-- Не думаю, что это так, -- ответил я наконец. -- В недостатках ее
осуществления виновен в данном случае тот, кто ее осуществляет. Во всяком
случае, сама идея не виновата ни в чем. Но прошу вас, скажите, что именно от
меня требуется.
-- У меня есть некая денежная сумма -- проценты, долги и тому подобное,
-- которую мне удалось собрать. Это остатки состояния моего друга. Услышав,
что вы вскоре собираетесь посетить Оргорейн, я решил попросить вас передать
ему эти деньги, если, разумеется, вы найдете его. Как вам известно, за
контакт с преступником полагается кара. Кроме того, риск может оказаться и
бессмысленным, ибо он может находиться как в Мишнори, так и на одной из их
проклятых Ферм; а может быть, просто умер. Я не имею возможности выяснить
это. Друзей в Оргорейне у меня нет. И здесь тоже нет никого, к кому я мог бы
обратиться с подобной просьбой. Я подумал о вас, потому что вы стоите как бы
надо всей этой политикой и свободны в передвижении по стране. Но я совсем не
подумал о том, что и у вас могут быть свои собственные политические
соображения. Прошу Прощения за собственную глупость.
-- Хорошо, я возьму эти деньги. Но если он умер или его невозможно
будет отыскать, кому мне следует их возвратить?
Он уставился на меня. Выражение его лица беспрестанно менялось: он
переживал жестокую душевную борьбу. Потом судорожно вздохнул или скорее
всхлипнул. У жителей Кархайда в большинстве случаев слезы весьма близко, и
они стыдятся их не больше, чем мы смеха. Наконец он проговорил:
-- Благодарю вас. Мое имя Форет. Я живу в Цитадели Орньи.
-- Вы из семьи Эстравена?
-- Нет. Я его кеммеринг, Форет рем ир Осбот. У Эстравена за время
нашего знакомства, насколько мне известно, никакого кеммеринга не было; но в
отношении этого человека в душе моей не возникло ни малейших сомнений. Он,
возможно, поступал неразумно или невольно служил чьим-то корыстным целям,
однако его собственные побуждения были чисты и искренни. И он только что
преподал мне урок: я понял, что вызов чести в Кархайде может быть сделан в
том числе и на уровне этики и победит в этом поединке сильнейший. Ведь он
загнал меня в угол буквально с первых двух ходов.
Деньги у него были с собой, и он передал их мне -- солидную сумму в
банкнотах Королевской Купеческой Гильдии Кархайда, так что никто в случае
чего ни в чем не смог бы меня уличить, как, впрочем, и помешать мне просто
истратить эти деньги.
-- Если вы отыщете его... -- Форет запнулся.
-- Что-нибудь передать на словах?
-- Нет, ничего. Только если бы я знал(
-- Если я действительно его найду, то попытаюсь подробно сообщить вам о
нем.
-- Спасибо, -- сказал он и протянул мне обе свои руки -- в Кархайде
этот жест выражает особое дружеское расположение, так что пользуются им
нечасто. -- Я желаю вам успеха в выполнении вашей миссии, господин Аи. Он(
Эстравен... он верил, что вы прибыли сюда, чтобы творить добро, я знаю. Он
очень, очень верил в это.
Эстравен был для него целью и смыслом жизни. Форет был из тех
проклятых, кому на роду написано вечно оставаться однолюбом. Я снова сказал:
-- Может быть, вы все-таки хотели бы что-то передать ему еще?
-- Передайте ему, что дети здоровы, -- сказал он, потом поколебался,
тихо прибавил: -- Нусутх, неважно все это, -- и ушел.
Через два дня я покинул Эренранг и отправился, на этот раз пешком, к
северо-западной границе Кархайда. Разрешение на въезд в Оргорейн пришло
гораздо скорее, чем можно было ожидать, судя по поведению чиновников
посольства; они и сами явно этого не ожидали, так что, когда я явился
забирать документы, они были со мной ядовито-вежливы, понимая, что ради моей
персоны чьим-то высшим указом нарушены все требования и правила протокола.
Поскольку в Кархайде вообще никаких особых правил для отъезжающих из страны
не существовало, я тут же двинулся в путь. За это лето я убедился, насколько
приятно путешествовать пешком по такой стране, как Кархайд. Там великое
множество дорог и гостиниц -- как для пеших путешественников, так и для
пассажиров и водителей транспортных средств. Кроме того, практически всегда
можно рассчитывать на кархайдские законы гостеприимства. Горожане,
крестьяне, простые фермеры или князья всегда предоставят путешественнику
пищу и кров по этим неписаным правилам по крайней мере на три дня, а на
самом деле куда дольше. Но самое лучшее то, что всюду тебя принимают
доброжелательно и спокойно, словно долгожданного гостя.
