Могла ли она отказать ему, когда он посватался? И позже, уже после свадьбы, она поняла, что муж ей достался действительно необыкновенный. Мало того что он непрестанно оказывал ей всяческие знаки внимания, непрестанно говорил о своей любви к ней. Страшно сказать — за почти что год совместной жизни писарь постельного приказа Чигирев ни разу не побил свою жену! Что еще могло служить доказательством более нежной привязанности этого человека к своей супруге?
Возможно, так рассуждала Даша, а может, и нет, но не требовалось тонких познаний в психологии, чтобы понять: она обожает своего мужа. Ни с чем нельзя было сравнить тот восторг, который она испытала, когда подарила ему сына. Ну а сказать, что счастлив был Чигирев, значило не сказать ничего. Личная жизнь историка в его собственном мире не складывалась. Рано оставшись без родителей, Сергей Чигирев долго не мог найти себе спутницу жизни. Конечно, историк, сидящий на мизерной зарплате, — не слишком привлекательная кандидатура в женихи. Да и сам он был разборчив, может, даже слишком. Всё искал и не находил свой идеал. Не нашел… в своем мире. Зато нашел в этом — и был счастлив.
Но не только радости семейного быта заполняли жизнь Чигирева. У него была цель. Великая цель — преобразовать это общество, эту страну в чужом мире, куда внезапно занесла его судьба. Когда-то давно, пересчитывая скудные средства оставшиеся до очередной, не менее скудной, зарплаты, историк много ломал голову над причинами того, что он, здоровый, неглупый человек, профессионал с блестящим образованием, умеющий и желающий добросовестно работать, вынужден влачить жалкое существование. Ведь он был по обмену в Германии и видел, что люди могут жить совсем по-иному; свободно, обеспеченно, спокойно. И он нашел ответ: во всем виновата проклятая история России. Он потратил многие годы, чтобы понять, когда произошел тот трагический поворот в истории страны, который бросил ее в пучину кровавых смут, бедности, привел ее к отставанию от Запада.
Вскоре он понял, что не было одной поворотной точки, а была целая цепь событий, постоянно отталкивавших страну от сообщества западных стран. Первую такую точку он увидел в правлении Александра Невского, который избрал союз с татарами в противовес предложенного ему объединения с крестоносцами для борьбы против нашествия с востока.
Вторую — в правлении Ивана Третьего, начавшего строить авторитарное государство и уничтожившего новгородскую вольность, из которой вполне могла вырасти богатая и свободная страна.
Третью он связывал с безумием Ивана Грозного. Ведь именно Ливонская война, бессмысленная и бесперспективная, впервые заставила Россию воевать с целым союзом западных держав и делала ее ещё более далёкой от Западной Европы.
Четвертый шанс возник, когда Борис Годунов попытался реформировать Русь, начал налаживать взаимоотношения с Европой. Однако Смутное время похоронило все возможности, которые открывались в ходе этих преобразований.
Пятый шанс, по мнению Чигирева, появился у России в конце Смутного времени. Именно тогда земские соборы заложили первые основы русского парламентаризма. Именно тогда появились идеи ограничения царской власти и, страшно подумать, требование права для любого русского человека свободно выезжать за границу (права, которое жители одной шестой части суши получат только в конце двадцатого века). Из всего этого, по мнению историка, со временем должна была вырасти демократическая страна, которая неизбежно присоединилась бы к европейскому сообществу. Но тогда Русь вновь избрала самодержавного царя и изолировалась от Европы почти на девяносто лет.
Окно на Запад прорубать пришлось уже Петру Первому, но по-азиатски, авторитарно, жестко. Заложенные великим реформатором в основу империи жесткость власти, всепобеждающая бюрократическая система и крепостное право, по мнению Чигирева, привели к тому, что Россия так и осталась стоять особняком от европейских держав.
Реформаторский порыв первых лет правления Александра Первого мог исправить дело, однако либо у самодержца не хватило политической воли, либо испугала перспектива потери абсолютной власти, но и пятый шанс был упущен.
Из очередной спячки Россию вывели реформы Александра Второго, но убийство императора не позволило завершить главного — ограничить монархию конституцией. Так был упущен шестой шанс. И, наконец, седьмой. Мощный экономический рост начала двадцатого века неизбежно должен был привести к демократизации общества и вхождению страны в европейское сообщество. Но большевистская революция вновь ввергла ее в пучину террора и изоляции.
