— Тока как они поймут, что мы католичество не введем, ополчатся на нас все. И Священная Римская империя свой кусок отхватить захочет. Готовым к этому быть надо.
— Вот про то я с тобой и хотел говорить. В Рим тебе снова ехать надобно.
— В Рим? — удивился Чигирев. — Зачем это?
— Папа римский опять новый на престоле, может, слышал? Он также надеется, что я латынство по всей Руси введу, школы иезуитов по городам открою. Но ныне я уж не царевич изгнанный, а царь на престоле. И надобно показать ему, что я сильнее Сигизмунда. Посули вновь, что я латынство по всей стране введу, но скажи, что сподручнее это будет, если я еще и королем польским стану. А что, батюшку-то моего на престол краковский звали. Только он денег радным панам дать поскаредничал, оттого королем и не стал. Неужто я не сдюжу? Папа за то, чтобы всю Русь в латынство обратить, Сигизмунда вполне может отдать. Я с патером Савицким, тем что миссию иезуитов на Москве возглавляет, про то уже говорил. Еще я им сказал, чтобы сговорчивее были, что у меня сто тысяч войска, которые не знаю куда послать. А еще латынянам можно обещать, что коли возьму под свою руку Речь Посполитую, то и Швецию из веры люторской обратно в латынство приведу. Радных панов подкупим. Они деньги больше всего любят. Православные в Речи Посполитой меня поддержат. Так что же мешает?
— Кесарь такого усиления Московии может не потерпеть, — задумчиво произнес Чигирев. — Да и Речь Посполитая — не одни радные паны. Есть там магнаты сильные, есть шляхта лихая, в латынстве крепкая. Они против тебя восстать могут. Война тогда будет страшная, на всю Европу.
— А мы их иной выгодой поманим, — вскинулся Отрепьев. — На Турцию поход всех христианских государств объявим. Пусть мы да поляки, да кесарь в один кулак силы соберем да по турецким нехристям ударим. Без нас-то у латынян сил недостанет султана разгромить. А вместе, глядишь, и покорим басурман. Мы себе Крым возьмем да навеки набеги татарские пресечем. Батюшка-то мой сорок годов назад сплоховал. Не в Ливонию идти надо было, в Крым. Он все, что захватил, потерял да со всей Европой рассорился. А пойди он в Крым, давно бы земля эта нашей была, да еще с Кавказом. Поляки Молдавское царство получат. Кесарь — земли хорватские. А мы греков православных освободим да крест христианский вновь в Константинополе водрузим. Вот оно, дело богоугодное. Да и купцы наши без помех до Венеции и земель гишпанских ходить смогут.
— Так-то оно так, — вздохнул Чигирев, — только не лучше ли для начала делами внутри государства заняться, чтобы народ твой был богат и свободен? А как будем крепки, тут и другие царства покорять можно. Я тебе уж челобитных написал со святое писание, что да как в государстве преобразовать надо, а ты на них и не посмотрел.
— Все я прочитал, — буркнул Отрепьев. — Дурь пишешь. Государство мое крепко и сильно. Отродясь боярство опорой государя было. Дворянство — мечом его. А крестьяне да ремесленники жили, чтобы людей государевых кормить, одевать да оружие им ковать. И не дам я воли холопьям, чтобы не разбежались и не заворовались. Нам еще Крым воевать, а там, глядишь, Речь Посполитую и Швецию. Ты при папском дворе уже бывал и справно дело свое делал. Так и нынче волю государеву исполняй, а дурь не измышляй.
— Исполню, государь, — склонился Чигирев. — И сам я тебе еще одно предложить хочу. Боярский заговор для тебя опаснее всего, но польский следом за ним. Не ведаю, сможешь ли королем польским стать, но правда твоя, поляков ослабить надо. Сигизмунд себя уж тайно хозяином всей земли русской числит. Посему смуту надобно в Речи Посполитой поселить. И то я на себя возьму. Денег мне только из казны отрядить надо. Дозволь, государь?
— Смуту? — Отрепьев ненадолго задумался. — Оно и верно. И мне в помощь, чтобы королем польским стать. Сговорчивее будут. Денег тебе дам. Казна полна.
Дверь камеры приоткрылась, и в ней возникла голова стрельца:
— Эй, сотник, — проговорил он, — тебя боярин Чигирев требует.
— Уж боярин, — усмехнулся Крапивин. — Ну, пошли.
На самом деле подполковник был рад возможности выйти на свежий воздух и прогуляться. Вот уже почти месяц он содержался в темнице московского Кремля. После ухода Отрепьева из Рыльска Крапивина взяли в обоз. Подполковник не сомневался, что это была инициатива Чигирева. Сам «государев» советник неоднократно наведывался к нему, пытаясь завести беседы о переходе на сторону самозванца во имя «процветания Московского государства», и получал неизменный отказ. Крапивин думал только о побеге, но его надеждам не суждено было сбыться. Предусмотрительные тюремщики надели ему на руки и на ноги кандалы, и хотя спецназовец понимал, что вполне в состоянии «вырубить» весь свой конвой, стало ясно, что в этих «браслетах» далеко не убежишь. Оковы с пленника были сняты только в Москве.
