***
Содержание:
Старушки с голубыми глазами
«Приманки»
Снег
Вдовы
В полях
Наис Микулен
Госпожа Нежон Ракушки господина Шабра
Наводнение
Осада мельницы
Капитан Бюрль
Праздник в Коквилле
Госпожа Сурдис
Жертва рекламы
Как люди женятся
Как люди умирают
Три войны
Анжелина, или Дом с привидениями
Типы французского духовенства
***
СТАРУШКИ С ГОЛУБЫМИ ГЛАЗАМИ
I
Вам, наверное, не раз встречались эти старушки с голубыми глазами, что семенят по тротуару мимо лавок или тихо бредут в толпе суетливых прохожих.
Черная соломенная шляпка капором за неимением лент подвязана под подбородком тесемкой. Темное платье плотно облегает худое тело; порыжевшая от времени шаль висит на костлявых плечах, как на двух гвоздях; немеющие ноги сгибаются с трудом и жалобно шаркают; концы шали прикрывают иззябшие руки, на локте старая корзинка с продавленным боком.
Они бредут, низко опустив голову, и в задумчивости шевелят губами, как ребенок, шепчущий молитву. Обрамленное черными полями шляпы бледное увядшее лицо похоже на высохший плод; мякоти больше нет, осталась лишь кожа, напоминающая влажный пергамент; голубые водянистые глаза потускнели. И все же в их остановившемся, как будто безжизненном взгляде сохранилась еще былая нежность и какой-то затаенный порыв.
С годами старушки ссохлись, стали ростом с ребенка. Если не видеть опущенного лица, скрытого полями черной шляпы, то такую старушку можно принять за школьницу: у нее, как у девочки, тонкая фигурка, худенькие руки, и во всем облике есть что-то беспечное и молодое. Но стоит ей поднять голову, и вы с ужасом увидите, что у этой девочки мертвенно-бледное лицо, изрытое морщинами, свидетельствующими о страстях и страданиях целой жизни.
II
Двадцатилетний юноша с готовностью устремляется в погоню за парой молоденьких ножек в белоснежных чулках, которые приоткрыл перед ним нечаянный порыв ветра. А я охотнее следую за старушками с голубыми глазами. Они идут, не глядя по сторонам, шагая машинально, точно лунатики.
Старушки эти всегда ходят в одиночку, не так, как шестнадцатилетние красотки, которые, весело смеясь, разгуливают стайками, загородив весь тротуар. Одинокие, смиренные, они тихонько пробираются в толпе, их никто даже не замечает.
Я знаю их всех— и тех, что проходят по кварталу Пантеона, и тех, что бродят по Монмартру. И в теплые ясные дни, и в стужу, стоит лишь мне увидеть одну из таких старушек, я тотчас устремляюсь за ней, стараясь приноровиться к ее шагу. Мне доставляет удовольствие идти следом за этим хрупким и беспомощным существом. Было время, когда я по наивности не подозревал, что это за таинственные создания, и я задался целью узнать, где же все-таки живут старушки с голубыми глазами. Их остановившийся взгляд возбуждал мое любопытство, я хотел во что бы то ни стало проникнуть в их жизнь и готов был пойти к каждой из них — как иные ходят к молодым красоткам, которые всегда охотно расскажут вам свою историю.
Три года я ходил за этими старушками, но мне так и не удалось узнать, откуда они появляются и куда исчезают. Вот, скажем, я вдруг заметил одну из них. Она словно из-под земли выросла. И я терпеливо иду за нею по пятам. Хмурая, безучастная ко всему, она движется будто заведенная. Убаюканный созерцанием этой мерной поступи, я даже задремлю на мгновение, а когда я снова открою глаза, ее уже нет. Право же, я уверен, что она провалилась сквозь землю.
И так каждый раз старушки с голубыми глазами ускользали от меня, я не мог удовлетворить свое любопытство. Раздумывая над этой безуспешной погоней, я склонен предположить, что старушки с голубыми глазами — лишь тени красавиц, которые умерли от любви и возвращаются на землю, чтобы вновь пройти по тем местам, где они познали столько любовных утех. Поэтому я благоразумно решил прекратить поиски и предпочел думать, что у них нет жилья на земле и что они каждое утро пробуждаются от вечного сна, чтобы вечером снова уснуть.
III
Вот уже десять лет я встречаю этих старушек, и они совершенно не меняются, ни одной новой морщинки не выступает у них на лице. И, право, мне думается, что эти молчальницы действительно бессмертны. Сколько сладостных романов создавал я в своем воображении, когда ясным майским утром шел со щемящим сердцем вслед за одной из них!.. Она пробуждалась от своего оцепенения под лучами весеннего солнца и лаской теплого ветерка. Порой она останавливалась, и, устремив взгляд куда-то вдаль, глубоко вздыхала.
Какие юные чувства вновь вспыхивали тогда в ее иссохшем с годами, немощном теле? Какие воспоминания о далеких веснах молодости рождали вздох, приоткрывавший плотно сжатые губы?
