оказался подчинен князю Андрею Телятевскому. Тот, в свою очередь, по знатности рода уступал Басмановым. Решение царя Фёдора оборачивалось для Басманова катастрофой. Если бы впридачу к этой росписи царь, ввиду военного положения, повелел «всем без мест быть», то по окончании похода ни его участники, ни их потомки не имели бы права ссылаться на соотношение должностей в нем. Но такого повеления не было, и это означало, что Петр Басманов и все его потомки существенно понижены в статусе. Очевидно, Басманов счел себя оскорбленным своим хозяином… и тут же нашел себе нового, в лице Отрепьева. При дворе самозванца он полностью удовлетворил свои амбиции и даже сумел чужими руками и именем государя расправиться с «виновником» своего падения. Когда Лжедмитрий, совершая победное шествие на Москву, вошел в Орел, где ему присягнули донские казаки во главе с атаманом Смагой Чертенским, «неожиданно выяснилось», что именно Андрей Телятевский ответственен за все притеснения казачества. Боярин был до полусмерти избит казаками, а потом по приказу Отрепьева брошен в темницу.
Тогда, в мае и июне, Чигирев и Басманов не сошлись. Для родовитого воеводы Чигирев был лишь мелким выскочкой, худородным дворянчиком, только в силу обстоятельств приближенным к царственной персоне. Чигирев же опасался Басманова как представителя той темной, дремучей, холопской Руси, бороться с которой он пришел в этот мир. Опасался, хотя и знал, что Басманову предстоит сложить голову за Отрепьева… Возможно, предстоит.
Все изменилось после приезда в Москву Мнишеков. «Польская партия» при дворе стремительно набирала силу, что чрезвычайно беспокоило Басманова. Он представлял ту часть русского дворянства, которая перешла на сторону «подлинного царевича», но в силу вековой вражды недолюбливала ляхов. В этой ситуации дружба Чигирева, которому открыто покровительствовал «Дмитрий», оказалась для воеводы спасением.
Но и над Чигиревым сгущались тучи. Отрепьев был влюблен в свою панночку, и Марина не упускала случая воспользоваться этим. Она постоянно вмешивалась в «кадровые назначения», и Чигирев, столь неудачно представившийся новой царице в Кракове, был отдален от двора. Не спасло даже покровительство царского тестя. Историк оставался главным советчиком самозванца по вопросам внешней политики, но прежней доверительности в отношениях с Отрепьевым уже не было. Марина стремительно превращалась в «московскую теремную царицу». Она терпеть не могла людей независимых и гордых и привечала рабски преданных и готовых на любые унижения. Басманов относился к последним и потому пользовался ее благосклонностью.
Видя это, Чигирев, в попытке удержаться у власти, сделал ставку на Басманова. Среди множества групп и группочек, постоянно формировавшихся при дворе и выбивавших для себя чины и звания, Петр Басманов был один из немногих, кто обладал реальной силой и служил не за страх, а за совесть, правда, не государству, а государю. Но при дворе, где каждый думал только о том, как урвать для себя побольше власти и земли, даже это было великим достижением.
Сейчас, когда до рокового семнадцатого мая, даты гибели самозванца и крушения всех планов историка, оставались уже не дни, а часы, Чигирев уговорил Басманова пойти к государю и рассказать о готовящемся заговоре. Для Отрепьева известие не было новостью. Басманов, который прекрасно видел формирующийся боярский заговор, и сам неоднократно предупреждал о нем «Дмитрия». Но Отрепьев и слушать ничего не желал, неизменно обвиняя доносчиков в трусости и непонимании «любви народной к своему государю».
Оставался последний шанс. Нужно было убедить Басманова собрать верных людей и первым ударить по заговорщикам, списки которых Чигирев составил якобы по данным своей агентуры. Впрочем, нанятые им еще год назад агенты подтверждали, что вокруг Шуйских собралась большая часть боярства и дворянства. Никто из них, очевидно, с самого начала не верил в подлинность «Дмитрия». Их не устраивало нарушение царем дедовских традиций московской Руси и засилье поляков, присутствие которых ощущалось с каждым днем всё больше. Заговор набирал обороты и стал заметен уже невооруженным глазом. Только Отрепьев — единственный, наверное, не искушенный в борьбе за власть участник предстоящей драмы — оставался слепым. Он не понимал, как сильно задевает интересы бояр, и ему, в отличие от «отца» — Ивана Грозного, не хватало жестокости парализовать их массовыми казнями. Положение могло спасти только выступление Басманова и верных ему людей.
