Он разрешил Крапивину сформировать сводный полк для участия в следующем походе на самозванца.
Вскоре навстречу мятежникам выступила новая рать, руководили которой, по московскому обычаю, два воеводы: Михаил Скопин-Шуйский и Иван Никитич Романов. Однако Крапивину снова не удалось применить свою тактическую находку. Боевые действия практически не производились, зато в царских войсках очень активно действовали провокаторы, разносившие слухи, что главой мятежников является «настоящий, чудом спасенный царь Дмитрий». Увидев, как разлагающе действует подобная пропаганда, Крапивин распорядился поймать двоих таких провокаторов и обезглавить перед строем, после чего… был немедленно арестован по приказу воеводы Ивана Романова. Полковнику вменялось в вину вынесение приговора «не по чину», то есть превышение должностных полномочий. Скопин-Шуйский с великими трудами спас своего протеже от казни.
Из-за «шатости» и разложения в смущённых противником войсках Василий Шуйский отозвал свою рать на Москву. После этого продвижение мятежников к столице больше напоминало триумфальное шествие. Вскоре самозванец подошел к воротам столицы и построил свой городок у села Тушина (за это на Москве его окрестили тушинским вором). Многие города, включая Новгород и Псков, без боя впустили отряды, посланные самозванцем для их захвата, и присягнули Лжедмитрию. Теперь под властью царя Василия находилась лишь Москва и небольшие территории к востоку от нее. Началось «Тушинское сидение», когда мятежники не могли взять столицу, а московский царь был не в силах нанести поражение мятежникам.
Боевые действия ограничивались небольшими вылазками царских войск, которые неизменно отбивала шляхта Рожинского. К сожалению, сводный полк Крапивина был расформирован по приказу Дмитрия Шуйского, чрезвычайно завидовавшего ратным успехам князя Скопина и не упустившего возможность через своего царственного брата подложить свинью более удачливому на поле брани родственнику. Теперь Крапивин командовал обычным полком. Он быстро понял, что подчиненные не желают воевать за царя Василия, хотя и не питают иллюзий насчёт «тушинского вора». Все попытки полковника восстановить дисциплину пропали втуне, а жесткие дисциплинарные взыскания лишь озлобили подчиненных. Все кончилось тем, что Крапивин сформировал сотню из лучших бойцов и силовыми методами постарался привести хоть к какому-то порядку остальную массу, заработав себе авторитет жесткого командира. Это его и спасло во время рокового похода на помощь Троицко-Сергиевскому монастырю.
Сейчас, оглядываясь на прошлое, полковник с сожалением вынужден был признать, что для победы над самозванцем не требовалось ни особой тактики, ни оружия. Нужен был просто лидер, которому верят и за которым идут. Ни Василий Шуйский, ни его вороватый и трусливый брат Дмитрий на эту роль не годились. Почти вся Москва считала братьев Шуйских подлыми и хитрыми боярами, захватившими власть ради собственной корысти. Не то что умирать, но и просто пошевелить пальцем в поддержку этих людей не хотел почти никто.
На семейство Романовых рассчитывать тоже не приходилось. После того как Иван Романов чуть не казнил Крапивина за борьбу с провокаторами, у полковника зародилось подозрение, что этот клан тайно поддерживает противника. Когда же Ростовский митрополит Филарет (в миру Федор Никитич Романов) был доставлен в лагерь самозванца и провозглашен патриархом, когда он начал рассылать по всей стране воззвания в пользу «царя Дмитрия», Крапивин окончательно укрепился в мысли о предательстве Романовых. Предательство Романовых было вполне логично в свете событий на Варварке, с которых начались скитания полковника по здешнему миру. И всё это наполняло сердце воина жгучей неприязнью к интриганам, которым предстояло занять престол и которые фактически явились зачинщиками смуты.
Впрочем, Крапивин знал, кто может объединить здешний народ. Родовитость, энергия и заслуги этого человека перед отечеством давали ему возможность стать настоящим лидером. Пришпорив коня, Крапивин поравнялся с Федором:
— Послушай, Федор, мне кажется, что наш воевода, князь Михаил, лучший из тех, какие есть сейчас на Москве.
Федор внимательно посмотрел на него.
— Пожалуй да, — согласился он.
— А не думаешь ли ты, что и царем он был бы лучшим, чем Василий?
Федор долго и внимательно смотрел в глаза сослуживцу, после чего произнес:
— Кому царем быть на Руси, то Божья воля… Но князь Михаил и по знатности не уступит, и в ратном деле превзойдет.

