Там, где скользили ее пальцы, – кололо морозцем.
Гели вспомнилась сказка Андерсена про Снежную Королеву… Но Снежная Королева была бесчувственная и злая! Нехорошо сравнивать ее с милой, доброй Лизе-Лоттой.
И вообще – Снежных Королев не бывает!
Как и вампиров…
– Иди ко мне, моя девочка, я тебя обниму, я тебя согрею, ты забудешь все свои беды, иди ко мне, иди ко мне, иди ко мне, иди…
Голос Лизе-Лотты неумолчно звучал в голове Гели, словно серебряные молоточки выстукивали по звонким струнам: «иди ко мне»!
Гели вдруг ощутила странную истому. Захотелось лечь в объятия Лизе-Лотте и ни о чем больше не думать… Все забыть. Отдаться ласкающему голосу и нежным рукам.
Гели закрыла глаза…
И ощутила, как губы Лизе-Лотты касаются ее шеи там, где ее только недавно кусал Курт! А потом – легкое покалывание зубов… Словно комар хоботком выискивает местечко, куда бы ему вонзиться… Присосаться… Чтобы пить кровь… Кровь!
Гели взвыла и отшатнулась от Лизе-Лотты.
– Нет! Нет! Нет! Не хочу! Ты тоже! Ты чудовище! – вопила она, пытаясь заглушить мелодичный зовущий голос.
Лизе-Лотта выглядела растерянной и огорченной. На нее просто жалко было смотреть. Было бы жалко смотреть, если бы не длинные изогнутые клыки, высовывающиеся из полуоткрытого рта!
– Что ты, девочка? Что ты? Я не хочу тебе зла… Я хочу тебя утешить… Тебе будет хорошо… Обещаю! Ты же веришь мне? Ты мне веришь? И разве я похожа на чудовище? Ты только взгляни на меня… Посмотри мне в глаза, девочка! Иди ко мне! Иди ко мне…
– Боже! Боже! Боже! – вскрикивала Гели, зажимая ладонями уши.
Но это не помогало избавиться от голоса, и уши были не при чем, потому что голос звучал внутри, в голове…
– Боже, помоги мне! Помоги мне, Господи! Мадонна! Ангелы Господни! – заходилась в истерике Гели.
И вдруг поняла, что Лизе-Лотта молчит. Уже некоторое время молчит. Гели перестала кричать и опасливо отвела ладони от ушей.
Лизе-Лотта молчала! И смотрела на Гели с такой искренней грустью и лаской. Потом улыбнулась. И исчезла… Словно бы погасила свое внутреннее сияние и слилась с темнотой. Или же вовсе растаяла во мраке.
Гели посидела, всхлипывая, а потом поднялась и побрела, цепляясь за стенку, ощупывая ногами пол перед собой прежде, чем сделать очередной шаг. Побрела в сторону, обратную той, откуда появилась Лизе-Лотта… Гели шла долго. Потом устала и присела, привалившись спиной к холодной и мокрой стене. Обхватила руками коленки, пытаясь хоть как-то согреться. И заснула, трясясь от холода.
Проснулась она от резей в пустом желудке. А еще – от слабого, но ритмичного звука, нарушавшего тишину подземелья. Словно тихие, легкие шаги… Гели успела услышать их еще во сне, потом открыла глаза – и ее буквально резануло светом, очень ярким в кромешной тьме подземелья.
Свет слабо прорезал темноту и скользил, скользил… По направлению к ней!
Гели не успела осознать, что свет был желтым, а не фосфорически белым. И того, что по форме он никак не напоминал лицо, но – попросту луч от карманного фонарика… И даже того, что находился он настолько низко, что предполагаемому вампиру пришлось бы передвигаться ползком, чтобы так вот светиться у самого пола!
