он помогал Микулену забрасывать и выбирать сети, часами бродил по ущельям, тянувшимся до Эстака. Но вскоре этот благородный пыл угасал, и Фредерик целыми днями валялся на эспланаде в тени сосен, — его одолевала дремота, однообразие морской синевы навевало на него смертельную скуку... Недели через две ему становилось в Бланкарде невтерпеж. Каждое утро он изобретал какой-нибудь предлог, чтобы улизнуть в Марсель.
На другой день по приезде хозяев Микулен на рассвете разбудил Фредерика. Старик отправлялся вытаскивать верши с узкими, как в мышеловке, отверстиями, — с такой снастью идет донный лов. Но молодой человек притворился спящим. Рыбная ловля, казалось, его больше не занимала. Встав с постели, он расположился под соснами и, лежа на спине, устремил в небо задумчивый взгляд. Мать очень удивило, что сын не ушел, как обычно, на длинную прогулку, после которой он всегда возвращался голодный, как волк.
-- Ты все еще дома, — удивилась она.
— Да, матушка, отца нет, и я останусь с вами, — ответил он.
Арендатор, услыхав такой ответ, пробормотал на местном наречии:
— Как бы не так, не заживется здесь господин Фредерик, в Марсель укатит.
Однако Фредерик не уехал в Марсель. Прошла неделя, а он по-прежнему целыми днями лежал на террасе и только передвигался на другое место, когда его настигало солнце. Он брал для виду книгу, но он не читал; книга чаще всего валялась среди опавшей хвои, на иссохшей земле. Молодой человек даже не глядел на море; повернувшись лицом к дому, он, казалось, с интересом наблюдал за прислугой и не спускал глаз с горничных, которые то и дело сновали взад и вперед; когда проходила Наис, в глазах молодого хозяина вспыхивал плотоядный огонек. А она замедляла шаг и, не глядя в его сторону, удалялась, плавно покачивая бедрами.
Эта игра продолжалась не один день. При матери молодой человек обращался с Наис строго, как с неотесанной служанкой. Девушка слушала нотации, опустив глаза, чтобы скрыть радость, которую доставляли ей выговоры.
Как-то утром за завтраком Наис разбила салатник. Фредерик вышел из себя:
— Ну и дуреха! О чем ты только думаешь?
Он вскочил в бешенстве, закричав, что теперь у него безнадежно испорчены панталоны. На самом же деле на колено попала лишь капля масла, но он сделал из мухи слона.
— Что ты на меня уставилась! Дай сюда салфетку и воды... Ну, живо!
Наис намочила кончик салфетки и, опустившись перед Фредериком на колени, принялась оттирать пятно.
— Оставь, оставь, — повторяла г-жа Ростан. — Все равно этим не поможешь.
Но девушка не отходила и продолжала изо всех сил тереть пятно своими прекрасными руками. А Фредерик сердито ворчал:
— Такую растяпу поискать надо. Хорошо еще, что не вывернула мне на колени весь салатник. В Эксе она живо бы переколотила у нас всю посуду.
Наис явно не заслуживала за свою оплошность такой головомойки, и когда девушка вышла, г-жа Ростан сочла своим долгом утихомирить сына.
— Что ты так напал на бедняжку, можно подумать, что ты ее не выносишь. Пожалуйста, будь с ней поласковей. Ведь в детстве вы вместе играли, кроме того, она здесь вовсе не на положении простой служанки.
— Ах, надоела мне она, — ответил Фредерик, притворно ворчливым тоном.
В тот же вечер, когда стемнело, Наис и Фредерик встретились в уголке земляной террасы. Впервые они оказались наедине. Из дома их не могли услышать. Недвижный воздух был напоен смолистым ароматом сосен, за день нагретых солнцем. Наис тихо обратилась к Фредерику на «ты», совсем как в детстве:
— Зачем ты бранил меня, Фредерик?.. Какой ты злой!
Вместо ответа он взял ее за руки, привлек к себе и поцеловал в губы. Она не противилась, но тут же убежала, а он, боясь выдать матери свое волнение, присел на парапет террасы. Десять минут спустя девушка, как обычно, с горделиво-спокойным видом прислуживала за столом.
Фредерик и Наис не уславливались о свидании. Просто однажды ночью они встретились под оливковым деревом, на краю обрыва. Во время ужина они то и дело обменивались страстным взглядом. Стояла жаркая ночь, время близилось к часу, а Фредерик курил у окна папиросу за папиросой, всматриваясь в темноту. Но вот по террасе проскользнула неясная тень. Он больше не колебался. Он спустился на крышу сарая, а оттуда с помощью длинных шестов, стоявших в углу, спрыгнул на землю, — так он не рисковал разбудить мать. Очутившись внизу, он пошел напрямик к старой оливе, уверенный, что Наис ждет его.
— Ты здесь? — прошептал он.
— Да, — ответила она просто.
