Я молча уставилась на нее.
– О, только не надо все так драматизировать. Я понимаю, тебе хотелось бы услышать какую-то вескую причину, ну, вроде того, что я углядела в тебе нечто особенное, некие знаки судьбы. Но по правде говоря, мне просто захотелось развлечься.
– Значит, это был просто… каприз?
– Отвыкай ко всему относиться так серьезно, – сказала она. – Мы – особые существа. Старые правила писаны не про нас.
– Значит, вы просто что захотите, то и делаете?
Она хищно улыбнулась.
– Когда знаю, что это сойдет мне с рук, то да.
– Я такой не буду.
– Конечно, – согласилась она. – Ты другая. Ты же случай особый.
– Нет, я просто сильнее вас, – потрясла я головой. – Я останусь верна своим идеалам.
– Повторишь это, когда мы встретимся через сто лет, – сказала она. – Посмотрим, какой сильной ты будешь, когда все, чем ты дорожила, все, кого ты любила, будут давным-давно похоронены и забыты.
Я хотела подняться и уйти, но не успела. Встав передо мной, она коснулась моих волос длинными прохладными пальцами. На миг мне показалось, что в глазах у нее мелькнула нежность, но тут же они снова стали насмешливыми.
– Увидишь сама, – сказала она.
Я осталась сидеть за столом и смотрела, как она выходит из ресторана. Смотрела на ее спину, пока она шла по Банковской улице. Смотрела ей вслед, когда она давно уже скрылась из виду и мимо окон ресторана проходили только какие-то незнакомые люди.
Больше всего меня пугало то, что она, возможно, права.
Я понимала, что мой уход от родителей ничего не решил. Я все равно была рядом с теми, кого люблю. Нужно убраться намного дальше. Надо все время переезжать с места на место и нигде не заводить друзей. Забыть своих родных. Если те, кого я люблю, не будут стариться и умирать на моих глазах, я, может быть, и не стану такой циничной и разочарованной, как женщина, превратившая меня в то, чем я стала теперь.
Но чем больше я об этом думала, тем сильнее чувствовала, что гораздо лучше мне было бы на самом деле умереть.
Кассандра
В конце концов я выполнила желание Апплес – ради нее, хотя она об этом не догадывается. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь сказать ей правду. Она-то считает, что я решилась на этот шаг ради того, чтобы свободно дышать, быстро бегать и быть нормальной, если только таких неумирающих существ можно считать нормальными. На самом же деле, глядя, как мучается Апплес от одиночества и от того, кем она стала, я начала размышлять. Кого я люблю больше всех на свете? Кто всегда бросался мне на помощь, что бы со мной ни случилось? Кто сидел дома с больной сестренкой вместо того, чтобы пойти повеселиться? Кто всегда безотказно ведет меня, куда мне нужно? Кто всегда искренне рад моему обществу?
Она ни разу ни словом не намекнула мне на то, как ей тяжело, но я видела: ее грызет тоска, и я не могла допустить, чтобы она страдала в одиночку. Я начала бояться – вдруг она скроется куда-нибудь навсегда или сделает с собой что-нибудь! Как я смогу жить после этого?
И к тому же, подумала я, может, это мне суждено? Быть может, сплотив наши силы, мы станем этаким супер динамичным, супер героическим дуэтом, призванным спасать мир. Или если не мир, то маленькие частички, из которых он состоит.
Самое смешное, что, когда я сказала Апплес о своем согласии превратиться, она начала меня отговаривать. Но я ничего не желала слушать, и в конце концов она сдалась.
И оказывается, все не так уж страшно. Даже сосать кровь! Правда, без привычной еды и питья мне скучновато. Самыми кошмарными были те три дня, когда я лежала мертвой. Вроде бы все сознавала, а вроде бы и нет, увязала в какой-то отвратительной жиже – она словно кишела всеми гадостями, которые совершают или думают люди.
Но, оказывается, и это можно вынести.
Чего я теперь боюсь? Моих пушистых тапочек со звериными мордочками! Когда я была жива, я их обожала. Ходила в них дома, даже когда мне было шестнадцать! А сейчас, едва их вспомню, холодный пот прошибает.
Глупо, правда? Но я думаю, мне еще повезло, что у меня только это вызывает отвращение. Так ли уж часто приходится натыкаться на кого-то в похожих тапочках?
Я до сих пор ношусь с мыслью, что надо превратить и маму с отцом, но пока не спешу с этим вопросом. По-моему, теперь, когда Апплес рассказала мне о разговоре с той женщиной, я лучше понимаю, почему сестра так этому противится.
Не думаю, что она не любит родителей. Просто боится, что им будет трудно справиться с таким превращением. Чего доброго, они потом будут походить на эту женщину, а не на нас.