Но для того, чтобы все это сформировалось и уложилось в мозгу, нужна была хотя бы минутка. А вот минутки-то у Гели и не было. Потому что паника захватила ее, захлестнула обжигающей волной, и вырвалась изнутри диким криком…
Заорав, Гели вскочила и кинулась бежать по коридору – обратно, в темноту, туда, откуда только что пришла.
За спиной ее катилось эхо ее крика, и еще чей-то вопль, пронзительный и зловещий, так же рождавший могучее эхо…
Гели бежала, пока всем телом не ударилась обо что-то упругое, теплое…
Пока не рухнула вместе с этим упругим, теплым, на прямо на него…
Раздался странный глухой стук и кто-то что-то рявкнул по-английски прямо на ухо Гели.
Английский Гели знала, но это слово было ей не знакомо, к тому же в данный момент она вообще не в силах была что-либо анализировать.
Гели ощупывала то, что оказалось под ней, царапала руки от швы на ткани и верещала, верещала, как раненный заяц!
Потом сильные и горячие руки схватили и сжали ее запястья.
Потом кто-то склонился сверху и зажал ей рот.
И мужской голос с английским акцентом произнес:
– Ну, тихо, тихо, малышка! Не надо нас бояться. Мы – не эсэсовцы и не вампиры. Успокойся. Мы постараемся тебя защитить.
Желтый свет от фонарика освещал все вокруг.
И Гели видела, что лежит прямо на молодом человеке, рухнувшем навзничь, что это он сжимает ее запястья, что он одновременно морщится от боли и пытается улыбнуться ей, что у него приятные черты лица, твердая линия подбородка, красивые полные губы и веселые глаза, и даже седина на висках не портит его, а придает его облику некую загадочность, и вообще – он самым чудесным образом похож на рыцаря-избавителя, на того самого благородного рыцаря который должен приходить на помощь прекрасной героине в самых трудных ситуациях, спасать ее от козней злодеев и от клыков чудовищ!
Все это осозналось в один момент.
Гели помотала головой, чтобы избавиться от чьих-то-там-еще рук, зажимавших ей рот.
– Кричать не будешь? Ну и умница… – произнес все тот же голос с английским акцентом.
Освободившись, Гели торжествующе улыбнулась в самое лицо распростертого на полу парня и сказала:
– Спасите меня! Меня преследуют враги и вампиры! Вверяю вам свою жизнь!
– Ох, и смешная же ты! – ласково проворчал парень. – На вид – совсем кроха, а сшибла меня с ног… Мне показалось – бык боднул! Ну и силища! А уж как я затылком приложился… До сих пор в башке гудит.
Акцент в его речи был еще сильнее, чем у того, кто зажимал ей рот, – так что Гели с трудом разбирала отдельные слова. Но общий смысл ей был ясен. Этот молодой человек берет ее под свою защиту – отныне и навеки. Он готов отдать жизнь за нее! Потому что он… Он… Он любит ее – ну, как же иначе?
Иначе зачем он стал бы с риском для жизни ее спасать?!

Глава ХХ. Пепел к пеплу…

Ночь была прекрасна. Банальные слова, но они вместили в себя и нежную прохладу воздуха, и бодрящий холодок росы, россыпью алмазов сверкающую на листьях и травах заросшего сада, и призрачное мерцание роз – пышных, в полном цвету, богато осыпавших кусты, – и бархат неба, на котором гордо покоился ослепительно-белый, идеально-ровный диск луны.
Луна сегодня была огромной и какой-то неестественно-яркой.
Курт стоял посреди сада, смотрел на замок, на серебряные решетки, горящие в ночи фосфорическим светом. Наверное, глаза смертного человека заметили бы лишь легкий блеск, да и то – только в такую вот, светлую, лунную ночь! Но для вампиров серебро пылало, как раскаленное железо. И Курт смотрел на решетки с насмешкой уверенного в своем всевластии существа. Жалкие попытки защититься!
