Обе женщины, однако, успели нагнуться, и удар пришелся по прическе Фрозины, смяв ей чепчик и сломав гребенку. Выходка эта вызвала негодование сидевших в зале обычных посетителей.
— Бежим, черт возьми! — проговорил Лагит, выталкивая Бюрля на улицу. — Если я задержусь, то всех их до одного уложу на месте.
Переходя площадь, они промочили ноги. Дождь, гонимый ветром, струился по их лицам. Капитан шел молча, между тем как Лагит принялся еще более гневно распекать его за «похабство». Подходящая погодка, не правда ли, чтобы шататься по улицам? Не наделай он глупостей, они оба преспокойно спали бы себе в теплой постели, вместо того чтобы месить грязь. Потом он заговорил о Ганье. Тоже жулик! Солдаты в полку уже трижды переболели животом из-за его тухлятины! Через неделю истекает срок его контракта. Черта с два, если на этот раз поставка мяса на публичных торгах снова останется за ним!
— Все зависит от меня! — брюзгливо ворчал майор. — Кого захочу, того и утвержу! Я скорее соглашусь отрезать себе руку, чем позволю этому отравителю заработать хотя одно су.
Тут он поскользнулся и по самое колено угодил в лужу.
— Знаешь, ведь я иду к нему, — продолжал он, пересыпая свою речь проклятиями. — Я поднимусь наверх, а ты подождешь меня у входа. Мне хочется узнать, что у этой гадины на уме и осмелится ли он завтра пойти к полковнику, как он грозился. И с кем связался, черт побери, с мясником! Больно уж ты неразборчив, скажу я... И этого я тебе никогда не прощу.
Они дошли до Зеленной площади. Дом Ганье был погружен во мрак, но Лагит так бешено колотил в дверь, что ему в конце концов открыли. Оставшись один в непроглядной тьме, капитан Бюрль даже не подумал укрыться от дождя. Он стоял словно вкопанный на углу площади, под хлеставшим ливнем, и в голове у него так шумело, что он не в состоянии был ни о чем думать. Ожидание не тяготило его, ибо он потерял всякое представление о времени. Дом с наглухо запертыми окнами и дверью казался вымершим. Бюрль бессмысленным взглядом уставился на него. Когда майор час спустя вышел оттуда, Бюрлю показалось, что тот только сейчас туда вошел.
Лагит хмуро молчал. Бюрль не решался его расспрашивать. С минуту оба вглядывались в темноту, скорее угадывая, чем видя друг друга. И они снова зашагали по пустым улицам, где шумела вода, словно в русле горного потока. И так они шли бок о бок, еле видимые, безмолвные тени. Майор погрузился в молчание и даже больше не ругался. Однако когда они опять очутились на площади Суда, он, при виде освещенных окон кафе «Париж», хлопнул Бюрля по плечу и произнес:
— Если ты когда-нибудь переступишь порог этой зловонной ямы...
— Не беспокойся! — не дав ему договорить, ответил Бюрль и протянул ему руку.
Лагит, однако, продолжал:
— Нет, нет, я провожу тебя до самого дома. Так, по крайней мере, я буду знать, что ты хоть сегодня ночью туда не вернешься...
Они пошли дальше. Свернув на улицу Реколе, оба замедлили шаг. И только у самой двери, уже вынув из кармана ключ, капитан набрался смелости и спросил:
— Ну что?
— Ну что? — суровым голосом повторил майор. — А то, что я такой же подлец, как и ты! Да, я совершил подлость... Черт побери! И это из-за тебя, окаянного, наши солдатики еще три месяца будут питаться дохлятиной!
И он рассказал, что этот мерзавец Ганье, оказавшийся изворотливым парнем, мало-помалу вынудил его пойти на следующую сделку: он, Ганье, не пойдет жаловаться полковнику, но взамен потребовал от майора обещания, что на ближайших торгах поставка мяса останется за ним. На этом они и покончили.
— Ну и ну!..— продолжал майор. — Я себе представляю, как этот мошенник наживается на солдатском продовольствии, если он мог так, за здорово живешь, подарить нам две тысячи франков!
Бюрль, у которого от волнения перехватило горло, крепко сжал руку своему старому другу. Он лишь смог пробормотать несвязные слова благодарности. Подлость, которую тот совершил для его спасения, тронула его до слез.
— Правда, это я в первый раз... — сказал майор. — Ничего не поделаешь, черт побери!.. Не иметь каких-нибудь двух тысчонок у себя в письменном столе! Это, пожалуй, на всю жизнь отобьет охоту к картам... Ну и поделом мне... Я и сам не бог весть чего стою... Только смотри не вздумай еще выкидывать такие фокусы, потому что будь я проклят, если еще раз пойду на такое...
Капитан его обнял.
Когда за Бюрлем захлопнулась дверь, майор еще с минуту постоял на пороге, чтобы убедиться, что тот действительно пошел спать. Затем, так как на башенных часах пробило полночь и дождь по-прежнему лил над уснувшим городом, он, обессиленный, с трудом поплелся домой. Его мучила мысль о солдатах. Он остановился и голосом, полным нежной жалости, произнес:
— Бедные ребята! Наедятся же они падали на эти-то две тысячи франков!