ГЛАВА 32
Переговоры

Крепость Орешек обогнули большим крюком по льду. Гарнизон этого русского форпоста уже несколько месяцев как присягнул самозванцу, и князь Скопин-Шуйский опасался, что отряд заметят и вышлют за ним погоню. Далее двигались устьем Невы. Для Крапивина эта часть маршрута представляла особый интерес. Эти места в своем мире он знал как окрестности Ленинграда-Петербурга. Здесь это была окраина государства, богом забытые места, слабозаселенная полоса на границе со Швецией. То здесь, то там на берегах Невы стояли небольшие деревушки.
Еще большим было удивление Крапивина, когда уже на подъездах к дельте он увидел большое, достаточно зажиточное село с православной церковью. Догнав Федора, он спросил:
— Послушай, здесь что, тоже русские живут?
— Ясное дело, — усмехнулся Федор. — Земля-то русская, хоть и окраинная.
— А я думал, что здесь все больше финны обитают.
— Кто? — наморщил лоб Федор.
— Ну, чухонцы, — быстро поправился Крапивин.
— А, так те все больше по лесам. Немало их тут, что верно, то верно.
Крапивин повернул голову направо и с изумлением увидел возвышавшийся у впадения небольшой речки в Неву крепостной вал. Даже толстый слой снега не мог скрыть явственных очертаний бывшего фортификационного сооружения.
— А это что? — указал Крапивин на вал.
— Был здесь свейский городок с крепостицей. Их новгородцы более ста лет назад пожгли, еще до того как под московский скипетр встали. В этом месте вXpвеке действительно существовал шведский город Ландскруна, впоследствии сожженный новгородцами. Позже шведы поставили в этом же месте город Ниен с крепостью Ниеншанц, которые уничтожил уже Петр Первый.


— Так значит, это свейская земля? — переспросил Крапивин.
— Не-а, — энергично замотал головой Федор. — Наша. Еще князь Александр Ярославович Невский ее от свеев оборонял, потому как те завсегда на сию землю зарились. Так было-то, почитай, более трехсот лет назад.
— А жить-то здесь не пробовали?
— Так вон же, крестьяне живут.
— Ну а города ставить, крепостицы?
— Это ты здешних мест не знаешь, — скривился Федор. — Сейчас все снежком запорошено да льдом сковано. А как весна придет, так хлябь здесь одна да топь. Кому так жить охота?
— Свей, вон, хотели.
— Так басурмане же. А русскому человеку здесь жизни нет, — подвел итог дискуссии Федор.
Выйдя к Финскому заливу, отряд свернул направо и направился вдоль берега. Теперь справа от них располагался девственный карельский лес, а слева обдувала ледяными ветрами промерзшая Балтика. Путники кутались в тулупы и шубы и испытывали страстное желание укрыться от ледяного пронизывающего ветра. Но дорог на здешнем Карельском перешейке не было, и это вынуждало отряд двигаться вдоль берега. Не было здесь и столбов, ни верстовых, ни пограничных. Когда Крапивин спросил у Федора, где проходит граница со шведами, тот задумчиво почесал затылок и изрек:
— Пес ее знает. Все вокруг Нево-реки — наше, это точно. Что окрест Выборг-города — ихнее, так повелось. А что промеж, никто не делил.
— А вот на польской-то границе столбы стоят да засеки, — заметил Крапивин. — Там шаг ступил направо — в Московии, налево — в Речи Посполитой.
— Так там земля какая! Там на каждой пяди урожай собрать можно. Оттого мы с ляхами отродясь за нее деремся и каждый аршин мерим. А это, кому оно надо? — Федор махнул рукой на Карельский перешеек, туда, где, как знал Крапивин, со временем вырастут коттеджные поселки «новых русских». — Леса одни непролазные, чухонцы только и живут.
Выборгский замок возник перед утомленными путниками, как грозное видение, неколебимый символ мощи северного соседа. Крапивин помнил этот город как областной центр, приграничное селение СССР, а потом Российской Федерации. Здесь же это был форпост шведской короны на юго-восточных рубежах. Впрочем, когда Крапивин стряхнул с себя воспоминания человека новейшей эпохи и взглянул на крепость с точки зрения ратника начала семнадцатого века, он не смог не признать, что это очень зажиточный и прекрасно укрепленный город. Мощные крепостные стены хорошо защищали его улочки, теснящиеся друг к другу дома богатых купцов и ремесленников, церкви с острыми шпилями и крупный порт со складами и пирсами, стоявший сейчас в запустении по случаю холодной зимы.
Много раз виденный в двадцатом веке выборгский замок тоже произвел на Крапивина немалое впечатление. Если подполковнику спецназа ФСБ РФ Вадиму Крапивину было ясно, что взятие этого укрепленного объекта сводится, по сути, лишь к выбору между внезапной, стремительной десантной операцией и получасовым артобстрелом, то полковник войска царя Василия Шуйского Владимир Крапивин понимал, что перед ним фактически неприступная цитадель, взять которую можно только измором либо многодневным артобстрелом из осадных орудий с последующим штурмом, в котором будет потеряно огромное количество ратников.