Доктор Гисслер, который первый предложил поставить на окна серебряные решетки и носить по шесть серебряных цепочек для защиты от вампиров, – на собственном опыте понял, как ничтожны все эти ухищрения. Дорого бы отдал Курт за то, чтобы увидеть лицо доктора Гисслера в тот момент, когда мертвая Магда открыла глаза и начала подниматься на прозекторском столе! Впрочем, возможно, на его лице не отразилось ничего, кроме любопытства ученого…
Интересно, как поведет себя перед смертью дядя Отто, собственно, заваривший всю эту кашу?
Курт постоял еще немного, наслаждаясь моментом… Потом сосредоточился, наводя на замок сонные чары. И позвал Отто.
Ждать пришлось, как всегда, не долго. Раздался щелчок замка, скрип щеколды и из главной двери, ярко освященной фонарем, вышел профессор Отто Хофер. Он был в пижаме, босиком. В широко распахнутых глазах – пустота. Движения неловкие, неестественные. На шее, на запястьях, на тощих волосатых щиколотках сияют серебряные цепочки.
«Подойди ближе, Отто», – беззвучно произнес Курт.
Отто рванулся к нему, не разбирая дороги, спотыкаясь на влажных от росы камнях и раздирая пижаму о кусты.
«Сними цепочки и брось их в сторону».
Отто зашарил по телу, отыскивая и срывая цепочки.
«Открой для меня шею. Я хочу пить твою кровь!»
Отто покорно, как ягненок на заклание, склонил голову на бок, открывая худую шею с торчащим кадыком. Красноватая, грубая кожа на шее покрылась пупырышками от холода.
Курт минутку полюбовался этим приятным зрелищем: коленопреклоненный дядя и открытой для укуса шеей! Ах, как он сожалел о том, что этот безумец Вильфред убил дядю Августа! Вот кого Курт хотел бы видеть перед собой на коленях… Но, с другой стороны, дядя Август всегда был трусом, а за время пребывания в замке почти потерял рассудок от ужаса перед происходящим. Так что в некотором смысле дядя Отто даже интереснее.
И Курт приказал своей жертве то, что никогда не пришло бы в голову более старому и опытному вампиру:
«Отто, проснись!»
И Отто проснулся.
Он ощутил себя – босым, исцарапанным, со сбитыми о камни ногами, в изодранной и промокшей от росы пижаме… На коленях, с открытой для укуса шеей!
И он увидел Курта перед собой – над собой! – Курта, бледного, с сияющей кожей и горящими рубиновым огнем глазами. Курта, который – Отто это точно знал! – был мертв. Курта, который сейчас улыбался ему… А из-под приподнятой верхней губы его выползали длинные, узкие, загнутые на концах, очень острые клыки!
Отто заверещал и кинулся прочь.
Курт позволил дяде отбежать достаточно далеко – добежать до самых дверей замка, за которыми дяде чудилось спасение! – а затем, легко взметнувшись в воздух, в секунду пролетел это расстояние и обрушился на Отто сверху.
Дикий визг Отто прорезал тишину.
Курт расхохотался – беззвучно, услышать его могли бы только вампиры и те из смертных, кому он разрешил бы слышать, впрочем, Отто слышал его смех, Отто слышал! – и с тихим рычанием вонзил клыки в артерию дядюшки.
Отто визжал, судорожно загребая руками и ногами, извиваясь всем телом на земле, под тяжестью прижавшего его сверху вампира.
Курт жадно пил кровь.
Да, конечно, пить кровь у бессознательной, полубесчувственной, полностью послушной тебе жертве – гораздо проще.
Но насколько же слаще ощущать трепет ее тела, судорожные попытки освободиться!
Крик Отто оборвался коротким стоном, а после профессор только всхлипывал…
Курт продолжал ритмично сосать кровь, но даже наслаждение не оглушило его настолько, чтобы он утратил бдительность. С другими вампирами такое случалось, с Куртом – никогда. Все-таки при жизни он был солдатом. И потому Курт почувствовал, когда в саду появились и другие вампиры.