Я не спеша брел по удивительно красивой холмистой долине, расположенной
между реками Сесс И Эй, порой отрабатывая свой ночлег на огромных княжеских
полях. Шла жатва; урожай спешно убирали В амбары и хранилища, так что каждые
рабочие руки, каждый серп или уборочный комбайн были на счету: необходимо
было спасти это море золотистого зерна от приближающейся непогоды. Первая
неделя моего пешего странствия была наполнена золотом пшеницы; стояли
чудесные теплые дни, и по вечерам, прежде чем улечься спать, я обычно
выходил на короткую прогулку по скошенным полям, покинув неярко освещенный
уединенный домик фермера или сияющую огнями гостиную княжеского поместья, и
смотрел на звезды, огни которых в темном ветреном осеннем небе казались
огнями далеких городов.
Мне, пожалуй, даже расхотелось покидать эту страну, которая хоть и
проявила ко мне, посланцу другого мира, полное безразличие, но ко всем
обыкновенным путникам и чужестранцам была очень нежна и гостеприимна. Да и
страшновато было начинать все сначала: снова рассказывать о себе на новом
языке, снова объяснять цели своей миссии новым слушателям и, возможно, снова
потерпеть неудачу. Я забрел чуть севернее, чем нужно, оправдывая изменения в
своем маршруте желанием увидеть долину Синотх -- предмет давнишнего спора
между Кархайдом и Оргорейном. Хотя погода стояла ясная, становилось все
холоднее, и в конце концов я все-таки повернул к западу раньше, чем успел
добраться до Сассинотха, вспомнив, что там, на границе, как раз построена
эта пресловутая стена, через которую могут и не пропустить. Пришлось сделать
небольшой крюк к югу и несколько километров пройти по берегу пограничной
реки Эй, чтобы добраться до моста, который соединял две маленькие деревушки
-- Пасерер на кархайдской стороне и Сиувенсин на оргорейнской. Деревушки
сонно смотрели друг на друга над бурными водами шумной реки Эй.
Стражник на кархайдской стороне спросил меня только, не собираюсь ли я
возвращаться сегодня вечером, и махнул мне на прощанье рукой. Зато на
стороне Оргорейна немедленно явился Инспектор, который никак не менее часа
исследовал мое удостоверение личности и прочие документы. Паспорт он оставил
у себя, сказав, что я должен явиться за ним завтра утром; вместо паспорта он
выдал мне временное разрешение на проживание в специальном Доме для приезжих
Комменсалии Сиувенсина. Еще час я провел в кабинете управляющего Домом для
приезжих, пока тот читал мои бумаги, а также выданное мне удостоверение и
звонил Инспектору пограничного пункта, от которого я только что к нему
прибыл.
Не могу точно поручиться, что орготское слово означает именно
"комменсалов" или "комменсалию" и корнями своими уходит в понятие
"сотрапезники". Слово это используется при обозначении всех
национально-государственных институтов Оргорейна, начиная от названия самого
государства и его федеральных компонентов до более мелких единиц
административно-территориального деления: городов, общественных ферм, шахт,
фабрик и так далее. В качестве прилагательного это понятие употребляется во
всех перечисленных выше названиях и понятиях; слово "Комменсалы" обычно
применяется к главам тридцати трех федераций, или Округов, составляющих
правительство Оргорейна, его исполнительный и законом дательный органы;
однако слово "комменсал" может также означать и просто "житель Великой
Комменсалии Оргорейн". Таким образом, все население страны -- ее комменсалы.
Именно в отсутствии различий между общим и специальным значениями этого
слова, в использовании его как для обозначения целого, так и части, как
правящей верхушки, так и отдельных граждан государства, в этой его
неопределенности и кроется самая суть этого понятия.
В конце концов адекватность моих документов, как и моей личности, была
подтверждена, и в Часу Четвертом я наконец -- впервые с раннего утра --
поел; мне была подана каша из местной пшеницы и ломтики холодного хлебного
яблока. При всем невероятном количестве чиновников Сиувенсин оказался
маленькой простенькой деревушкой, погруженной в глубокую сельскую дремоту.
Дом для приезжих вряд ли соответствовал своему многообещающему названию. В
его столовой помещался всего один стол и пять стульев, даже камина там не
было, а еду приносили из деревенской харчевни. Вторая из имеющихся в Доме
для приезжих комната была отведена под спальню: шесть кроватей, толстый слой
пыли, плесень на стенах. Комната оказалась в полном моем распоряжении. По
всей видимости, все в Сиувенсине сразу же после ужина ложились спать, так
что я тоже улегся и уснул, слушая ту оглушительную сельскую тишину, от
которой с непривычки звенит в ушах. Проспал я примерно час и проснулся от
сдавившего сердце кошмара: в моем сне рвались снаряды, захватчики топтали
чужие земли, кого-то без конца убивали, горели дома и стога в полях(
Сон был ужасен; в какой-то момент мне приснилось, что я бегу вниз по
какой-то темной улице в толпе странных безликих существ, а дома у меня за
спиной взлетают в воздух, и языки пламени пляшут, пожирая обломки, а дети
кричат и плачут от страха.