И я спрашивал себя, какими же были когда-то эти старушки с голубыми глазами? Сколько страшного и трогательного могли бы они рассказать о себе. Откуда взялись они, похожие друг на друга, словно сестры, в одинаковых черных шляпах, с одинаковыми порыжевшими шалями на плечах? Как попали эти одинокие старухи сюда, на парижские улицы? Они появлялись таинственно, казалось, что они, столь похожие лицом и одеждой, даже не знакомы между собой, и все же, увидев их, можно было с уверенностью сказать, что все они принадлежат к одной несчастной семье.
Как знать? Может быть, они всегда были такими сгорбленными и старыми? А может быть, все они пережили одинаково бурную молодость и, сгорев в ее огне, высохли, сморщились и стали бессмертными.
Меня больше привлекало последнее предположение. Я представлял их себе в белых кисейных платьях с розовыми лентами. Весело смеясь, танцуют они в Клозри прошлого столетия и посылают мужчинам воздушные поцелуи.
IV
Однажды июньским вечером я сидел, замечтавшись, в прозрачной тени каштанов Люксембургского сада. Рядом со мной на скамью опустилась такая старушка с голубыми глазами. Когда она садилась, ее юбка приподнялась, и я увидел изящнейшую маленькую ножку в грубом башмаке на шнурках. Старушка опустила голову, черная шляпка скрывала от меня ее лицо. Маленькая, худенькая, она зябко куталась в шаль, прижимая к груди топкие, как у больного ребенка, руки.
Ну право же, ей можно было дать лет двенадцать. По-видимому, она угадала, какая жалость к ней надрывает мне сердце, потому что вдруг подняла голову и посмотрела на меня своими мутными слезящимися глазами.
Этот взгляд, на мгновение встретившийся с моим, поведал мне длинную историю о радостях и горестях любви. В тусклых глазах отразились и нежная грусть, и мечты молодости, и все тяготы одинокой и постылой старости. Ночи, проведенные в угаре страсти, воспалили веки, горячие слезы любви сожгли ресницы.
Бедная старушка с голубыми глазами! Должно быть, она так и не устала любить и сожалела о быстро промчавшихся годах. И сейчас, дрожа даже на солнце, она все вспоминала о жарких поцелуях молодости.
Мне подумалось, что я проник в самое сердце таинственного создания. Мне все поведали ее глаза, и теперь я знаю, откуда приходят старушки с голубыми глазами, которые и сейчас еще бросают по временам жадные взгляды на проходящих мимо молодых людей.
Да, я знаю, они приходят из романов наших отцов.
V
Я все смотрел на маленькую ножку в грубом кожаном башмаке...
Ей шестнадцать лет. Хрупкая девушка с нежным румянцем и ослепительно-белой кожей, с пышными серебристо-пепельными волосами, мягко обрамляющими личико. Длинные золотые ресницы прикрывают бездонную глубину синих глаз, а когда она смеется, на подбородке появляется маленькая ямочка, смеется же она беспрестанно. За мягкие пепельные волосы ее ласково прозвали «Серебряночка». Другие, правда, называли ее «Хохотушкой», потому что она никогда не уставала смеяться и ямочка не исчезала с ее подбородка. Она совсем не похожа на теперешних девушек, которые умудряются ходить в шелку, за весь день не сделав ни стежка. Она же шьет целый день, а носит только ситцевые платья. Но какие это прелестные платьица, веселые, скромные и наивные! В полотняном чепчике на голове и дешевенькой косынке на шее, в белых чулках, она приветливо протягивает вам навстречу обнаженные руки, ее уста и глаза смеются. Все ее маленькое существо излучает нежность, молодое веселье и задор. В ее звонком смехе столько сладостной влюбленности, что он проникает вам в самую душу. Следует, правда, сказать, что сердце у Серебряночки было непостоянное, но зато в нем не было притворства. У нее было много возлюбленных, но она никогда не любила сразу двоих.
Простодушная в любви, она слепо подчинялась зову сердца и шла не сопротивляясь, туда, к тому, кому дарила свои поцелуи. И она не пряталась, любила открыто, говорила: «Люблю», — и без колебаний говорила: «Не люблю больше». Но так как последний поцелуй, как и первый, она давала от всей души, никто из возлюбленных не обижался на нее.
Серебряночку часто видели и в пригородных рощах, и в лесах, и на народных гуляньях. Она умудрялась работать весь день и веселиться всю ночь. Одни утверждали, что она не спит вовсе, другие же только посмеивались в ответ па эти слова.
Так она жила, не стесняя себя никакими условностями, в здоровом труде и в утехах любви. Она щедро дарила свою любовь, не ведя счет поцелуям, веря в бесконечность молодости.
