывал Сераковский Николаю Гавриловичу о своем друге-поэте, которого он с нежностью называл «батькой» и «нашим лебедем».
Сведения о встречах Чернышевского с Шевченко удивительно скупы. Есть что-то преднамеренное в этой скупости. Словно бы вчерашний ссыльный украинский поэт и глава русских революционных демократов условились между собою о том, что как можно меньше должны знать посторонние об этих встречах.
И было их, конечно, больше, чем осталось об этом свидетельств. В альбоме Ольги Сократовны сохранилось несколько зарисовок, сделанных Шевченко в гостях на даче у Чернышевских в Любани, под Петербургом, где они жили в 1860 году. Свидания в Балабинских номерах и на «вторниках» Костомарова – вот, кажется, и все, что известно нам о встречах поэта с Чернышевским. Но мы не ошибемся, предположив, что сведения эти неполны.
Ряд прямых и косвенных признаков говорит о том, что во взглядах Шевченко и Чернышевского на те или иные явления жизни и литературы и на те или иные политические события было немало общего. Так, например, сопоставление дневниковой записи Шевченко с Салтыкове-Щедрине (сентябрь 1857 г.) со статьею Чернышевского о «Губернских очерках» (июль того же года) показывает, что точка зрения Шевченко на задачи гоголевского сатирического направления русской литературы была совершенно родственна точке зрения Чернышевского. Оба они считали, что первой обязанностью писателя-патриота является защита прав угнетенного народа. «Я благоговею перед Салтыковым. О, Гоголь, наш бессмертный Гоголь! – восклицает поэт. – Какою радостью возрадовалась бы благородная душа твоя, увидя вокруг себя таких гениальных учеников своих. Други мои, искренние мои! Пишите, подайте голос за эту бедную, грязную, опаскуженную чернь! За этого поруганного бессловесного смерда!»
Это писал в своем дневнике поэт, возвращаясь из ссылки. Знакомство и сближение с Чернышевским еще более укрепили его революционное мировоззрение и готовность принять участие в борьбе за лучшее будущее родины.
И Чернышевский в беседах с украинским поэтом находил порою подтверждение своих теоретических положений. Так, например, в отрывке из статьи «Национальная бестактность» (вычеркнутом цензурой) Чернышевский писал, что именно Шевченко окончательно разъяснил для него ту истину, которую он давно предполагал и сам. «Вот она, – говорит Чернышевский. – В землях, населенных малорусским племенем, натянутость отношений между малороссами и поляками основывалась не на различии национальностей или вероисповеданий; это просто была натянутость сословных отношений между поселянами и помещиками… Различие национальностей не делает тут никакой разницы».
Указывая на то, что украинскому крестьянину приходилось плохо не только под властью польского, но и своего, малороссийского пана, Чернышевский добавлял, что он слышал свидетельство об этом от человека, «имя которого драгоценно каждому малороссу, – от покойного Шевченко».
Русским писателям, стоявшим во главе «Современника», близка была муза народного поэта Украины. «Имея теперь такого поэта, как Шевченко, малорусская литература также не нуждается ни в чьей благосклонности», – писал Чернышевский незадолго до смерти Шевченко в статье «Новые периодические издания».
Некрасов называл Шевченко глубоко и исключительно национальным поэтом, отдавшим все свои силы поэтическому воспроизведению жизни родной ему Украины.
Высокую оценку «Кобзаря» на страницах «Современника» дал в 1860 году в особой статье Добролюбов, утверждавший, что весь круг дум и сочувствий Шевченко «находится в совершенном соответствии со смыслом и строем народной жизни. Он вышел из народа, жил с народом, и не только мыслию, но обстоятельствами жизни был с ним крепко и кровно связан».
XXV. Вдохновитель революционного движения
Еще в юношеские годы Чернышевский непоколебимо верил, что настанет время, когда он сумеет широко развернуть борьбу с самодержавием.
Теперь эта пора наступила. По мере того как страна вступала в полосу революционной ситуации, по мере того как разрастались крестьянские бунты и во всех слоях общества усиливалось напряженное ожидание развязки крестьянского вопроса, роль Чернышевского, как вождя революционной демократии, становилась все более и более активной.
Лучшие люди страны, стремившиеся посвятить свои силы служению революции, объединились вокруг него.
Рядом с ним действовал его близкий друг и единомышленник – Н.А. Добролюбов, который готов был, подобно своему учителю, пожертвовать жизнью для блага народа. «Вышел я на бой, – писал Добролюбов своему товарищу по семинарии вскоре после знакомства с Чернышевским, – без заносчивости, но и без трусости – гордо и спокойно… Говорят, что мой путь смелой правды приведет меня когда-нибудь к погибели. Это очень может быть; но я сумею погибнуть недаром. Следовательно, и в самой последней крайности будет со мной мое всегдашнее неотъемлемое утешение, – что я трудился и жил не без пользы…»
С уверенностью можно сказать, что если бы не преждевременная смерть, вскоре последовавшая, то Добролюбов не избегнул бы участи, постигшей виднейших революционных деятелей шестидесятых годов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62