В дни богатого улова раздавались радостные голоса, подбегали женщины с корзинами и мужчины, сидевшие по трое в каждой лодке, принимались разбирать сети, сваленные в кучу под скамьями. Сеть походила на широкую темную ленту, испещренную серебряными пластинками. Сардины, отливавшие металлом, еще трепыхались, зацепившись жабрами за ячеи сети, потом они падали в корзины, и при тусклом свете фонарей чудилось, что струится дождь серебряных монет. Г-жу Ростан забавляло это зрелище, и она частенько останавливалась возле лодок. Она отпускала руку сына и болтала с рыбаками, а Фредерик тем временем, стоя в тени подле Наис, до боли стискивал ей руку. Между тем Микулен, этот хитрый матерый зверь, по-прежнему хранил молчание. Все с тем же угрюмым видом ходил он в море, вскапывал землю. Но с некоторых пор в его маленьких серых глазках затаилась тревога. Не говоря ни слова, он исподлобья глядел на дочь. Он видел, как она изменилась, он чуял в ней что-то для него непонятное. Однажды Наис осмелилась ему возразить, и он закатил ей такую оплеуху, что рассек губу. Вечером Фредерик, целуя Наис, заметил, что у нее распухла губа, и начал нетерпеливо расспрашивать возлюбленную.
— Да так, пустяки, отец ударил, — ответила она мрачно.
Молодой человек рассердился и заявил, что положит конец побоям. Но Наис его прервала:
— Нет, нет, оставь, это мое дело... Теперь уж недолго терпеть!
Она никогда не рассказывала об оплеухах, которыми награждал ее отец, но после побоев еще с большим жаром бросалась на шею Фредерику, словно мстила отцу.
Три недели подряд Наис уходила из дому почти каждую ночь. Сначала она соблюдала осторожность, но затем ею овладела какая-то холодная отвага — ей уже все стало нипочем. Однако, поняв, что отец что-то подозревает, девушка стала осмотрительнее. Она даже пропустила два свидания. Мать шепнула ей, что отец встает среди ночи и бродит по дому. Но Фредерик смотрел на нее с такой мольбой, что на третий день она отбросила всякую осторожность. Когда пробило одиннадцать, девушка ускользнула из дома, дав себе слово вернуться ровно через час. Она надеялась, что отец будет спать первым крепким сном и ничего не услышит.
Фредерик ждал ее под оливами. Девушка ни словом не обмолвилась о своих страхах, но уйти подальше отказалась. Она ссылалась на усталость. Да и в самом деле она чувствовала себя разбитой, ибо, не в пример Фредерику, целый день была на ногах. Они расположились, как обычно, на краю обрыва, — против них сверкал огнями Марсель. Вдали светился маяк Планье. Наис неотрывно глядела в ту сторону, пока тихо но уснула на плече Фредерика. Он не шевелился; мало-помалу и он поддался усталости и тоже задремал. Дыхание их смешалось, они уснули в объятиях друг друга.
Ни звука вокруг. Лишь стрекочут в траве кузнечики. Подобно влюбленным, спало и море. Вдруг во мраке возник какой-то черный силуэт. То приближался старик Микулен. Проснувшись от скрипа окна, он не нашел дочери в ее комнате и вышел, прихватив с собой на всякий случай топорик. Он разглядел под деревом темное пятно и с силой сжал топорище. Но влюбленные спали безмятежным сном; он приблизился, заглянул им в лицо. Слабый возглас вырвался из его груди. Он узнал молодого хозяина. Убить на месте! Нет, за это поплатишься дорого: на земле останутся следы крови. Он поднялся, на его обветренном, искаженном яростью лице залегли складки злобной решимости. Крестьянин в открытую не убивает барина, барин даже в могиле сильнее его. Старик Микулен покачал головой и, не нарушив сна влюбленных, крадучись удалился.
Когда Наис незадолго до рассвета вернулась домой, опасаясь, как бы ее не хватились, окно по-прежнему было раскрыто. За завтраком отец как ни в чем не бывало смотрел на нее, пока она ела, и девушка успокоилась: «Должно быть, он ни о чем не догадывается».
IV
— Господин Фредерик, сдается мне, вы совсем забросили рыбную ловлю, — сказал как-то вечером папаша Микулен.
Госпожа Ростан сидела на террасе в тени сосен и вышивала носовой платочек, а ее сын растянулся рядом и забавы ради бросал в воду мелкие камешки.
— Да, совсем я разленился, — ответил молодой человек.
— Ну и зря, — сказал арендатор. — Вчера в вершах было полным-полно рыбы. В эту пору наловишь сколько душе угодно. Да и развлечетесь. Поедемте завтра поутру?
У него был такой благодушный вид, что Фредерик, подумав о Наис, не решился ему перечить.
— Боже мой, да я охотно поеду, только разбудите меня, а то на рассвете я сплю как убитый.
Госпожа Ростан, слегка встревожившись, опустила вышиванье на колени.
— Главное, будьте осторожны... я всегда сама не своя, когда вы уходите в море.