– Давай выждем год-другой, – сказала мне Апплес. – Посмотрим, как у нас самих все пойдет. Конечно, мама с папой огорчились, когда я сообщила, что ухожу из дома и буду жить с Апплес. Мне бы ужасно хотелось рассказать им хотя бы о том, что я теперь здорова, но нельзя же выдать себя и открыть им, кем я стала. Вот мне и приходится, когда мы ходим к родителям, прикидываться прежней калекой. Я беру с собой ингалятор и делаю вид, что он меня спасает. И шину, хочешь не хочешь, нацепляю.
Что с нами будет? Не знаю. Знаю только, что мы с Апплес будем вместе. Всегда! И пока мне этого достаточно.
Я вырос на сказках и легендах, и, хотя юношей с удовольствием прочел Толкина и лорда Дансэни и мне понравилось то, как они изображают эльфов, все же в душе я питаю слабость к описаниям этого маленького народца в рассказах викторианских писателей и в фольклорных сказаниях. Не говорю уже о прелестных произведениях Сесилии Баркер, где и феи живут в цветах.
Вот что случилось с одной из них, найденной в предместье Оттавы.
Волшебная пыль
Сперва Марина решила, что Джейсон поймал какого-то занятного жука. Он прибежал на огород, где она полола грядки, и сунул ей в руки старую железную банку из-под джема, в крышке которой были гвоздем проделаны дырки. Продолжая сидеть на корточках, Марина стала разглядывать его трофей. В банку была вставлена сучковатая ветка, упиравшаяся в дно и доходившая до крышки. За ветку цеплялось что-то крошечное, переливающееся разными цветами. Величиной это существо было с указательный палец.
– Не смотри прямо на нее, – предупредил Джейсон, когда Марина поднесла банку ближе к глазам. Марина послушно отодвинула банку в сторону, так что теперь она смотрела на жука сбоку. Сначала он расплывался у нее перед глазами, но вдруг будто объектив фотокамеры наконец навели на фокус, и Марина отчетливо увидела переливающееся создание.
Она вытаращила глаза и чуть не выронила банку. То, что она принимала за жука, оказалось – подумать только! – маленьким крылатым существом с тоненькими ручками и ножками и со сложенными на спине крылышками как у стрекозы. Тельце существа покрывала короткая туника, похоже, сотканная из паутины. Глаза были закрыты, головой существо устало прислонилось к ветке. Из густых, сильно вьющихся волос темно-красного цвета торчали два тонких усика, похожих на иглы.
– Где… где ты ее взял? – выдохнула Марина.
– Нашел в конце сада. Классная, правда? Марина с трудом отвела глаза от пленницы и внимательно посмотрела на Джейсона.
– Надо ее выпустить.
– Почему это?
– Оставлять ее себе… ну никак нельзя… Она же волшебная («И вообще, – добавила она про себя, – чудо, да и только!»). Так что держать ее в плену грешно.
Но Марину беспокоило не только это. Ей вспомнилось, как в волшебных сказках, которые она читала когда-то, говорилось, будто со всеми, кто сталкивался с обитателями Среднего Царства, всегда случалось что-то нехорошее, особенно если люди вмешивались в жизнь этих созданий.
Джейсон огорчился. Четырнадцатилетней Марине часто казалось, что он гораздо младше ее, хотя между ними было всего два года разницы. Ее мать как-то раз заметила, что девочки взрослеют раньше мальчиков, и сейчас стало ясно, как она права.
– Я не хочу ее выпускать, – сказал Джейсон.
– Джейсон!
– Я подержу ее в банке только до завтра, – пошел он на компромисс. – Ладно? А утром выпущу. Честно!
«Все равно это не дело», – подумала Марина, но фея была не ее, ведь ее поймал Джейсон.
– Смотри же, слово надо держать, – сказала она.
Но наутро оказалось, что фея умерла. В банке из-под джема осталась только сучковатая ветка, к которой прилипло что-то похожее на оболочку длинного мертвого жука. А на дне банки лежала крошечная кучка коричнево-серой пыли и какие-то частицы, возможно, останки феи, такие иссохшие, что они казались прозрачными.
А Джейсон заболел.
Он лежал в постели, страшно исхудавший и осунувшийся, будто много месяцев страдал от какой-то изнурительной болезни. Он так изменился, что Марина едва его узнала.
– За… забери это… отсюда… – с трудом выговорил он еще до того, как его мать стала выпроваживать Марину.
– Пока не придет доктор, мы не знаем, заразная у него болезнь или нет, – сказала мать Джейсона. – Так что лучше перестраховаться, верно?
Она старалась скрыть, как встревожена, но это ей плохо удавалось. «Еще бы, – подумала Марина, – Джейсон так ужасно выглядит, как будто он вот-вот умрет».
– Нет, серьезно, тебе лучше уйти, – убеждала ее мать Джейсона.
Марина молча кивнула и, прижав к груди банку из-под джема, побежала домой.
Часом позже Марина сидела на заднем дворе своего дома, все еще не сводя глаз с того, что лежало в банке из-под джема, стоящей перед ней на садовом столике.
