– Где Уолдо? – спросил он.
Я обнял его. Я не мог лгать, но говорить правду пока не стоило. На меня навалилась слабость. Было очень тихо. Полицейские, должно быть, не решались ворваться в дом, пока я не выведу мальчика.
Я сгреб в охапку одеяло и подушку и взял на руки Томми. Он был легким для своего возраста. Перед входной дверью я поставил мальчика на пол, прижимая лицом к своей груди, чтобы он не видел разбитого окна и того, что за ним. Я приоткрыл дверь и просунул в щель подушку. Выстрелов не последовало. Я вышел на крыльцо и помахал рукой.
Я вернулся в дом и вновь взял на руки Томми. Он оглянулся на разбитое окно. С этого места он не мог видеть крыльца. Я завернул его в одеяло.
– Там холодно, – сказал я.
С мальчиком на руках я вышел из дома. Лицо Томми было укутано одеялом. На крыльце лежали двое. Глаза Элиота были закрыты. К нему подбежал санитар. Он даже не посмотрел на Остина, грудь которого превратилась в кровавое месиво. Застывший взгляд не оставлял сомнений в том, что Остин мертв. Пули изуродовали его лицо. Но вместе со смертью к нему вернулась его молодость. С Томми на руках я сошел с крыльца. Все пространство перед домом было ярко освещено. Вспыхнули прожекторы, защелками фотоаппараты. У меня из рук кто-то пытался взять Томми, я сопротивлялся. Это был Джеймс Олгрен. Он подхватил Томми на руки.
– Уведите его отсюда, – сказал я. Олгрен посмотрел на меня с нескрываемой ненавистью. Его перехлестывали эмоции. Мне такое знакомо. Когда смешиваешь на палитре все краски, получается черный. Он, помимо своей воли, не был мне благодарен. Я не винил его.
Теперь, когда тепло Томми не согревало, мне стало холодно. Кто-то протянул полицейскую куртку мне. Я обрадовался. Пошел дождь. Я хотел смахнуть с лица капли дождя, но ко мне подбежал санитар.
– Не трогайте, – велел он, затем включил яркий фонарик и приложил к моему виску что-то металлическое. Я вздрогнул.
– Вряд ли там застряло стекло, – сказал он, – но надо будет посмотреть. А пока возьмите это. – Он приложил к ране чистый кусок марли и кинулся прочь. По шуму и количеству набежавших людей можно было подумать, что освободили группу заложников.
Лейтенант Романо взял меня за руку.
– Я распоряжусь, чтобы вас отвезли в больницу, – сказал он.
Я отказался.
– Я не уеду, пока все не закончится.
– А что же еще осталось? – Он пожал плечами.
Он был прав.
– Вы сделали за нас всю работу, – добавил он.
Я обернулся. Томми нигде не было. Отец, должно быть, увез его подальше от надоедливых репортеров. Лицо Остина кто-то прикрыл курткой. Над ним склонился медицинский эксперт. Рядом никого не было. У разбитого окна стоял полицейский офицер и говорил по рации.
Телевидение снимало место трагедии. Заметив меня, репортер направился в мою сторону. Оператору нужно было мертвое тело для максимального эффекта, а репортеру – живой человек.
– Где Элиот? – спросил я Романо.
Он показал на санитарную машину в тридцати ярдах от нас, с выключенными фарами и раскрытой дверью.
– Почему они не едут? – спросил я и тут же понял:
торопиться было некуда. Романо пожал плечами.
– Ничего серьезного. Несколько порезов от стекла, вот и все.
Я схватил его за руку.
– Он жив?
Лейтенант выглядел обиженным.
– Никто в него не стрелял. Он лежал на земле. Да и этого сумасшедшего никто бы не стал трогать, пока он не вскочил. За кого вы нас принимаете?
Я бросился к санитарной машине. Ее со всех сторон окружили репортеры. Разгневанный врач отогнал их от раненого. В поле их зрения оказался я. Романо взял меня под свою защиту.
– Вы собираетесь устроить здесь пресс-конференцию?
Он был прав. Я переговорю с Элиотом позже. Нельзя было общаться с прессой до выработки официальной версии случившегося.
Меня кто-то окликнул по имени.
– Все комментарии утром, – пробормотал я.
Когда стало ясно, что я удаляюсь, на меня обрушился град вопросов. Мне в спину летели провокационные стрелы.
– Что произошло внутри?
– Вы рады, что он умер?
– Вы думаете, это повысит ваши шансы на выборах?
Я старался сдерживаться. Меня остановил голос Дженни Лорд.
– Почему ваш бывший босс был здесь? – спросила она.
Я замер. Все разом замолчали.
– Он пытался скрыть правду? – мягко спросила Дженни.
Я обернулся. Четверо репортеров с ушлыми лицами ждали моего ответа. Вспышка осветила мое лицо.
– Элиот Куинн был здесь для того, чтобы помочь двум старым друзьям, сказал я. – Это все.
Дженни недоверчиво хмыкнула.
– Марк, мы раскопали прошлое Остина. Он давно начал этим заниматься.