Серебряночка, Хохотушка, шаловливое дитя с серебристо-пепельными волосами! Она смеялась без умолку, чтобы не пропадала ямочка на подбородке; во весь голос пела она песню своих шестнадцати лет, спешила жить и любить, боясь упустить время. Не жалея своих маленьких ножек, она без устали бегала по траве, порхала по паркетам танцевальных залов, повсюду, где в воздухе звенели поцелуи, вздрогнул от неожиданности, подобно тому как содрогнулся я, ощутив на себе ее потухший взгляд.
Но нет, нет! Я люблю тебя, бедная Хохотушка, бедная Серебряночка! Я не хочу замечать ничего другого, кроме твоей маленькой ножки, хочу вечно следовать за тобой по улицам, не заговаривая, как робкий влюбленный. В дни грусти и печали ты будешь моей возлюбленной, той, что пригрезилась мне ясным солнечным днем на скамье в Люксембургском саду.
И не вздумайте опровергать меня, милые старушки с голубыми глазами, когда я утверждаю, что вы лишь печальные призраки прелестных возлюбленных наших отцов.
VI
Юбка снова прикрыла маленькую ножку, которая теперь мирно покоилась в грубом кожаном башмаке...
Я медленно перевел взгляд с ножки на лицо.
Оно показалось мне ужасным — мертвенно-бледное, в красных пятнах. Седые волосы прилипли к вискам, застывшие мутные глаза приобрели грязно-голубой оттенок; ямочка на заострившемся подбородке превратилась в черную впадину.
Ах, бедная жрица любви! Ее уже не согревает июньское солнце, она стара и одинока. Молодость оказалась не вечной. И однажды какой-нибудь возлюбленный, увидев, что губы ее утратили свежесть, вероятно.
«ПРИМАНКИ»
I
В Париже все продается: девы разумные и девы неразумные, ложь и правда, слезы и улыбки. Вам небезызвестно, что в этом царстве торгашей красота является товаром и предметом чудовищной торговли. Продают и покупают большие глаза и маленькие рты; носы и подбородки имеют свою точную цену. Каждая ямочка на щечках, каждая мельчайшая частица женской красоты может быть обращена в предмет торговли и дохода. И так как в торговле не обходятся без подделок, подделывают иногда и товары, созданные господом богом, и продают всего дороже поддельные брови, наведенные обожженной спичкой, и фальшивые шиньоны, приколотые к волосам длинными шпильками.
Все это логично и понятно. Ведь мы — цивилизованная нация, а на что же была бы годна цивилизация, если бы она не помогала нам обманывать других и обманываться самим? Ведь только обман может сделать нашу жизнь сносной.
Тем не менее я должен вам признаться, что был чрезвычайно удивлен, когда узнал, что один предприниматель, а именно старик Дюрандо, которого вы тоже отлично знаете, возымел хитроумное намерение торговать уродством. Когда продают красоту — я могу это осмыслить; даже когда продают поддельную красоту — это только естественно, это знамение прогресса. Но я открыто заявляю, что Франция должна воздать должное Дюрандо — ведь он ввел в оборот такой товар, который не имел сбыта до наших дней. До него никто не додумался торговать уродством. Поймите меня как следует — речь идет о подлинном уродстве, которое и продается как уродство.
Вы, конечно, встречали иногда на улице женщин, идущих парочками. Они медленно прогуливаются, останавливаются с приглушенным смешком перед витринами, их манеры и костюм говорят об их сговорчивости и стремлении завлечь вас. Они идут под руку, как подруги, чаще всего говорят друг другу «ты», они почти ровесницы и одеты с одинаковой элегантностью. Но одна обладает заурядной внешностью, ее лицо ничем не примечательно; вы не обернетесь, чтобы лучше разглядеть ее, но если она попадет в поле вашего зрения, вы не будете раздосадованы. Ее спутница всегда чудовищно уродлива, ее уродство оскорбляет, возмущает вас; вы не можете не обратить на нее внимания, вы не можете не сравнить ее с той, кого она сопровождает.
Признайтесь, вы попались в расставленную вам ловушку, и не исключена возможность, что вы даже пойдете следом за этими двумя женщинами. Если бы уродливая женщина шла одна, она оттолкнула бы вас своим уродством; ее подруга, со столь незначительной Внешностью, не обратила бы на себя вашего внимания. Но когда они идут рядом, уродство одной из них подчеркивает привлекательность другой.
Ну так вот, я открою вам секрет: страшилище, уродливая женщина — это служащая конторы Дюрандо. Она из его персонала — одна из его «приманок». Великий Дюрандо сдал ее напрокат женщине с незначительной физиономией по таксе пять франков в час.
II
Вот как было дело.
Дюрандо — предприниматель изобретательный и оригинальный; он стал миллионером и обратил торговлю в своего рода искусство. Долгие годы он вынашивал мысль — как бы сделать предметом торговли женское уродство. Могу заверить вас, что наживаться на красотках он бы не стал, — это такая деликатная область торговли, о которой Дюрандо, обладающий щепетильностью состоятельного человека, никогда не помышлял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61