Та же история, хотя и в другом роде, повторилась и в загородном доме, который Пьер Ландри купил в Аркейле. Вместо деревьев он посадил там черт знает что; он собирался разводить редкостные растения, но вместо них проросли тощие стебли пырея. Бассейн, строитель которого был рекомендован Пьеру Ландри одной из реклам, обвалился, и хозяин едва избежал опасности быть раздавленным и утопленным одновременно.
Пьер Ландри блаженно улыбался среди всех этих огорчений, всех этих неприятностей. Его вера не поколебалась, наоборот — она все возрастала. «Еще не все совершенно в этом лучшем из миров, — говорил он себе, — но все движется вперед, и вернейший способ избежать несчастий — это изучать рекламные объявления с еще большим рвением. В том, что развалился бассейн, виноват я сам: я пригласил строителя, которого газета рекомендовала без достаточного пыла; надо выбрать другого, того, которого рекламируют горячее. В конце концов я, несомненно, достигну совершенства и безусловного благополучия».
III
Но страдала не только собственность несчастного Пьера Ландри, страдала непосредственно и его особа.
Когда он выходил на улицу, его костюмы лопались, — он их покупал только на распродажах, объявляемых под предлогом учета товаров или ликвидации фирмы. Он стремился покупать вещи по дешевке не из жадности, а исключительно для того, чтобы воспользоваться всеми благодеяниями эпохи.
Настал день, когда я увидел его совершенно лысым. Все из-за той же страсти к прогрессу: у него возникла идея стать из блондина брюнетом; от жидкости, которую он для этого применил, вылезли все его светлые волосы, но он был тем не менее в восторге, — теперь, говорил он, можно испробовать рекламируемую помаду, под действием которой, без сомнения, у него вырастут черные волосы, гуще и красивее, чем были его погибшие светлые.
Его щеки и подбородок без конца покрывались шрамами из-за «превосходных» бритв, которыми он пользовался. Не проходило и недели, как купленные им шляпы теряли форму; его зонтики, снабженные затейливыми пружинами, не открывались именно тогда, когда шел дождь.
Я не берусь описать все снадобья, которые он проглотил. Прежде он был крепким и сильным, теперь же похудел и стал страдать одышкой. Вот тут-то реклама его и доконала. Он подумал, что болен, начал лечиться всеми великолепными рекламируемыми средствами; а для большей эффективности лечения применял одновременно все способы, затрудняясь в выборе, теряясь перед одинаковым количеством похвал, которые рекламы расточали каждому снадобью.
Невозможно подсчитать, сколько он съел шоколада; к такой неумеренности его обязывали назойливые советы различных фабрикантов. Столь же неумеренно он применял и парфюмерию, — в несколько приемов он лишился всех зубов, и только ради того, чтобы дать работу этим филантропам — зубным врачам, которые клянутся не причинить вам никакой боли и спокойно ломают вашу челюсть.
IV
Реклама не пощадила не только тело, но и разум Пьера Ландри. Он купил книжный шкаф с передвижными полками и наполнил его всеми книгами, какие только рекомендовали ему газеты. Принятая им классификация была очень изобретательна: он расположил тома по их значимости, — я хочу сказать, по степени восхвалений, предпосланных им книгопродавцами в анонсах.
Нигде и никогда дотоле невозможно было бы найти такого подбора мерзостей и безумия. В библиотеке Пьера Ландри была сконцентрирована вся современная ему глупость и гнусность, и он старательно приклеивал к корешку каждого тома похвальные слова рекламы, заставившей его купить эту книгу. Когда он начинал читать, он заранее знал, какой восторг он должен испытывать, он плакал или смеялся над книгой согласно предписанию издателей.
От такого образа жизни Пьер Ландри обратился в совершенного идиота. Я не хочу перечислять всех названий, но я мог бы указать на некоторые из книг, которые окончательно растлили мозг Пьера Ландри. Постепенно он стал необыкновенно требовательным и прихотливым, он стал покупать только то, что рекламировалось как неподражаемое творение гения; теперь он покупал в неделю не больше двадцати томов.
Надо добавить, что некоторые газеты, горячо рекомендованные броскими объявлениями, тоже немало способствовали его полному оглупению. Чем трескучее была реклама, тем с большим доверием и восторгом он ей внимал.
Вот что восхитило его сверхмерно. Издателю одной газетки вздумалось воздвигнуть шутовской балаган на площади Согласия, где паяц, выкидывая коленца, объявлял о выпуске нового номера. Пьер Ландри бился за честь первым подписаться на эту газету.