Ш
Все в полку были поражены: Бюрль порвал с Мелани! Неделю спустя это был уже вполне достоверный, неопровержимый факт. Капитан и носа не показывал в кафе «Париж». Передавали, что его местечко там, к великому прискорбию чиновника в отставке, совсем еще тепленьким снова перешло к аптекарю.
Самым невероятным во всем этом деле было, что капитан жил затворником у себя на улице Реколе. Несомненно, он остепенился настолько, что проводил все вечера в семейном кругу, у камелька, помогая маленькому Шарлю готовить уроки.
Госпожа Бюрль, ни словом не обмолвившаяся о его махинациях, сидя против него в кресле, по-прежнему сохраняла ту же непреклонную суровость, но взгляд ее говорил, что она считает сына исцелившимся.
Приблизительно спустя две недели как-то вечером майор без приглашения явился к обеду. Очутившись лицом к лицу с Бюрлем, он испытал какую-то неловкость, разумеется, не за себя, а за капитана, опасаясь возбудить в нем неприятные воспоминания. Но ввиду того, что тот исправился, Лагиту захотелось просто по-дружески разделить с ним трапезу, надеясь, что это ему будет приятно.
Когда Лагит явился, Бюрль находился у себя в комнате. Майора встретила г-жа Бюрль. Сказав, что он запросто пришел пообедать, Лагит, понизив голос, спросил:
— Ну как?
— Все идет как нельзя лучше.
— Ничего подозрительного?
— Решительно ничего... Ложится ровно в девять часов вечера, никуда не ходит, с виду будто очень доволен…
— Вот это славно, черт возьми!.. — воскликнул майор. — Я так и знал, что ему необходима была встряска. У него, видимо, еще есть совесть, у этого негодника!
Когда Бюрль вошел в столовую, Лагит так крепко сжал ему руку, что чуть ее не сломал.
Прежде чем сесть за стол, они, мирно расположившись у камина, воздали должное прелестям семейного очага. Капитан заявил, что не променял бы свой домашний уют на целое королевство. Когда он, сняв подтяжки, влезает в домашние туфли и разваливается в кресле, ему сам черт не брат. Майор смотрел на него и одобрительно поддакивал. Правда, примерное поведение ничуть не заставило Бюрля похудеть; наоборот, его еще сильнее разнесло — глаза заплыли жиром, губы как будто еще больше раздулись. Сидя в кресле, он, словно в полудремоте, без конца повторял:
— Да, скажу я вам, семейная жизнь, только это и ценно на свете!.. Да, да, семейная жизнь!..
— Вот это великолепно! — подхватил майор, с беспокойством разглядывая расплывшегося Бюрля. — Однако не следует ни в чем доходить до крайности... Надо побольше двигаться, время от времени захаживать в кафе...
— В кафе? А зачем?.. Все, что мне нужно, у меня здесь под рукой. Нет, нет, буду сидеть дома, да и только...
Когда Шарль убрал свои книжки, Лагит сильно удивился, увидев служанку, явившуюся накрывать на стол.
— Вот как! Вы взяли себе помощницу? — обратился он к г-же Бюрль.
— Пришлось, — со вздохом ответила старуха. — Ноги мои совсем отказываются служить, хозяйство запущено... К счастью, дядюшка Каброль отпустил ко мне свою девчонку. Вы, наверное, знаете дядюшку Каброля, старика, который подметает рынок? Он не знал, куда ему приткнуть свою Розу. Я понемногу приучаю ее к стряпне.
Служанка вышла из комнаты.
— Сколько же ей лет? — спросил майор.
— Семнадцатый пошел... Глупая, грязнуля... Но я плачу ей всего десять франков в месяц, и ест она один только суп.
Когда Роза вновь появилась в столовой с грудой тарелок в руках, Лагит, которого женщины не слишком волновали, не спускал с нее глаз, удивленный ее безобразием. Она была маленького роста, черная, сутулая; приплюснутый нос, огромный рот и блестящие зеленоватые глаза придавали ей сходство с обезьяной. Благодаря широким бедрам и длинным рукам она казалась очень сильной.
— Черт возьми, ну и рожа! — засмеялся майор, когда служанка опять вышла из комнаты за солью и перцем.
— Бог с ней, — небрежно проронил Бюрль, — она очень услужлива и делает все, о чем ее просят... Во всяком случае, достаточно хороша, чтобы мыть посуду...
Обед прошел очень мило. Был подан суп, баранье рагу, Шарля заставили рассказывать разные школьные происшествия. Г-жа Бюрль, желая показать, какой он хороший мальчик, несколько раз спрашивала его: «Правда, Шарль, ты хочешь быть военным?» И на ее бледных губах появлялась улыбка, когда Шарль с робкой покорностью дрессированной собачонки отвечал: «Да, бабушка». Капитан Бюрль, положив локти на стол, медленно и сосредоточенно жевал. Становилось жарко. Единственная лампа освещала стол, оставляя углы огромной комнаты в неясной полумгле. Это был мещанский уют, дружеская трапеза людей со скудными средствами, не меняющих тарелок для каждого блюда, людей, которых «снежки», поданные на сладкое, приводят в благодушное настроение.