Для историка это была не просто борьба за власть. Он жил идеей преобразования страны и пытался реализовать её с помощью Отрепьева. Сейчас, после нескольких лет, проведенных в средневековой Московии, Чигирев видел, насколько заскорузлым и застойным обществом является эта «святая Русь». Она упорно продолжала искать себе господина даже после того, как вера в «природного» государя оказалась подорвана. Она никак не хотела становиться свободной, жить своим умом. Мягкими реформами здесь невозможно было сделать решительно ничего. Можно было действовать только по-петровски: ломать об колено, насаждать. Чигирев рассчитывал доказать Отрепьеву, что заговор, который они с Басмановым успешно подавили, действительно существовал. Тогда, думал историк, самозванец испугается, приблизит к себе своих спасителей… и наконец-то приступит к реформации. Хотя бы из чувства самосохранения. А программа реформации у Чигирева была теперь иной, совсем иной — силовой, опирающейся на опыт Петра Первого.
С крыльца царских палат к Чигирёву с Басмановым спустился молодой белокурый высоченный красавец, двацатилетний боярин Михаил Скопин-Шуйский. В свое время, пораженный статью и молодецкой выправкой этого гиганта, Отрепьев жаловал его титулом великого мечника. Великий мечник — титул, введённый Отрепьевым в подражание традициям, существовавшим при дворах западных монархий и упразднённый после свержения самозванца. В обязанности великого мечника входил почётный караул возле царского трона во время официальных церемоний. Названием своим титул обязан оружию караульного — двуручному мечу.

Чигирев знал, что боярин входит в состав заговорщиков во главе с Василием Шуйским.
— Государь повелел, — произнес Скопин, растягивая слова, — тебе, Петр, с ним быть у потешного городка. Желает он опробовать новую пушку, что давеча к Кремлю привезли. А тебе, Сергей, вновь велено в Рим ехать и царское его величество перед престолом папы римского представлять. Видеть тебя государь подле себя более не желает.
— Скажи лучше, царица на меня гневается, что пол перед ее стопами языком не выметаю, — огрызнулся Чигирев.
— Тебе бы перед царским теремом язык укоротить, холоп, — зло выкрикнул Скопин.
— Я не холоп, — рыкнул Чигирев, и его рука непроизвольно легла на рукоять сабли. — А вот ты, Мишка, самый холоп и есть. Нынче с мечом у трона стоишь, а завтра своего хозяина предашь и самозванцем наречешь. Думаешь, не ведаю я, что вы там со сродственником своим Василием удумали?
— Я-то царский холоп, — не без гордости усмехнулся Скопин, — а ты пес шелудивый. Из дерьма вылез, в дерьмо и обратишься.
— Стойте! — Басманов решительно встал между ними. — Негоже перед царевыми покоями лай затевать, аки ляхи. Нам всем царев указ исполнять, поелику все мы холопья его.
— Я не холоп, — процедил Чигирев, делая шаг назад.
— А коль не холоп, так и ступай от царева двора, — прикрикнул на него Скопин. — Вольные здесь не нужны.
— Уйду, — бросил Чигирев. — Только ты, Мишка, запомни, и ты, Петр. Холоп, он что мертвец уже. Мыслей своих нет, души своей нет, одно раболепие. Или за господина помрет, когда тот им прикрыться пожелает, как тобой, Петька. Быть тебе завтра мертвому от руки изменников. Или от господина смерть примет, когда не нужен станет, как ты, Мишка. Отравит тебя твой же сродственник Василий, когда ты его из беды спасешь.
— Да ты еще пророчествовать удумал, колдун! — прокричал Скопин, которого теперь уже изо всех сил сдерживал Басманов. — Ужо я тебе дам! Сейчас стражу позову!
— Ступай отсюда, Сергей! — крикнул Басманов. — В имение свое убирайся. А лучше назад, в Сибирь, катись. Не место на Москве таким как ты. Не ведаешь ты, что холопом царевым честь быть великая. К попу сходи, в гордыне покайся лучше.
— Да пошел ты, — огрызнулся Чигирев, развернулся и быстро зашагал к Спасским воротам.
«Холопы, — твердил он про себя. — Рабские души, все до одного, сверху до низу. Я им свободу, а они за свое рабство цепляются. Веками в дерьме собственном сидеть мечтают, все хозяина ищут. Ничего, я им этого не дам. Поляков сюда приведу, шляхту. Трижды прав Басов, что в Речь Посполитую сбежал. Я республику сюда приведу, пусть и на кончиках польских сабель. Слава богу, что Сапега меня завербовал. Мне же теперь проще будет».
Выйдя из Кремля, Чигирёв прямиком направился в польскую миссию, где располагались послы Сигизмунда Николай Олесницкий и Александр Гонсевский, прибывшие в Москву на свадьбу «Дмитрия» и Марины. Он вихрем влетел на подворье, потребовал срочной аудиенции у посланников и, как только дверь посольского кабинета отворилась, бросился прямо к столу, за которым ясновельможные паны беседовали с неким богато одетым шляхтичем. Гость сидел спиной к ворвавшемуся в кабинет историку, и тот не разглядел его лица. Несколько озадаченный тем, что ему не удалось встретиться с послами наедине, Чигирев на секунду запнулся. Этой паузой и воспользовался Гонсевский.