– Что стало со старыми обвинениями? – спросил репортер с четвертого канала.
Я только с минуту смотрел на него.
– Это было еще до меня.
– Но вы знаете, как обстоят дела, – сказала Дженни, а кто-то из репортеров добавил с брезгливостью человека, который описывает грязь, стараясь в нее не вляпаться:
– Вы были замешаны в дела с коррупцией или пытались остановить ее?
Они хотели заставить меня уничтожить репутацию Элиота. Он уже замарался, решив защищать Остина на суде. Репортеры принялись докапываться до причин. Единственное, чем я мог развеять их сомнения, так это высказать свою точку зрения.
– Я бы не говорил о коррупции, – возразил я. – Не все сводится к жажде наживы или человеческой подлости. Иногда в основе поступков лежит естественное желание помочь. Правовая система не более коррумпированная, чем, скажем… – я искал аналогий, – автомобильный бизнес. Беда в том, что материя, с которой мы связаны, особенная – правосудие, – но мы работаем так же, как и те, кто продает машины: к некоторым клиентам относишься более внимательно, потому что они твои друзья или ты им обязан какой-то услугой. Ты идешь им навстречу в каких-то ситуациях. Пытаешься заработать.
Мои мысли путались, мне даже показалось, что я нахожусь не среди журналистов, а воспарил в звездное небо. Я отнял руку от виска, и кровь хлынула по щеке.
– Но от нас зависят людские судьбы. Люди нам доверяют. Один наш неверный шаг может стоить кому-то спокойствия. Преступник избежит наказания, если прокурору его дело покажется слишком хлопотным или кто-то давит сверху. И тогда умирает уважение к закону. Надежда на правосудие улетучивается. Люди решают, что можно обойти закон. В результате страдает общество.
Дженни Лорд задумчиво смотрела на меня, не делая пометок. Тележурналист не скрывал своей радости от того, что я разболтался.
– Так вы называете сокрытие улик и состава преступлений игрой?
Я ненавидел его самоуверенность. Ему было лет двадцать пять. Он, без сомнения, смутно представлял, что такое этика.
– Вам не случалось тиснуть материал в угоду кому-то? – предпринял я атаку. – Скажем, в надежде заполучить в дальнейшем верный источник информации? Как это назвать: бизнес, коррупция, услуга другу?
Он растерялся.
– Я никогда этого не позволял себе.
– Правда? – спокойно спросил я, глядя ему в глаза.
Он не ответил. Но всегда в конце вылезает какой-нибудь наивный юнец.
– Так это все еще продолжается? – спросил репортер из "Новостей очевидца". – Вы оказываете услуги друзьям?!
Я махнул рукой в сторону дома.
– Как вы думаете, Остин Пейли был моим другом?

Глава 19

Вечерние новости по всем каналам довольно однообразно осветили случившуюся трагедию. Уверен, репортеры не сговаривались. Сами события диктовали подачу материала. Моя легкомысленная речь осталась достоянием слушателей. Она была слишком многословна для телевидения и не подходила для газетной статьи.
На фоне телекадров и снимков я гляделся героем. Окружной прокурор, обнаженный по пояс, идет под пули сумасшедшего насильника и появляется с ребенком на руках. Зрелище потрясающее. Если ничего не знать доподлинно, можно состряпать душераздирающую историю.
Статья Дженни Лорд отличалась спокойным тоном, но была помещена под фотографиями мертвого Остина, названного газетой другом окружного прокурора. Ни о каких прошлых грешках Остина не упоминалось. Я не стал вдаваться в причины столь деликатного поступка Дженни. Мы все достаточно долго знали друг друга, чтобы хранить секреты. Я знал о компрометирующих статьях, положенных до времени в ящик, об оказанных журналистами услугах сильным мира сего, это старо как мир. Если пробить паутину взаимообязательств даже пушечным ядром, наутро стараниями пауков появится новая паутина.
Лео Мендоза, недавно кричавший о невиновности Остина, тоже поспешил в новостях сделать заявление, он не стал оправдываться и даже упоминать смерть Остина Пейли, а просто брякнул:
– Уверен, что избиратели устали от ковбойского правосудия Марка Блэквелла, которое вершится в перестрелке, а не в зале суда.
Он был уверен в своей победе на выборах, в этом его убеждал предварительный опрос. Но что поделаешь, если многие избиратели предпочитают ковбойское правосудие любому другому. Еще до конца недели я получил четыре приглашения встретиться с избирателями. Незнакомые люди на улице приветствовали меня и пожимали руку. Я решил, что стал любимцем наивных романтиков.
В понедельник вечером, накануне выборов, я ужинал с Дэвидом и Викки. Мы выбрали китайский ресторанчик, в котором бывали раньше, но не вместе. Мы заказали фирменное мясо и цыпленка с рисом. Викки была великолепна, но держалась так неприступно, что мне и в голову не пришло подойти к ней, будь я зеленым юнцом. Грива ее светлых волос была рассыпана по плечам. Трудно было оторвать глаз от ее красивого лица, но, когда я приветствовал ее, она ответила, как всегда, холодно, как будто пришла по принуждению.