(Кончилось все это тем, что я среди ночи вышел подышать свежим воздухом
прямо в чем был и оказался посреди покрытого сухим жнивьем поля. Передо мной
чернела какая-то ограда. Половинка луны дурацкого рыжего цвета и несколько
звезд выглядывали из-под низко, над самой головой, несущихся облаков. Ветер
был пронизывающе ледяным. Рядом со мной возвышался какой-то большой амбар,
наверное зернохранилище, а чуть подальше я увидел разлетающиеся на ветру
снопы искр.
Я был без теплых штанов и босиком, в одной лишь рубахе, без хайэба (или
куртки), однако свой неизменный дорожный тючок я прихватил с собой: там была
не только одежда, но и оставшиеся рубины, деньги, документы, мои записи и
ансибль. Тючок этот я использовал как подушку во время своего путешествия.
По всей вероятности, я и во сне цеплялся за него. Я вытащил оттуда башмаки,
штаны, подбитый мехом зимний хайэб и оделся прямо среди холодной темной
тишины деревенского поля. Огоньки Сиувенсина мерцали где-то в километре у
меня за спиной. Потом я потихоньку побрел в поисках дороги и скоро вышел на
нее. По дороге шли люди. Все они, похоже, были беженцы, как, впрочем, и я,
но они по крайней мере знали, куда идут. Я пошел за ними, поскольку не знал,
куда мне податься. От Сиувенсина стоило явно держаться подальше: я
догадался, что на него напали ночью бандиты из кархайдского селения Пасерер
с другого берега реки Эй.
Бандиты подожгли несколько домов и быстро убрались; сражения никакого
не было. Вдруг на бредущих по дороге людей упал яркий свет от зажженных фар,
и, скорчившись у обочины, мы увидели штук двадцать грузовиков, на полной
скорости мчащихся к Сиувенсину. Раз двадцать вспыхнули и пропали фары,
прошипели шины, и мы снова оказались в тишине и темноте.
Вскоре мы добрались до фермы, где нас остановили и допросили. Я
попытался пристроиться к той группе людей, с которой шел по дороге, но мне
не повезло; им, впрочем, тоже не повезло, за исключением тех, кто прихватил
с собой документы. Люди без документов -- а я к тому же еще и иностранец без
паспорта! -- были отрезаны от общего стада и на ночь помещены в склад --
просторный каменный полуподвал без окон, с единственной дверью, которая
запиралась снаружи. То и дело дверь отпирали и вводили очередного беженца в
сопровождении местного полицейского, вооруженного акустическим ружьем. При
закрытой двери внутри было совершенно темно -- ни малейшего лучика света. В
столь непроглядной тьме перед глазами обычно начинают вспыхивать снопы искр
и плавать огненные круги. Воздух был холодный и густо пропитанный запахом
пыли и зерна. Ни у кого даже фонарика с собой не было; всех этих людей среди
ночи вышвырнули из собственных постелей; двое из них оказались совершенно
голыми, по дороге люди дали им какие-то одеяла, чтобы прикрыть наготу.
Своего у них не было ничего. Но самое ценное из их имущества, оставшегося
неизвестно где, -- это, разумеется, документы. В Оргорейне лучше остаться
совсем голым, чем лишиться документов.
Все сидели порознь в обширном, пыльном, слепяще темном помещении. Порой
кто-то шептал два-три слова ближайшему соседу, и снова все смолкало. В этой
оргорейнской темнице не было и намека на то чувство солидарности, какое
бывает обычно у всех заключенных. Никто ни разу не пожаловался.
Слева от себя я услышал шепот:
-- Я видел его на улице, возле моей двери. Ему оторвало голову.
-- Да, они пользуются старинными винтовками, что стреляют кусочками
свинца. Как бандиты!
-- Тиена говорит, что они не из самого Пасерера, а из княжества Оворд и
что их привезли к реке на вездеходе.
-- Но ведь между Овордом и Сиувенсином нет вражды(
Они ничего не понимали; они ни на что не жаловались. Они не
протестовали, когда соотечественники заперли их в подвале после того, как их
дома были сожжены, а их самих выстрелы бандитов погнали прочь. Они даже не
пытались понять причину происшедшего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45