«Я ведь его предупреждала, – думала Марина. – Говорила, что эту фею нельзя оставлять у себя. Но Джейсон не послушался. Он вообще мало кого слушается. А теперь фея его прокляла, и Джейсон умрет».
Потому что он поступил несправедливо. Ведь найти фею – это такой праздник, такое волшебство, а Джейсон ничего не понял, будто очередного жука поймал для своей коллекции. И этим все испортил. Марина представила себе, что бы сказала о случившемся ее мать. Она, конечно, пожалела бы Джейсона, но потом непременно добавила бы: «Меня его поступок ничуть не удивляет. В наше время люди ко всему подходят с точки зрения выгоды – так и рвутся заполучить то, что будет только у них и ни у кого другого. Для них это главное, или же они прикидывают, можно ли из своего приобретения извлечь пользу».
Такие рассуждения матери напоминали Марине речи отца, он часто сетовал на то, что все прекрасное и удивительное, чем богата земля, люди осквернили и разрушили, и поэтому ровесникам Марины, когда они вырастут, вряд ли будет чем полюбоваться. Для них останутся только воспоминания других людей о том, как все выглядело раньше. А может, и воспоминаний не останется.
Слушая рассказы матери об отце, Марина часто думала, как одинаково ее родители смотрели на самое важное в жизни. И поэтому ей было очень трудно понять, почему мать развелась с отцом.
Марина ясно помнила только одну свою встречу с отцом.
Ей тогда было двенадцать, она забыла ключ и не могла попасть домой. Она сидела на крыльце, ожидая, когда вернется с работы мать, и наблюдала за каким-то старым замухрышкой, бредущим по улице. Подобных ему она видела и раньше, но только в районах новой застройки. В их квартал такие не заглядывали. Только когда он подошел ближе, Марина рассмотрела, что он вовсе не старый, старой была лишь его одежда. Казалось, он уже целую неделю не ел как следует.
Он остановился возле их садовой дорожки, а потом направился прямо к Марине. Со сконфуженным видом вытащил из кармана потертую книжку.
– Ты, понятно, не знаешь, кто я, – сказал он.
Марина покачала головой. Украдкой она поглядывала на улицу – не покажется ли автомобиль матери. Этот человек внушал ей беспокойство. В голове отчетливо звучали мамины наставления: «Никогда не разговаривай с незнакомыми». Как бы она возмутилась при виде этого оборванца!
– Ну, не знаешь, и ладно, – сказал незнакомец. – Держи, это тебе.
И он вручил ей книжку, а Марина машинально взяла ее, не успев вспомнить, что мать запретила ей принимать подарки от незнакомых людей. Однако как только книга перешла к Марине, бродяга тотчас отступил назад.
– Что бы ни произошло, – сказал он, – смотри, не стань такой, как я. Всегда думай о других – не только о тех, кто тебя любит, а обо всех.
И с этим он ушел.
Марина принялась разглядывать книжку. На переплете было всего два слова: «Волшебные сказки». Она раскрыла обложку и под печатью, извещавшей, что эти сказки принадлежат «Публичной библиотеке Оттавы», увидела аккуратную надпись: «Моей дочери Марине в надежде, что она никогда не будет чувствовать себя слишком взрослой для того, чтобы мечтать. Любящий тебя отец Фрэнк».
Когда мать Марины рассказывала дочери об ее отце, которого мать выставила из дому через неделю после рождения дочки, голос у нее всегда звучал ласково, пока она не касалась одной из особенностей его натуры. «Он хотел жить мечтами, – объясняла она Марине, и ее голос начинал дрожать от досады. – У него не было ни капли здравого смысла, ни капли практичности».
– Ты его любила, мама?
Марине казалось – если любила, то чего еще нужно? Ведь любовь побеждает все. Мать кивала в ответ.
– Любила, но дурной любовью. Такая любовь – просто жар и пламя, после нее остается только боль.
Марина вспомнила слова матери о непрактичности отца, когда разглядывала книгу.
«Точно, – думала она. – Я вижу отца впервые в жизни, и что он делает? Дарит мне книгу, украденную из библиотеки. И какую книгу? „Волшебные сказки“! Да кто теперь читает такую ерунду?» Приученная всегда поступать честно, Марина в конце недели отнесла книгу в библиотеку, извинившись за сделанную на титульном листе надпись. Но библиотекарша улыбнулась:
– Похвально, что ты принесла книгу нам, но она была продана, когда мы устраивали распродажу.
– Разве вы продаете книги?
– Только такие, которые больше никто не читает. – Библиотекарша взглянула на записи на обратной стороне обложки. – Видишь, ее никто не брал уже двадцать лет.
Ничего удивительного! Кому интересны эти глупые старые сказки?
Но все же Марину обрадовало, что отец не украл книжку. А потом, раз это был единственный подарок отца, она начала читать ее. И с удивлением убедилась, что сказки ей нравятся. Это были не просто приевшиеся волшебные сказки, которые когда-то читала ей мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43