На Дэвиде не было галстука, он был такой взъерошенный, как будто только что сошел со спринтерской дистанции.
– Трудный день? – спросил я.
Он коротко кивнул.
Сначала мы немного выпили, а потом принесли заказанные нами блюда.
– Удачи тебе завтра, – пожелал мне Дэвид.
Я пожал плечами.
– Ты же хочешь победить, не так ли?
– Конечно, – ответил я. – Но не вижу трагедии в том, если что-то сорвется. Меня вполне удовлетворяет нормальная жизнь, я не жажду видеть себя на экране телевизора, где был в предыдущий день.
– Вы обязаны выиграть, – заявила Викки. – Кто-то может снова оказаться в беде.
Я уставился на нее как баран на новые ворота. Одно из двух: или она беспросветная тупица, или наделена более тонким чувством юмора, чем я предполагал.
На этом мы закрыли тему моей карьеры и поговорили о новой работе Дэвида, проблемах Викки и их планах на будущее. Я заметил, что они кое-что недоговаривают, они выглядели заговорщиками, которые понимают друг друга с одного взгляда. Они обменялись каким-то знаком и прыснули со смеху.
– В чем дело? – спросил я, но они не хотели говорить.
Мы с Викки одновременно потянулись к последнему куску мяса, я вилкой, она палочками.
– Бери, я не хочу, – отказался я.
В знак подтверждения я похлопал себя по животу.
– Эй, по телевизору вы неплохо смотрелись, – поддела меня Викки. – А говорят, на экране увеличиваешься в объеме на десять фунтов.
– Только если ты в одежде, – ответил я.
Она сказала Дэвиду:
– Видишь, я говорила тебе, что он из-за одежды так смотрится.
– Как? – спросил я, оценивая свой внешний вид. – У меня какие-то огрехи?
– Разве Дэвид не изменился к лучшему, с тех пор как я таскаю его за собой по магазинам и покупаю ему одежду? – вопросом на вопрос ответила Викки.
Я посмотрел на Дэвида. Она была права. Даже помятая в конце дня, его рубашка не только прекрасно смотрелась, но и скрывала врожденную бледность. И пиджак не висел мешком, как будто с чужого плеча. Я пытался вспомнить, когда он перестал одеваться как подросток. Но дело было не только в одежде. Дэвид, казалось, обрел уверенность в себе. Он откинулся на спинку стула и кидал реплики, когда считал нужным. Он не взвешивал каждое свое слово. Он изменился совсем недавно, обрел раскованность и убежденность в правильности своих поступков. Казалось, Дэвид наконец вырос и отказался от детских замашек. Даже люди, недавно повзрослевшие, понимают, что и они иногда ошибаются.
Мы потягивали вино. Я не спешил с заключительной речью. Дэвид и Викки, похоже, не торопились расстаться со мной.
После того как нам принесли счет, Дэвид задумался и смущенно произнес:
– Ты не спросил ничего о маме.
– У меня свои источники информации, Дэвид, целый штат осведомителей, тебе не нужно быть одним из них.
Он с облегчением вздохнул.
– У нее все в порядке, – сказал он. – Она, похоже, счастлива.
– Я рад.
Они переглянулись с Викки, и Дэвид добавил:
– Но я не уверен, счастлива ли она от того, что все идет хорошо, или от того, что не все так плохо.
– Что? – не понял я его мысли.
Он ответил:
– У нее появился друг. Она то проводит с ним слишком много времени, то вдруг тормозит, как будто не хочет торопиться.
– Ну, думаю, это…
– Думаю, ей нравится его дразнить, – доверительно шепнула мне Викки.
Я решил не темнить.
– Знаешь, какое это доставляет удовольствие, Викки?
Она по достоинству оценила мой ответ. Мы рассмеялись.
– У меня имеется кое-какой опыт на этот счет, – сказала она, потрепав Дэвида по плечу.
Он подмигнул ей.
– У меня тоже.
"Черт", – подумал я. – Мне начинает нравиться это женщина".
Дэвид, похоже, был солидарен в этом со мною. Удивительно, как все устроилось без моей помощи!
В день выборов я отправился на службу, но не сидел в кабинете. Я неторопливо прошелся по этажам старого и нового зданий, заглядывал в залы суда, вспоминал прошлое. Здесь я провел свое первое дело. Это мой старый офис. Под эту лестницу я зашвырнул свой дипломат после самого горького поражения. Человек оставляет свои следы повсюду, но и сам получат отметины, я буду помнить эти стены, даже если покину их. Крах для меня состоял в том, что меня хотят изгнать из привычного мира, законы которого я знал лучше других. И делают это безмозглые чужаки.
В шесть часов я покинул свой кабинет и направился в гостиницу "Менсер", что в нескольких кварталах от Дворца правосудия. Там меня ждал Тим Шойлесс со взятым напрокат костюмом. Заодно, в надежде на победу, он арендовал и зал для моих сторонников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51