На другое утро папаша Микулен тщетно звал Фредерика: окно молодого человека так и не распахнулось. Тогда он обратился к дочери:
— Ступай ты, авось тебя он услышит.
Но Наис не поняла злобной иронии его слов и пошла будить Фредерика. Совсем еще сонный, он было увлек ее к себе в теплую постель, но девушка убежала, поцеловав его на ходу. Через десять минут молодой человек вышел, одетый в серый парусиновый костюм. Микулен терпеливо дожидался, сидя па парапете террасы.
— Теперь по утрам уже прохладно, вы бы захватили шейный платок, — посоветовал старик.
Наис принесла платок, затем мужчины спустились по крутой лестнице к морю, а девушка, стоя наверху, провожала их взглядом. Садясь в лодку, Микулен оглянулся на дочь, и две глубокие складки резко обозначились в углах его рта.
Уже пять дней неистовствовал мистраль, холодный северо-восточный ветер. Накануне к вечеру он стих, с восходом подул снова, пока еще слабо. В этот утренний час на море, исхлестанном накануне резким ветром, была сильная зыбь; волны отливали всеми оттенками густой синевы, первые косые лучи солнца разбрасывали по их гребням огненные блики. Кристально-прозрачное небо казалось почти белым. Марсель в глубине залива был виден как на ладони, можно было сосчитать окна в домах. На вершинах прибрежных скал заиграли необыкновенно нежные розовые краски.
— Когда пойдем обратно, нас поболтает, — сказал Фредерик.
— Пожалуй, что и так, — отозвался Микулен.
Старик греб молча, не поворачивая головы. С минуту молодой человек смотрел на его напряженную спину, думая о Наис. Он видел загорелую шею старика да мочки красных ушей с продетыми в них золотыми серьгами. Затем он нагнулся, с интересом всматриваясь в морскую глубь, убегавшую из-под лодки. Море потускнело, длинные стебли водорослей разметались по волнам, словно волосы утопленниц. Фредерику стало тоскливо, даже страшновато.
— Послушайте, папаша Микулен, а ветер-то крепчает, — сказал он после долгого молчания, — будьте осторожны, я ведь плаваю как топор.
— Знаю, знаю, — сухо ответил старик.
И продолжал равномерно взмахивать веслами. Лодка плясала на волнах. Огненные блики погасли. Под резкими порывами ветра пена фонтаном взлетала вверх. Фредерику не хотелось выказывать страх, но на душе у него было неспокойно. Он многое бы дал, чтобы лодка повернула к берегу. Наконец, потеряв терпение, он воскликнул:
— Где, к черту, поставлены у вас верши? В Алжир вы меня везете, что ли?
— Теперь уже близко, — не спеша ответил папаша Микулен.
Вдруг он бросил весла, выпрямился и начал внимательно вглядываться в берег, отыскивая ориентир; пришлось грести еще минут пять, пока лодка очутилась меж двумя пробковыми буйками, указывавшими, где поставлены верши. Но он не сразу принялся их вытаскивать, сначала обернулся и посмотрел в сторону Бланкарды. Фредерик, следя за его взглядом, увидел под соснами белое пятно. Это Наис в своем светлом платье все еще стояла, облокотившись о парапет.
— Сколько у вас вершей? — спросил Фредерик.
— Тридцать пять... прохлаждаться не приходится. Он схватил ближайший буек и вытащил первую вершу. Здесь было очень глубоко, и веревке, казалось, не будет конца. Наконец вынырнула плетеная корзина с привязанным к ней большим камнем, который удерживал ее на дне; как только вершу вытащили из воды, три рыбы затрепыхались в ней, словно птицы в клетке. Казалось, слышится шорох крыльев. Вторая корзина была пуста, в третьей лежала довольно редкая находка — маленькая лангуста, которая изо всех сил била хвостом. Теперь Фредерик увлекся, позабыл свои страхи и, перегнувшись через борт, с бьющимся сердцем ожидал появления вершей. Стоило ему услышать шум, похожий на шорох крыльев, как его охватывал азарт охотника, подстрелившего дичь. Вода ручьями текла с вершей, возвращавшихся в лодку. Вскоре одна за другой были подняты все тридцать пять. В них было не менее пятнадцати фунтов рыбы — богатый улов для тех мест, ибо в марсельской бухте, по многим причинам, а в особенности из-за того, что рыбаки ставят там сети с мелкими ячейками, рыбы с каждым годом становится все меньше.
— Кончили! Теперь можно и восвояси, — проговорил Микулен.
Он аккуратно уложил верши на корме. Увидя, что папаша Микулен собирается поднять парус, Фредерик снова встревожился и сказал, что по такому ветру куда благоразумнее возвращаться на веслах. Старик пожал плечами. Нечего его учить. И прежде, чем поднять парус, он еще раз взглянул в сторону Бланкарды. Там над обрывом по-прежнему белело платье Наис.