Здесь Крапивина тоже содержали неплохо. Чигирев больше не появлялся, из чего подполковник сделал вывод, что историк сильно занят государственными делами и потерял к несостоявшемуся союзнику всякий интерес. Теперь бывший сотник царева войска гадал, зачем он понадобился новоиспеченному боярину.
Под конвоем двух стрельцов Крапивин прошел в здание одного из кремлевских приказов и вскоре предстал перед Чигиревым.
— Здравствуй, Вадим, присаживайся, — предложил историк.
Крапивин усмехнулся и опустился на скамью, всем своим видом показывая, что считает продолжение их бесконечного спора о службе самозванцу бессмысленным.
— Ну что, Вадим, — произнес Чигирев, — вот я и нашел тебе службу, которую ты будешь рад исполнить и которая будет полезна для нас.
— Держи карман шире, — фыркнул Крапивин.
— Скажи, зачем ты вообще пошел на службу к Годунову? — словно не заметил его выпада Чигирев.
— Противодействовать польской оккупации, — отчеканил Крапивин.
— Это и наша задача. Сейчас поляки представляют серьезную угрозу режиму царя Дмитрия. Да и России в целом. Лучший способ победить врага — посеять смуту на его территории. Думаю, здесь ты возражать не будешь. Так вот, я предлагаю тебе отправиться в Польшу к пану Забжидовскому и убедить его начать рокош против короля. На самом деле этот рокош должен возникнуть в следующем году. Он будет подавлен в тысяча шестьсот седьмом гетманом Жолкевским. Я же хочу, чтобы он возник сейчас и был куда сильнее. Это нужно для моей игры и, думаю, соответствует твоим задачам. Как ни странно, но в данном случае мы будем заодно. Конечно, от имени Дмитрия я тебе действовать не дам. Ты привезешь Забжидовскому денег на рокош, но Забжидовский и все остальные должны думать, что ты частное лицо, через которого действует герцог Карл Зюдерманландский — злейший враг Сигизмунда. Легенда такая: ты бежал от Дмитрия и попал к шведам. Они наняли тебя посредничать в организации мятежа в Польше. Переписку пусть ведут только через тебя, а я уж за герцога Забжидовскому отвечу. Неплохой шанс перессорить двух будущих главных врагов России, Польшу и Швецию. А там, как знать, если рокош разрастется… может, Варшава станет русским городом на двести лет раньше. В твоем духе. Ну что, согласен?
Крапивин посмотрел на него исподлобья:
— Ну ты даешь, интриган. Настоящий царедворец. Расскажи-ка поподробнее, что вы там с вашим самозванцем удумали.

ГЛАВА 26
Рокош

— А теперь, панове, давайте выпьем за пана Крапинского, приехавшего к нам из Московии, — провозгласил пан Анджей. — Он не только привез нам денег на рокош, но и показал себя как славный рубака и хороший друг.
— Да ладно тебе, пан Анжей, — отмахнулся Крапивин. — Каким еще рубакой я себя показал? Ну, укоротил я этого наглеца, который про москалей гадости выкрикивал, так что с того?
«Вот попался бы ты мне под Новгородом-Северским или в Добрыничах, узнал бы, как я рублюсь на самом деле», — добавил он про себя.
— Э нет, пан Владимир, — улыбнулся во всю раскрасневшуюся рожу пан Анджей, — знатного бойца видно издалека. Ты не только ростом вышел, но и духом воинским. За тебя, друже.
Все сидящие за столом выпили. Крапивин тоже пригубил вина и повернулся к сидящему рядом Михаилу Линкевичу, начальнику городской стражи:
— Послушай, пан Михал, может, посты проверить?
— Зачем? — искренне удивился Линкевич.
Ему явно не хотелось выходить из-за стола, покидать теплую компанию, и отправляться в ночную темень под мелкий сентябрьский дождь.
— Так для порядку надо, — заметил Крапивин. — Мне показалось, что многие в караул пьяные пошли.
— Да пусть ребята повеселятся, — отмахнулся Линкевич.
— Нельзя так, мы на войне, — настаивал Крапивин. — Как пан Забжидовский с основным войском в поход против короля ушел, так его городок со складами и казной — лакомая добыча. Я бы, по крайней мере, на месте королевского гетмана обязательно сюда нагрянул.
— Король когда еще войско соберет! — фыркнул пан Михал.
— Если так караульную службу нести, то нас можно и с одной сотней взять, — огрызнулся Крапивин.