V
Я приблизился к последнему акту этой душераздирающей драмы. Прочитав, что некий ясновидящий излечивает все болезни, Пьер Ландри кинулся к нему лечиться от недомоганий, которых у него не было. Ясновидящий услужливо предложил омолодить его, он указал ему способ стать пятнадцатилетним. Нужно было всего-навсего принять определенную ванну и выпить определенную воду. Пьер Ландри расстался с ясновидящим не помня себя от восторга, он объявил, что подобный способ лечения — наипоследнее слово прогресса.
Проглотив предписанную ему бурду, он погрузился в ванну и так удачно омолодился, что через два часа его нашли в ней мертвым. На лице его застыла блаженная улыбка, по которой можно было догадаться, что он испустил дух, поклоняясь пресвятой Рекламе. Это и была, вероятно, обещанная ясновидящим панацея от всех зол.
Даже после смерти Пьер Ландри остался покорным слугой объявлений. Он завещал похоронить себя в гробу, который мгновенно бальзамировал труп, по способу, запатентованному одним шарлатаном-аптекарем. На кладбище этот гроб раскололся, несчастный покойник вывалился в грязь и был похоронен вместе с обломками своего гроба.
Только одну зиму надгробный памятник из картонного камня и имитации мрамора сопротивлялся непогоде; вскоре на могиле не осталось ничего, кроме кучи отвратительной гнили.
Если бы я был моралистом, я бы произнес над этой грудой мусора громовую речь и вывел бы полезное нравоучение из истории Пьера Ландри: эта плачевная жертва рекламы показывает нам, ротозеям современности, во что мы обратимся, если будем наивно верить объявлениям, сулящим нам счастливую и приятную жизнь. Так как дельцы злоупотребляют свободой, предоставляемой им рекламой, и, в ущерб нам, зазывают нас в свои лавки, не поддадимся на щедрые посулы, не позволим себя надувать. Будем стойки, не уподобимся Пьеру Ландри.
КАК ЛЮДИ ЖЕНЯТСЯ
Во Франции XVII века бог любви — блистательный и пышный вельможа, шествующий по салонам под звуки величавой музыки. Он связан сложнейшим церемониалом, и каждый шаг его заранее рассчитан. Впрочем, любовь в эту эпоху дышит благородством, изысканной нежностью, благопристойной радостью.
В XVIII веке бог любви — повеса и распутник. Он любит и смеется ради удовольствия любить и смеяться, лакомясь за завтраком блондинкой, за обедом брюнеткой; для него женщина — добрая богиня, щедро оделяющая утехами своих почитателей. Над всем обществом веет ветер сладострастия, он кружит сплетенных в хороводы пастушек и нимф, и, обнаженные груди их трепещут под кружевом, — пленительное время, когда властвует тело, век острых наслаждений. Его отдаленное, еще не остывшее дыхание доносится до нас вместе с ароматом распущенных волос.
В XIX веке бог любви — степенный молодой человек, корректный, как нотариус, обладатель государственной ренты. Он ведет светскую жизнь или торгует в лавке. Его интересует политика; свой день, с девяти утра до шести вечера, он отдает делам, а ночь — пороку: любовнице, которую он содержит, или жене, которая содержит его.
И на смену героической любви XVII века, чувственной любви XVIII пришла любовь расчетливая, как биржевая сделка.
Недавно я слышал сетования одного промышленника. Он жаловался на то, что еще не изобретена машина для производства детей. Делают же молотилки или ткацкие станки для замены человеческих мускулов механизмами в любом трудовом процессе. Великие страстотерпцы нашего века, — те, кто отдает каждую свою минуту современным делам, — сберегут много времени и будут энергичней, мужественней сражаться в битве жизни с того дня, когда за них начнет любить машина. С той поры, как грозный взрыв Революции потряс Францию, мужчинам все еще некогда думать о женщинах. При Наполеоне Первом любовникам мешали узнать друг друга пушки. Во время Реставрации и Июльской монархии обществом овладела бешеная страсть к наживе. Наконец, царствование Наполеона Третьего еще сильнее разожгло алчность к деньгам и даже не принесло с собой какого-нибудь оригинального порока или нового вида разврата. Сыграло свою роль и развитие науки — пар, электричество, все открытия последних пятидесяти лет. Взгляните на современного человека, занятого разнообразными делами, живущего вне дома, поглощенного необходимостью сберечь и приумножить свое состояние; ум его захвачен бесконечно сменяющимися задачами, чувства усыплены усталостью от каждодневных битв; он и сам превратился в винтик гигантской социальной машины, машины на полном ходу. Он держит любовниц, как держат лошадей, — для тренировки. Если он женится, то лишь потому, что брак стал такой же деловой операцией, как всякая другая, и если у него есть дети, то лишь потому, что этого хочет жена.