— Я пригласил вас, пан Чигинский, для того… — начал он.
— Вы пригласили меня?! — опешил Чигирев.
— Ну да, — удивленно посмотрел на него Гонсевский. — Я вас хотел срочно видеть по одному делу. Как мне сообщили из Кракова, вы дали обязательство верно служить его величеству королю Сигизмунду. Так вот, как посол его величества я вынужден просить вас остаться в посольстве на ближайшие день-два.
— Зачем? — спросил немало удивленный Чигирев.
— Дело в том, что вам, как особе приближенной к великому князю Дмитрию, угрожает опасность.
— Опасность? От кого?
— Как нам стало известно, против Дмитрия затевается заговор.
— Заговор?! Я как раз пришёл говорить об этом! — воскликнул Чигирев.
— Об этом? — поднял брови Гонсевский. — И что же вы хотели сообщить?
— Сегодня ночью Василий Шуйский попытается свергнуть Дмитрия. Этому надо помешать.
— А зачем? — сидевший спиной к Чигирёву шляхтич обернулся. Это был… Басов.
От изумления Чигирев на секунду потерял дар речи.
— Зачем нам предотвращать свержение Дмитрия? — продолжил Басов. — Этот самозванец так много пообещал нашему королю и святому престолу… и не выполнил ничего. Какого черта нам его защищать?
— Но ведь погибнут поляки, — возразил Чигирев.
— Пара сотен шляхтичей из частных армий — небольшая потеря. В Польше рокош, и подняли его как раз те, кто сегодня состоит в свите Мнишеков. Их гибель усилит короля.
— Но какая выгода королю от того, что на московский престол сядет Шуйский? — спросил ошеломленный Чигирев.
— Шуйский не займет московский престол, — с хитрой улыбкой ответил Гонсевский. — Он всего лишь один из бояр.
— Он потомок Александра Невского и имеет немало оснований…
— Да хоть потомок самого царя Соломона, — рассмеялся Олесницкий. — В этой стране все рабы, и никто не посмеет занять престол. Это место предназначено для нашего государя.
— Совершенно верно, — поддержал послов Басов. — Еще в феврале дьяк Иван Безобразов прибыл в Краков и сообщил, что дни Дмитрия сочтены. Он сказал, что московское боярство мечтает видеть на престоле его величество. Наш обожаемый монарх соблаговолил согласиться с этим предложением.
— Не много ли вы говорите, пан Басовский? — с сомнением проговорил Гонсевский.
— Ему можно, — отмахнулся Басов.
— Вас обманут! — в ярости прокричал Чигирев. — Престол хочет занять Шуйский.
— Хитрость и вероломство москалей известны, — надменно произнес Гонсевский, — но мы считаем, что они не посмеют. В любом случае, Шуйский будет не хуже Дмитрия, который, по нашим сведениям, даже вступил в тайные переговоры со злейшим врагом Речи Посполитой — Швецией.
— Так или иначе, пан Чигинский, самозванец обречен, — сказал Басов. — По крайней мере, сохранение его престола и жизни более не в интересах нашего короля. Вам бы я посоветовал сейчас позаботиться о собственной безопасности…
Чигирев в ярости сжал кулаки. Теперь у него оставался только один выход: бежать к Юрию Мнишеку и собирать поляков из частных армий на защиту Отрепьева. Это был шанс, последний шанс.
— …и, чтобы мы были спокойны за вас, лучше всего вам будет посидеть ближайшие пару дней в нашей миссии под стражей, — завершил фразу Басов.

ГЛАВА 29
Побег

Всю ночь Чигирев не мог сомкнуть глаз. Он метался по комнатушке, куда его поместили, и лихорадочно пытался найти выход из сложившегося положения. Все было тщетно. Последняя надежда на спасение самозванца рухнула, а с ней рухнули и все планы Чигирёва на изменение истории здешней России. Когда в маленьком окошке под потолком забрезжил рассвет, а со стороны Кремля ударил набат и раздались мушкетные выстрелы, он уже совершенно обессиленный лежал и тупо смотрел в потолок.
Историк знал, что происходило в эти минуты. Немецкая стража самозванца была отведена еще затемно. Очевидно, заговорщики заранее подкупили её командира, капитана Жака Маржерета. На рассвете виднейшие московские бояре выстроились в боевых доспехах возле кремлевских ворот, и внутрь детинца хлынула вооруженная толпа сторонников Шуйского, изрядно сдобренная выпущенными из тюрьмы преступниками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48