Во внутреннем дворе замка их встретил глава русского посольства стольник Семен Головин. Он распорядился разместить отряд Скопина-Шуйского и пригласил самого князя в покои, отведенные русской миссии. Воевода властным жестом подозвал Федора и Крапивина, ответив на вопросительный взгляд стольника:
— То мои люди и советчики ближайшие. От них у меня тайн нет.
— Воля твоя, князь, — развел руками Головин.
Они скинули обсыпанные снегом шубы, потом прошли в трапезную, где смогли обогреться у камина и наскоро пообедать. При этом стольник искренне извинялся, что вынужден потчевать гостей красным вином и не в состоянии достать «человеческих» медов и кваса для недовольных «басурманским пойлом» князя и Федора и с явной опаской поглядывал на Крапивина, который с удовольствием поглощал тонкое французское вино. Когда гости обогрелись и насытились, стольник начал невеселый рассказ о ходе переговоров.
— Свеи лютуют, князь, — жаловался он. — Что государь наш велел, то мы отстояли, но не обессудь, многое уступить придется. Подписали свеи грамоту, что без согласия нашего отдельно с Жигимонтом мира не заключат. Обещали послать нам на помощь конницы две тысячи да пехоты три тысячи. Подчиняться они будут своему воеводе, а уж он — тебе. За то мы должны коннице платить пятьдесят тысяч рублей в месяц, а пехоте по тридцать пять тысяч. Да воеводе ихнему пять тысяч рублей. Офицерам же всем купно такоже пять тысяч в месяц. Да подписали мы грамоту, что государь наш и все наследники его отрекаются на веки вечные от прав своих на землю Ливонскую. Да еще должен я тайную грамоту подписать, что через три недели, как свейское войско в землю нашу придет, мы королю свейскому город Корелу с уездом передать обязаны и всех ратников своих оттуда отвести.
— Крутенько, — покачал головой Скопин-Шуйский. — Ну да снявши голову, по волосам не плачут. Мне нынче войско для обороны Москвы потребно. За Ливонию мы с ними опосля поспорим. Когда договор подписывать будем?
— Посол Моис Мартензон, с коим я переговоры уж сколько ден веду, договор тот подписывать прав не имеет, — сообщил Головин. — Должен на днях из ригсдага, думы ихней, боярин Еран Бойе приехать. Он и подпишет. Так у них, у басурман, заведено, что без думы король ни мира заключить, ни войны объявить не может. Тьфу, нехристи.
— Это ладно, — отмахнулся Скопин. — Ты мне лучше скажи, здесь ли воевода ихний. Раз уж и про деньги, и про земли все оговорено, так надо бы о том, как воевать совместно, договориться.
— Якоб Делагарди здесь уж, — подтвердил стольник. — Готов он с тобой говорить. Хочешь, сейчас приглашу?
— Зови, — мгновенно ответил Скопин, — и немедля.
Головин громко хлопнул в ладоши и приказал вошедшему слуге сообщить шведскому послу Моису Мартензону, что с ним и Якобом Делагарди желает говорить воевода московского царя князь Скопин-Шуйский. Когда слуга исчез, князь вдруг забеспокоился:
— Только ты, Семен, от меня не отходи. Толмачить будешь.
— Да я по-ихнему ни бельмеса, — смутился Головин. — А толмач наш третий день в горячке лежит. Но ты, князь, не тушуйся, добрый у них толмач, у басурман. По-нашему, как мы с тобой, говорит.
Вскоре в зал вошел слуга и сообщил, что шведы ожидают русских послов в рыцарском зале замка. По узкой винтовой лестнице члены русской делегации поднялись в огромный, зал, вдоль стен которого стояли доспехи ушедших в прошлое времен рыцарских турниров и крестовых походов.
Там, выстроившись рядком, их ожидали четверо шведских дворян, одетые в бархат и золото. Все четверо были при шпагах. У двоих на груди красовались усыпанные драгоценностями золотые ордена. Однако внимание Крапивина привлекли не они, а наиболее скромно одетый швед, стоявший справа. Полковник даже остолбенел на мгновение. Над безукоризненно белым воротником он увидел знакомое лицо, кокетливую эспаньолку и необычайно живые, излучавшие насмешку глаза. Это был Басов.
— Здравствуйте, господа, — сказал Басов, делая шаг вперед. — Рады приветствовать вас во владениях его королевского величества Карла Девятого. Позвольте представить вам посла его королевского величества господина Моиса Мартезона.
Услышав свое имя, русским послам изысканно и с достоинством поклонился один из орденоносцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48