Он оторвался от жертвы, коротко лизнул ранки, чтобы кровь не пропадала зря – и поднялся.
Возле скамейки – там, где им обычно оставляли жертв – стояли Мария и Рита. Их глаза горели голодом. Чуть дальше, в темноте деревьев, светилось тонкое лицо графа Карди. Рядом с ним – слегка позади, словно прячась за его плечом – стояла Лизе-Лотта.
Курт подхватил стонущего Отто на руки и понес к ним – осторожно, торжественно – так, как жених несет невесту к брачному ложу!
Он прошел мимо Марии и Риты, и остановился перед графом.
Бросил Отто на землю у его ног.
– Вот, Хозяин. Возьми его кровь.
Граф Карди снисходительно улыбнулся и склонился над профессором Хофером.

Лизе-Лотта проснулась в своем гробу от привычного уже, сосущего чувства голода. Немного полежала, прислушиваясь к себе – и к тихим звукам, наполнявшим подземелье вокруг ее гроба: чьи-то далекие шаги, еще более далекие перешептывания, шелест осыпающегося между старых камней песка, плеск капель, журчание воды… Привычный звуковой фон! С каждым разом ей все меньше хотелось поднимать крышку и выходить. Гроб казался ей уютным убежищем. А за его пределами простирался суетный, враждебный ей мир. Мир, в котором ей приходилось охотиться и убивать.
Когда-то, когда она была еще жива, больше всего на свете Лизе-Лотта хотелось стать сильной. По-настоящему сильной. Чтобы ее уже никто не мог бы обидеть, а даже напротив: чтобы она могла отомстить всем, всем… Еще ей хотелось, чтобы о ней кто-то заботился, как о ребенке. Как о маленьком, беззащитном ребенке. И еще – преложить заботы о Михеле со своих плеч на чьи-нибудь еще. Да, ей хотелось стать сильной, ей хотелось найти покровителя, ей хотелось избавиться от забот – и все для того, чтобы наконец-то обрести свободу и покой! Она никогда не знала покоя и свободы… И всегда мечтала о них.
Теперь все сбылось. Она стала сильной и больше никто не представлял опасности для нее, зато она была опасна для всех! Милый Раду заботился о ней именно так, как ей когда-то хотелось. И заботы о Михеле как-то сами собой снялись с нее…
Но вот покоя она так и не обрела. Наоборот: теперь ее существование стало еще тревожнее, чем тогда, когда в груди у нее билось живое сердце! Теперь ей почему-то казалось, что быть жертвой – легче, чем быть палачом.
В самом начале своего призрачного существования, в эйфории от собственной чудесной силы, в упоении новизной, Лизе-Лотта радовалась каждому убийству, каждой капле крови, выпитой у этих солдат! Тогда ей казалось, что она – это уже больше не она, а какая-то другая женщина: сильная, отважная, безжалостная, беспечная, прекрасная…
Прошло немного времени и эйфория схлынула.
И теперь Лизе-Лотта понимала, что она – это по-прежнему она. Всего лишь она, Лизе-Лотта Гисслер, по мужу – Фишер. И никому она не отомстила… Убила нескольких солдат – ну, и что с того? Некоторые из них были плохими людьми, некоторые – очень плохими… Но никто из них не был виновен в несчастьях, постигших Лизе-Лотту и ее близких. Никто конкретно – и все вместе! Но отомстить всем – нельзя. Потому что, когда убиваешь одного, другого, третьего, – всем остальным это в лучшем случае безразлично. А в худшем – они позлорадствуют. Или просто порадуются, что несчастье постигло не их, что они – уцелели. Кажется, она хотела отомстить Курту… За что? За тех людей, которых он расстрелял в гетто? Но ведь он в гетто никогда не служил. Это был единичный случай… И в глубине души эти люди были безразличны Лизе-Лотте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55