Вся эта трагическая череда событий, с точки зрения Чигирева, и привела к тому, что держава, имевшая огромный потенциал, населенная смелым и талантливым народом, влачила жалкое существование на задворках мировой цивилизации. В голове у историка рождалось множество сценариев, реализуя которые, можно было бы повернуть страну на европейский путь развития, но все это оставалось не более чем игрой разума.
И вот теперь, попав в прошлое, как раз в одну из тех поворотных точек, которые он наметил для коренного изменения жизни России, он понял, что судьба предоставляет ему невероятный шанс воплотить свои идеи. Рискнув во время допроса у Годунова, он выиграл первый раунд — он стал «государевым человеком». Вторая задача тоже была решена успешно. За год службы в постельном приказе Чигирев добился, чтобы в Москве были собраны большие запасы зерна. По его мнению, это должно было ослабить последствия голода, который надвигался на страну. В его мире этот голод существенно подорвал авторитет Годунова и подготовил приход Лжедмитрия Первого, фактически став началом смуты. В этом мире Чигирев намеревался предотвратить бунты и саму смуту.
Рвение писаря не осталось не замеченным. Всю зиму и весну по указу царя он работал в сфере государственных закупок зерновых, как сказали бы в двадцатом веке. Конечно, о прямом подчинении государю речи идти не могло. Постельничий (в терминологии двадцатого века — министр двора, начальник личной охраны государя и министр народного хозяйства в одном лице) переподчинил нового работника дьяку с забавной фамилией Смирный, а тот поставил его в подчинение подьячему. Чай, время не Петра Великого или Ивана Грозного. Администрация Бориса Годунова свято блюла иерархию. Но выполнял Чигирев личное поручение царя, и это давало ему определенный иммунитет от самодурства многочисленных начальников и интриг приказной канцелярии.
В начале приказные люди с усмешкой смотрели на непрестанные попытки новоявленного служилого человека закупать недешевое зерно прошлогоднего урожая. Много челобитных пришлось написать Чигиреву на имя государя, чтобы убедить увеличить запасы зерна. Вопреки его надеждам, Годунов не принял скромного писаря, а по бюрократической цепочке передал распоряжение не чинить тому препятствий в закупках и выделять нужные суммы.
Когда наступило лето, дождливое и холодное, всем стало ясно, что хорошего урожая ждать не придётся. Тогда уже все с особым уважением стали относиться к «писарю Сергею». А в конце сентября, когда внезапно ударивший мороз уничтожил не собранный ещё урожай и призрак голода навис над Московией, начальник Чигирева, дьяк Смирный, морщась, как от зубной боли, известил историка, что тому жалован чин подьячего. Притом произведен он сразу в средние подьячие, минуя статус младших, каковыми считались только что принятые в приказ дворянские дети. Кем жалован Чигиреву новый чин, Смирный не уточнил, но Чигирев понял: отметил его лично государь.
Отношения с прочими приказными людьми, мягко говоря, не складывались. Сказывался обычай круговой поруки, царивший среди московской бюрократии. Накрепко спаянные обетом молчания, служилые люди по-настоящему заботились только о получении взяток и «справедливом» их распределении. Разумеется, напористый писарь Сергей, более всего радевший о пополнении государственных запасов зерна, не желал и слышать о «подношениях благодарных купцов» и в чиновничий коллектив не вписывался.
Впрочем, Чигирева это не слишком волновало. Теперь, когда он успешно начал карьеру и обеспечил Москву запасами достаточными, чтобы предотвратить голод, ему предстояло перейти к третьему этапу. Он должен был, ни много ни мало, стать ближайшим советником Годунова и убедить царя провести реформы, детально продуманные историком еще «дома», в тиши институтских кабинетов. Необходимо было отменить крепостничество, разработать новое, прогрессивное торговое и гражданское законодательство, провести налоговую реформу, которая помогла бы развиться экономике страны. Безумие? Может быть, но для человека, воодушевленного великой идеей, преград не существует.
Беспокоило только то, что Годунов, похоже, так и не воспринял всерьёз предупреждения о возможном самозванстве Отрепьева. Как и в мире, из которого пришел историк, Юшка постригся в монахи и обитал в Чудовом монастыре. Чигирев видел его однажды в Кремле, когда новоиспеченный монах Григорий сопровождал патриарха, шедшего на заседание Боярской думы. Безусловно, такая близость к высшим духовным лицам для человека, менее года назад постриженного в монахи, да еще перед этим «проворовавшегося» перед государем, была вещью неординарной. Несмотря на то что, как смог заметить Чигирев, Отрепьев был человеком для своего времени великолепно образованным, столь быстрое его продвижение представлялось невозможным без высоких покровителей. Историк лишний раз убедился в существовании мощного боярского заговора против Бориса Годунова. Было ясно, что победить заговорщиков скромному среднему подьячему постельного приказа не по зубам.