— Он сел рядом с ней на солому, обнял ее за талию, она склонила голову ему на плечо. С минуту они молчали. Старое узловатое дерево раскинуло над ними шатер серебристой листвы. У ног их в сиянии звезд расстилалась черная неподвижная морская гладь. В глубине залива туманная дымка скрывала Марсель. Слева мигал одинокий глаз маяка Планье, пронизывая желтым лучом ночную тьму, — и как смягчал, как трогал душу этот мерцающий свет, который то исчезал, то вспыхивал вновь.
— Отца разве дома нет? — заговорил Фредерик.
— Я вылезла в окно, — ответила Наис глубоким грудным голосом.
Они не говорили о своей любви. Любовь им сопутствовала с детства. Теперь они вспоминали игры тех лет, ребяческие забавы, в которых и тогда уже сквозило желание. И отдаться ласкам в эту ночь им казалось таким естественным. Слова были излишни, оба жаждали принадлежать друг другу. Он находил ее прекрасной. Его возбуждало ее загорелое тело, дышавшее ароматом полей, а она, знавшая одни побои, гордилась, что ее любит молодой хозяин. Она отдалась ему. Влюбленные расстались, когда забрезжил рассвет, и тем же путем возвратились домой.
III
Какая чудесная пора! Ни одного дождливого дня! Ни одного облачка на атласной лазури неба. Розовый восход искрится хрусталем, а закат сверкает золотой россыпью. Жара уже спала. Как только подымется солнце, дует морской бриз и утихает, лишь когда оно зайдет. Чудесные прохладные ночи напоены запахами душистых растений, которые нагрелись за день и благоухают во мраке.
Благословенный край! Залив лежит в объятиях скал, а острова в открытом море заслоняют собой горизонт; море кажется огромным водоемом, огромным озером, ярко-синим в хорошую погоду. У подножия гор, в глубине залива, на холмах расположились уступами дома Марселя. В погожий день, когда воздух прозрачен, из Эстака виден серый мол Жольетты, а над ним высятся тонкие мачты судов, стоящих в порту. На берегу, среди густой зелени, прячутся дома; на вершине скалы белеет на фоне неба церковь Нотр-Дам-де-ла-Гард. Между Марселем и Эстаком побережье, изрезанное глубокими бухтами, образует дугу; вокруг стоят заводы, из их высоких труб поднимаются султаны дыма. В знойные полуденные часы море почти черное, оно мирно спит между двумя грядами белых скал, по склонам которых солнце разбросало теплые желто-коричневые блики. Красноватые горы испещрены темно-зелеными пятнами сосен. Эта величественная картина — уголок Востока, представший взору в ослепительном сиянии дня.
Эстак имеет выход не только к морю. Через деревню, прилепившуюся к горам, пролегает много дорог, которые теряются среди хаоса взорванных скал. Железная дорога из Марселя в Лион проходит между огромными утесами, по мостам, перекинутым через пропасти, неожиданно ныряет в скалу и тянется полтора лье но Нертскому тоннелю — самому длинному во Франции. Ничто не может сравниться с диким величием этого края, где все восхищает: ущелья и скалы, узкие тропки, которые змеятся в глубине пропасти, отвесные голые склоны цвета ржавчины и крови, кое-где поросшие соснами. Иногда ущелье расширяется, и в глубине каменистой долины видишь рощицу тощих олив, одинокий белый домик с затворенными ставнями. Дальше, в густых зарослях колючего кустарника, снова чуть заметные тропинки, на каждом шагу следы обвалов, пересохшие горные потоки — всякие неожиданности, встречающие вас на этих пустынных высотах. Вверху, над черной каймой сосен, протянулась голубая лента неба.
А между скалами и морем тянется узкая прибрежная полоса красноватой земли. Она вся в глубоких ямах, откуда для выделки черепицы, — основной промысел края, — добывают глину. На этой растрескавшейся, высохшей, изрытой почве, словно опаленной знойным дыханием страсти, растут редкие чахлые деревца. Дороги как будто покрыты слоем мела, нога утопает в нем по щиколотку, и при малейшем ветерке вздымаются облака белой пыли, оседающей на живой изгороди. На раскалившихся стенах мирно спят маленькие серые ящерицы, а из пожелтевшей травы, потрескивая, словно искры, вылетающие из костра, выскакивают тучи кузнечиков. В знойный душный полдень воздух недвижим, все разомлело от жары, и лишь монотонное пение цикад оживляет сонное царство.