Катастрофа разразилась с быстротой молнии. Позднее, когда Фредерик попытался уяснить себе, как все случилось, в его памяти всплывало лишь одно: налетел внезапный шквал, и лодка опрокинулась. А дальше он ничего не помнил, только ледяной холод и безумный страх. Он спасся чудом — упав на парус, надутый ветром, удержался на нем. Рыбаки, бывшие неподалеку, поспешили на помощь и спасли его, а также подобрали плывшего уже к берегу Микулена.
Госпожа Ростан еще не вставала. От нее скрыли, какой опасности подвергался сын. На берегу, у подножия террасы, Фредерика и Микулена, промокших до нитки, встретила Наис, которая была свидетельницей разыгравшейся драмы.
— Экая незадача, — ворчал старик, — вытащили все верши, уже собрались в обратный путь... Так на тебе!.. Не повезло!
Наис, очень бледная, в упор смотрела на отца.
— Да, да, не повезло... — пробормотала она. — Только когда ставишь парус против ветра, знаешь, чем это пахнет.
Микулен вспылил.
— Чего зря языком треплешь, бездельница!.. Не видишь разве, что у господина Фредерика зуб на зуб не попадает. А ну, ступай, помоги ему.
Молодой человек отделался испугом и всего один день пролежал в постели. Матери он пожаловался на мигрень. На другой день его поразил мрачный вид Наис. Она больше но выходила на свидание. Но как-то вечером, повстречавшись с ним в передней, она сама обняла его и осыпала жаркими поцелуями. Наис не открыла возлюбленному своих подозрений, но с того дня она стала охранять его. Прошла неделя, ее взяло сомнение, — отец вел себя, как всегда. Он даже как будто смягчился и реже бил ее.
Каждый год Ростаны устраивали пикник где-нибудь на берегу моря, близ Ниолона, и варили там под защитой скал буябессу. В горах водились куропатки, и мужчины не упускали случая пострелять. На сей раз г-жа Ростан решила взять с собой Наис, чтобы та им прислуживала; она не пожелала слушать возражений арендатора — старый нелюдим был явно недоволен и сердито хмурился с досады.
Отправились спозаранку. Утро было восхитительное. Под ласковыми лучами солнца раскинулась зеркальная гладь синего моря; в тех местах, где проходили течения, море слегка рябило, синева сгущалась, отсвечивая фиолетовым. А там, где не было ряби, синева бледнела, море становилось опаловым. И казалось, вплоть до самого горизонта расстилается гигантское атласное покрывало, переливающееся всеми цветами радуги. Лодка бесшумно скользила по уснувшим волнам.
Высадились на узком песчаном берегу у входа в ущелье и расположились среди камней на небольшой площадке с выжженной травой, решив устроить тут завтрак.
Буябесса на свежем воздухе — это целое событие. Сначала Микулен снова сел в лодку, чтобы вытащить верши, поставленные накануне. К его возвращению Наис нарвала тимьяну, лаванды, принесла большую охапку сухого кустарника, чтобы разжечь костер. Старику в этот день предстояло священнодействовать над буябессой — знаменитой рыбной похлебкой, секрет приготовления которой у рыбаков передается от отца к сыну. Это очень острая, донельзя наперченная похлебка, сильно пахнущая растертым чесноком. Ростанов весьма забавляло ее приготовление.
— Надеюсь, папаша Микулен, в этом году ваша стряпня не уступит прошлогодней,— сказала г-жа Ростан, снисходившая в подобных случаях до шуток.
Микулен казался очень веселым. Пока Наис доставала из лодки котел, он вычистил в воде рыбу. Дело спорилось, котел с рыбой, залитой водой и приправленной луком, чесноком, пригоршней перца, помидорами и прованским маслом, поставили на такой жаркий огонь, что впору было быка изжарить. Рыбаки говорят, что вкус буябессы зависит от варки: пламя должно быть такое большое, чтобы котел исчезал в нем. Тем временем Микулен, преисполненный важности, нарезал в миску ломти хлеба. Через полчаса в миске уже дымился бульон, а рыба была подана отдельно.
— Кушайте, все готово, — пригласил старик. — Пока горячо, только и вкусно.
За едой сотрапезники отпускали обычные шуточки.
— А ведь признайтесь, Микулен, вы подсыпали в буябессу пороху.
— Вкусна-то она вкусна, только глотка должна быть луженая.
Старик знай себе ел, отправляя в рот огромные куски хлеба, смоченные бульоном. Но сидел он несколько в отдалении, желая этим показать, что для него большая честь завтракать вместе с господами.
После буябессы никто не двинулся с места, ожидая, пока спадет жара. Ярко освещенные утесы, будто забрызганные ржавыми пятнами, отбрасывали черные тени. Кусты вечнозеленого дуба испещрили камни темными прожилками, а по склонам стройными рядами поднимался целый лес мощных сосен, словно армия марширующих солдат. В знойном воздухе стояла гнетущая тишина.
Госпожа Ростан захватила с собой нескончаемое вышиванье, с которым она не расставалась. Наис, сидевшая рядом, казалось, с интересом наблюдала за движением иголки, однако она исподтишка следила за отцом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61