— Вот, хороший ты человек, пан Владимир, — усмехнулся Линкевич, — только скучный. Для тебя война — это караулы, дисциплина, провианта подвоз. Не люба шляхтичу такая война. Наше дело такое: увидел врага — так руби его. Не видишь — так мед пей и девок щупай. Жизнь коротка, а завтра еще и убить могут. Почто голову себе забивать?
Крапивин поморщился и отвернулся. Уже два с половиной месяца он жил среди шляхты и никак не мог привыкнуть к ее бесшабашности. После сражения под Новгород-Северским он не мог не признать отвагу и великолепную боевую выучку поляков. Рубились шляхтичи азартно и самозабвенно, в большинстве своем были храбрыми воинами, почитавшими трусость тягчайшим из грехов, великолепно владели саблей и пикой, на коне сидели, словно родились в седле. Весьма успешно управлялись они и с артиллерией, и с мушкетами (по крайней мере, не хуже русских ратников), однако недолюбливали огнестрельное оружие, предпочитая яростную кавалерийскую атаку перестрелке и артподготовке. Был у них боевой кураж, который очень многое значит в рукопашной схватке. Крапивин вспомнил дуэль с молодым шляхтичем, который при его появлении стал злословить о русских. Ни рост, ни солидный боевой опыт не дали тогда подполковнику решительного перевеса в дуэли. Поединок закончился через две минуты: Крапивин ранил шляхтича приемом, который показал ему когда-то Басов. Но все же Вадим отметил, что очень молодой еще шляхтич оказался для него, умудренного опытом бойца, весьма опасным противником. Подполковник вынужден был признать, что среднестатистический польский воин значительно превосходит русского в бою.
Но была в поляках невероятная безалаберность, повергавшая в шок офицера двадцатого века. Нечто подобное он наблюдал в своем мире, когда в качестве наблюдателя находился в частях египетской и афганской народной армии. Состояние противника всегда оценивалось примерно, «на глаз», вопросам обеспечения и координации действий войск уделялось минимум внимания, караульная служба была поставлена из рук вон плохо, а о дисциплине приходилось только мечтать. Но египтян и афганцев в двадцатом веке никто не воспринимал как серьезную силу.
А вот поляки в начале семнадцатого века считались одной из самых грозных армий Европы. Двести лет назад, в битве при Грюнвальде, они составляли ядро армии, нанесшей удар по немецким рыцарям, удар, который на триста лет прекратил немецкий «Drang nah Osten» Бросок на восток (нем.)

да и, по сути, предрешил будущую судьбу Тевтонского ордена. Потом именно польские шляхтичи сыграли огромную роль в остановке самой мощной на тот момент османской армии, двигавшейся на запад. Швеция всерьез опасалась агрессии со стороны Польши, а в конце семнадцатого века, по словам Чигирева, участие поляков в сражении на стороне Австрии должно было предотвратить захват турками Вены и остановить великий османский поход на Европу. Все это никак не вписывалось в представление о Речи Посполитой как о второсортной в военном отношении державе.
Главным стимулом для шляхтича в бою был вовсе не приказ командира, а желание блеснуть своей удалью. Единственным страхом — страх показаться трусом. Их, потомственных бойцов, заставляло действовать сообща только одно понимание того, что отсутствие согласованности непременно приведет к общей гибели. Все недостатки организации и дисциплины с лихвой окупались яростью атак и отчаянной рубкой, но Крапивин прекрасно понимал, что рано или поздно это лихое, заносчивое и недисциплинированное воинство столкнется с умелым противником, который нанесет ему серьезный урон. Что, собственно, и произошло всего через несколько лет, когда шведская армия нанесла полякам ряд тягчайших поражений именно за счет великолепной организации и железной дисциплины. Тогда Польшу, по сути, спас лишь героизм защитников монастыря на Ясной Гуре в Ченстохове, ставшем центром сопротивления оккупации после целого ряда жестоких поражений. В этот раз, как и обычно, поляки выдержали натиск за счет своего героизма и лихости, но необходимых выводов из поражения так и не сделали. По-прежнему власть короля была весьма условной, а армия по своей структуре — феодальной и малодисциплинированной. Очевидно, прямым следствием этого и стал раздел Речи Посполитой вXpIIIвеке тремя великими государствами: Россией, Австрией и Пруссией. Кстати, ситуация повторилась уже после возрождения Польши, в начале Второй мировой войны в сентябре 1939 года, когда при невиданном героизме, проявленном польскими солдатами и офицерами, польская армия оказалась значительно хуже немецкой организована и подготовлена к войне, за что и поплатилась поражениями.


Застолье продолжалось. Рокошане в неисчислимых количествах поглощали всевозможную снедь и со страшной скоростью истребляли выставленные на стол хмельные меды и вина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48