Целый месяц Наис и Фредерик жили своей любовью в этом огненном крае. Казалось, жар небес зажег их кровь. Первую неделю они проводили ночи над обрывом, под сенью старой оливы. Они вкушали неизъяснимое блаженство. Прохладные дуновения ночи, подобно студеному роднику, освежали их разгоряченные лица и руки, успокаивали их пыл. Внизу, у прибрежных скал, сладострастно и глухо стонало море. Резкий запах водорослей опьянял их, будил желания. Обняв друг друга, они глядели в сладостной истоме на противоположный берег, где сверкал огнями ночной Марсель, где на воду ложились кроваво-красные блики портовых фонарей и огоньки газовых рожков, которые тянулись в обе стороны от пристани, обрисовывали извилистые улочки предместья. В центре над городом стояло зарево от ярких огней, а две полосы света, прочертившие небо, четко обрисовывали сад на холме Бонапарта. Казалось, огни над уснувшим заливом освещают какой-то призрачный город, который исчезнет с зарей. Словно зачарованные, но объятые неизъяснимой тревогой, глядели они на небо, распростертое над терявшимся во мраке горизонтом, и еще теснее прижимались друг к другу. Падал звездный дождь. В эти ясные провансальские ночи созвездия пленяют живым и ярким сиянием. Подавленные величием бескрайних просторов, они опускали глаза, их взоры притягивала к себе лишь одинокая звездочка — маяк Планье; этот трепетный свет наполнял нежностью душу влюбленных, и уста их сливались в поцелуе.
Но вот однажды ночью они увидели на горизонте луну, желтый лик ее внимательно смотрел на них. По морю протянулась огненная полоса — точно гигантская рыба, поднявшаяся с глубин, извивалась, сверкая бесчисленными блестками своей золотистой чешуи. В слабом сиянии, омывавшем холмы и извилины берега, померкли огни Марселя. Луна поднималась все выше, свет становился ярче, резче обозначались тени. Этот немой свидетель смущал их. Встречаться так близко от дома стало опасным. В следующее свидание они вышли за ограду через брешь в обвалившейся стене, и теперь находили приют для своей любви во всех укромных уголках, которыми изобиловал берег. Они было укрылись в подвале под развалившимся сараем, где прежде обжигали черепицу и где по сю пору две печи разевали свою пасть. Но эта яма наводила на них тоску. Куда лучше был небесный кров. Они наведывались в карьеры красной глины, отыскивали прелестные укромные уголки в несколько квадратных метров — настоящие тайники, куда доносился лишь лай деревенских собак. Они бродили по скалистому берегу, добирались до самого Ниолона, плутали по ущельям в поисках гротов и пещер. Две недели длились ночи, полные любовных утех. Луны уже не было, небо вновь потемнело. Но теперь Бланкарда казалась им слишком тесной, чтобы вместить их любовь. Они жаждали обладать друг другом на приволье.
Однажды ночью, когда они направились к Нертским ущельям и брели по дороге, пролегавшей над Эстаком, им почудилось, что кто-то крадется за ними по опушке небольшой сосновой рощи, посаженной вдоль дороги.
Они остановились, охваченные тревогой.
— Слышишь? — спросил Фредерик.
— Да, верно, это бродячая собака, — пролепетала Наис.
И они продолжали свой путь. Но на повороте дороги, где кончался лес, они ясно различили черную бесформенную тень, скользнувшую за скалы. Несомненно, это был человек, но какой-то нескладный, горбатый. Наис чуть вскрикнула.
— Подожди меня, — быстро проговорила она и бросилась вслед за тенью.
Вскоре Фредерик услышал торопливый шепот. Потом девушка возвратилась, чуть побледневшая, но успокоенная.
Что там такое? — спросил Фредерик.
— Ничего, — ответила она, но, помолчав, добавила: — Если услышишь шаги, не бойся. Это Туан, знаешь? Горбун. Он вызвался сторожить нас.
И действительно, Фредерик порою чувствовал, что кто-то неведомый крался за ними в темноте, будто охраняя их. Несколько раз девушка хотела прогнать Туана, но бедняга лишь об одном мечтал — быть ее верным псом; они его не услышат, не увидят, отчего же не уступить его желанию? Если бы влюбленные могли что-либо слышать в ту минуту, когда их уста сливались в поцелуе, то везде — и среди развалин черепичных заводов, и среди пустынных карьеров, и в глубине глухих ущелий их преследовал бы звук заглушённых рыданий. Это плакал Туан, их сторожевой пес, прижимая ко рту сжатые кулаки.
Теперь не только ночи принадлежали им, они осмелели и пользовались каждым удобным случаем. Нередко они обменивались долгим поцелуем в коридоре или в одной из комнат Бланкарды. Даже когда Наис прислуживала за столом и Фредерик просил подать ему хлеб или тарелку, он ухитрялся пожать ее пальцы. Добродетельная г-жа Ростан ничего не замечала и постоянно упрекала сына за излишнюю придирчивость к подруге детства. Раз она чуть не настигла их, но девушка, услышав шелест платья, быстро нагнулась и принялась носовым платком смахивать пыль с ботинок хозяина.
Наис и Фредерик наслаждались множеством маленьких радостей. Часто после обеда, когда становилось прохладно, г-жа Ростан отправлялась на прогулку. Опираясь на руку сына, она спускалась в Эстак, а Наис на всякий случай несла ее шаль. Втроем они ходили смотреть на возвращение рыбаков с ловли сардин. В море плясали огни фонарей, и вскоре уже можно было различить черные силуэты лодок, услышать негромкий всплеск весел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61