И еще одно обстоятельство наложило свою печать на унылые нынешние браки — мне хотелось бы подчеркнуть его, прежде чем перейти к примерам. Это — глубокая пропасть, которую современное воспитание и образование создают с самого детства между мальчиками и девочками. Вот малыши Мари и Пьер. До шести-семи лет им разрешают играть вместе. Их матери— приятельницы, и дети между собою на «ты», они по-братски награждают друг друга шлепками и в обнимку катаются по полу, нисколько этого не стыдясь. Но к семи годам общество их разлучает и завладевает ими. Пьер отдан в коллеж, где учителя изо всех сил стараются засорить ему мозги выжимками из всевозможных человеческих знаний; затем он поступает в специальную школу, выбирает профессию, становится мужчиной. Предоставленный самому себе, встречая на своем пути во время долгого искуса добро и зло, он сталкивается со всякими мерзостями, испытывает страдания и радости, на опыте знакомится с вещами и людьми. Мари же проводит все это время в четырех стенах, в квартире своей матери; ее обучают тому, что положено знать благовоспитанной девушке, — старательно подчищенной литературе и истории, географии, катехизису; она умеет, кроме того, играть на фортепиано, танцевать, рисовать в два цвета пейзажи. Мари не знает жизни; она ее видела только из окна, да и то окно задергивалось занавеской, если мимо по улице проходила слишком шумная жизнь. Никогда Мари но осмеливалась выйти из дому одна. Ее заботливо лелеяли, как некое оранжерейное растение, пряча от воздуха и света, выращивая в искусственной среде, вдали от людей. А теперь вообразите, что Пьер и Мари через десять — двенадцать лет встречаются. Они стали чужими, они чувствуют себя неловко. Они уже не говорят друг другу «ты», не зовут друг друга в уголок, чтобы посмеяться. Мари краснеет, ее тревожит то неведомое, что принес с собой Пьер. А Пьер чувствует, что их разделяет поток жизни, что между ними стоят жестокие истины, о которых он не смеет говорить вслух. Что они могут сказать друг другу? Они говорят на разных языках, между ними нет ничего общего. Остается вести пошлый разговор, держаться настороже, чувствуя себя почти врагами, остается лгать друг другу.
Я не стану, конечно, утверждать, что надо предоставить нашим мальчикам и девочкам расти вместе, как растут в огороде сорные травы. Вопрос о воспитании полов слишком серьезен, чтобы его мог решить сторонний наблюдатель! Я говорю то, что есть: наши мальчики знают все, наши девочки не знают ничего. Один из моих друзей часто рассказывал мне, какое странное ощущение испытал он в молодости, когда мало-помалу начал чувствовать, что сестры становятся ему чужими. Возвращаясь из коллежа, он обнаруживал, что пропасть между ними с каждым годом углубляется, что их взаимная холодность усиливается. Наконец, наступил день, когда он не знал, что сказать сестрам. И когда он от всей души поцеловал их, ему осталось только одно — взять шляпу и уйти. Что же говорить о таком важном деле, как брак? Здесь два мира неизбежно столкнутся, и этот толчок может навсегда сломить женщину или мужчину. Пьер женится на Мари, но он лишен возможности узнать ее и раскрыть ей себя, ибо изучать друг друга не дозволено. Семья молодой девушки рада пристроить дочь. Родители вручают ее жениху, прося его принять к сведению, что сдают ее в хорошем состоянии, нетронутою, такою, какой должна быть невеста. Теперь о ней будет заботиться муж. И вот Мари внезапно брошена в бездну любви, в бездну жизни и так долго охранявшихся тайн. Вот-вот раскроется неведомое. Женщины, и притом лучшие, иногда испытывают в эти минуты потрясение, надолго оставляющее след. Но хуже всего то, что противоречие между воспитанием мужа и жены продолжает оказывать свое действие. Если муж не переделает жену по своему образу и подобию, она останется навсегда чужой для него, сохранит свои особые верования, склонности, непоправимо узкий кругозор. Какая странная система — сначала разделить человечество на два лагеря, поставить мужчин по одну сторону и женщин по другую, а затем, вооружив оба лагеря друг против друга, соединить их, говоря: «Живите в мире!» Словом, мужчине в наше время некогда любить, и он женится, не зная своей жены, не узнанный ею. Это отличительные черты современного брака. Не буду осложнять этого общего положения, углубляясь в подробности, и перехожу к наглядным примерам.
I
Графу Максиму де Ла Рош-Маблон тридцать два года. Он принадлежит к одному из самых старинных семейств в Анжу. Его отец был сенатором при Империи, хотя вовсе, по его словам, не отрекся от своих легитимистских взглядов. Между прочим, во время эмиграции Ла Рош-Маблоны не лишились ни одной пяди принадлежавшей им земли, и их все еще причисляют к крупнейшим помещикам Франции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61