Утешало, что до начала смуты оставалось еще около трех лет. За это время Чигирев надеялся занять достаточно высокое место в государственной иерархии и укрепить позиции. Во имя великой цели он был готов на многое. Активно двигаясь по карьерной лестнице, Чигирев не забывал и о том, что в этом мире большую роль играют не только интриги, связи и общественный статус, но и умение постоять за себя в бою.
Попытки отыскать учителя в ратном деле обернулись неожиданным препятствием. Коллеги по приказу на все вопросы об обучении фехтованию лишь удивленно смотрели на странного писаря и недоуменно вопрошали: «Тебе-то зачем, приказному?» Стрельцы из охраны тоже под разными предлогами уклонялись от просьб заниматься с Чигиревым, очевидно, оберегая свою корпорацию и не желая связываться с приказным. Наставника Чигирев нашел в Замоскворечье, в немецкой слободе. Пожилой вояка Ганс из Бремена, поселившийся в «варварской стране», чтобы охраной немецких купцов заработать денег на безбедную старость (а может, и скрывавшийся от правосудия на родине), за сходную плату согласился преподавать московиту премудрости европейского фехтования. Надо признать, старый ландскнехт хорошо знал свое ремесло и обучил подопечного многим приемам и хитростям европейского ратного дела: фехтованию, обращению с огнестрельным оружием, а также объяснил правила боя в строю.
Конечно, более всего Чигиреву хотелось заниматься у Басова, человека весьма успешно подтвердившего высокий уровень своего мастерства. Однако после того памятного боя на Варварке и Басов и Крапивин исчезли. Чигирев надеялся, что они целыми и невредимыми выбрались из Москвы, вернулись на базу… и больше никогда не появятся в этом мире. С точки зрения Чигирёва, эти двое под руководством Селиванова могли сильно помешать реализации его идей.
Впрочем, отсутствие вестей от бывших товарищей по экспедиции успокаивало историка. Он решил, что «окно» закрыто и ожидать вторжения оттуда более не приходится. Мысль о том, что вернуться на родину не удастся, не беспокоила его. В этом мире, в эпоху Бориса Годунова, он увидел свое место и свое предназначение. Здесь он перестал быть историком — копателем старинных и уже мало кому интересных тайн. Здесь он стал творцом. А еще Чигирев был уверен, что ему предстоит получить дворянство, а может, боярство, стать основателем знатнейшего и влиятельнейшего рода, который еще сыграет важную роль в истории здешней Руси. Что могло быть привлекательнее этого?
Чигирев отодвинул тарелку и поднялся с лавки. Дарья тут же бросилась к нему:
— Хороша ли каша? Сыт ли ты, сокол мой?
— Всё славно, душа моя, — нежно поцеловал он ее в губы. — На службу мне, однако ж, пора.
Дарья засуетилась, помогла надеть валенки, подала овчинный тулуп и шапку, но прежде чем застегнуть тяжелую и теплую одежку, Чигирев бережно, словно драгоценную вещь, закрепил на поясе кинжал. Закончив одеваться, он двинулся к выходу, но тут заметил, что жена украдкой смахивает слезу.
— Что с тобой? — спросил он.
— Сон у меня дурной был, будто коршуны тебя клюют. Не к добру это.
— Брось, — ухмыльнулся он. — Сны — это только сны.
— Береги себя, — попросила она. — Я боюсь. Он шагнул к жене, обнял ее, поцеловал и вдруг произнес:
— Знай, душа моя, дороже тебя и Ивана нет у меня никого на свете. Что бы ни случилось, я завсегда за вас стоять буду. Всё будет хорошо, — он снова поцеловал ее. — Верь мне.
Она зарделась, прижалась к нему, почему-то всхлипнула.
— Береги себя, — повторила она. — А я тебя всегда любить буду и сколько надобно ждать.
Он вышел на заснеженную улицу. Солнце еще не поднялось, противный холодный ветер гнал поземку. Подняв воротник, Чигирев зашагал к Кремлю. В столь ранний час в Москве мало кто осмеливался выйти на улицу. Впрочем, и путь его был недалек. Уже минут через пятнадцать бывший историк миновал заставу у Боровицких ворот и вскоре вошёл в здание приказа. Там весело трещал огонь в печи; огромная комната со сводчатым потолком, в которой располагались столы служащих, освещалась множеством свечей. Некоторые из писцов уже заняли свои места и негромко сплетничали между собой, раскладывая бумаги и затачивая перья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48