Роза обходила обедающих, от ее тяжелых шагов сотрясался стол, но за все время она не раскрыла рта.
— Не желаете ли, сударь, сыру? — наконец произнесла она хриплым голосом, подойдя к капитану.
— А? Что? — вздрогнув, спросил Бюрль. — Ах да, сыру... Держи хорошенько тарелку.
Он отрезал себе кусок сыру, между тем как служанка, стоя у стола, не спускала с него своих узеньких глаз.
Лагит рассмеялся. С той минуты, как они сели за стол, Роза ужасно смешила его.
— Знаешь, она просто изумительна! — на ухо шепнул он капитану. — Такого носа и ротика днем с огнем не сыщешь!.. Пошли ее как-нибудь к полковнику... Просто так, чтобы он ею полюбовался... Это его развлечет...
Уродство служанки настраивало майора на отечески благодушный лад. Ему захотелось поближе ее разглядеть.
— А мне-то, деточка? И я не откажусь от сыра.
Держа в руке тарелку, Роза подошла к нему, а он, воткнув в сыр нож, с громким смехом уставился на нее, потому что обнаружил, что у нее одна ноздря шире другой. Роза с невозмутимым видом подчинилась этому осмотру, терпеливо дожидаясь, пока гость перестанет смеяться.
Убрав со стола, она исчезла. Бюрль перешел к камину и сразу же уснул. Майор и г-жа Бюрль завели беседу. Шарль снова принялся за уроки. Глубокий мир нисходил с высокого потолка, мир мещанских семей, где все в согласии собираются в одной комнате. В девять часов Бюрль проснулся и, позевывая, заявил, что идет спать. Он попросил извинения, но у него, как он выразился, слипаются глаза. Когда майор полчаса спустя собрался уходить, г-жа Бюрль тщетно искала Розу, чтобы та посветила ему на лестнице. Но Роза, увы, по-видимому убралась в свою комнату. Сущая курица эта девчонка, способная без просыпу спать по двенадцать часов кряду!
— Не стоит беспокоиться, — уже с площадки крикнул майор. — Ноги у меня, правда, не лучше ваших, но надеюсь, что, держась за перила, целехонек выберусь отсюда... Как хотите, почтеннейшая, а я очень рад... Вот и кончились все ваши огорчения. Я присмотрелся к Бюрлю и готов поклясться, что он не помышляет ни о чем дурном. Давно, черт побери, ему пора выпутаться из женских юбок!.. Ни к чему хорошему это бы не привело...
Майор ушел в полном восторге. Поистине, дом порядочных людей, и стены его — точно из стекла: никакой возможности скрыть в нем хотя бы малейшую гадость.
Собственно говоря, в возвращении Бюрля на путь истинный майора больше всего радовало то обстоятельство, что теперь ему уже не было никакой надобности самому проверять счета своего подчиненного. Ничто так не угнетало майора, как возня с бумажками. Но поскольку Бюрль остепенился, он мог спокойно покуривать трубку и, не глядя, ставить свою подпись. Все же он продолжал одним глазом следить за отчетностью. Расписки были в полном порядке, итоги сходились, все было честь честью. Через месяц майор только просматривал квитанции и проверял общую сумму, как, впрочем, он поступал и раньше. Но как-то утром, когда взгляд его не из недоверия, а лишь потому, что он в это время закуривал трубку задержался на одном подсчете, он вдруг обнаружил в нем ошибку: чтобы счет сходился, к итогу были приписаны тринадцать франков. В составных суммах между тем все было правильно. Он в этом убедился, сличив их с итогами отдельных счетов. Майор учуял что-то неладное. Однако он ничего не сказал Бюрлю, дав себе слово отныне проверять все счета. На следующей неделе опять ошибка — на этот раз было приписано девятнадцать франков. Теперь уже по-настоящему обеспокоенный, Лагит заперся в кабинете со своими книгами и ведомостями и провел ужасное утро, заново все перебирая и подсчитывая, обливаясь потом и кляня все на свете, так как голова у него трещала от цифр. И в каждом итоге он обнаружил приписку в несколько франков. Это были ничтожные суммы в десять, восемь, одиннадцать франков. В последних счетах приписка составляла каких-нибудь три-четыре франка. Попался даже такой счет, где Бюрль смошенничал всего на полтора франка. Сопоставляя даты, майор обнаружил, что после пресловутого «урока» Бюрль вел себя прилично всего только одну неделю. Это открытие повергло Лагита в полное отчаяние.
— Черт подери! Черт подери! — вопил он, стуча кулаками по столу, когда оставался один. — Это еще почище!.. Фальшивые расписки Ганье, там хоть была смелость... Но на этот раз, черт возьми!.. Пасть так низко, чтобы уподобиться кухарке, наживающей каких-нибудь два су на провизии! Приписывать к счетам!.. Прикарманить каких-нибудь два франка!.. Да имей ты, черт тебя подери, хоть немного уважения к самому себе, скотина ты эдакая!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61