– Ты уверен, что я не посадила пятно? Ты все время смотришь на мою блузку.
– Не на блузку, – возразил я.
Она засмеялась и снова прижалась ко мне.
Это не требовало усилий, но волновало. Но когда моя голова занялась делом, как и руки, я остановился. На следующей неделе она будет моим свидетелем. Мне не хотелось сближаться с Дженет, пока суд не останется позади. Мысли всегда все портят.
Мы поговорили еще немного. Даже когда мы разняли руки, я все еще чувствовал ее близость. Это чувство доставляло нам радость в данный момент.
Прощаясь с ней на пороге, я попытался предупредить ее насчет предстоящего суда.
– В следующий раз, когда ты меня увидишь, я буду совсем другим. И все остальные тоже.
– Ты что же, меняешь характер, как костюмы? – Она засмеялась.
Она была такой соблазнительной, что я снова поцеловал ее, последний раз перед судом.

Глава 13

Юристы преображаются в суде, необязательно осознанно. Я видел милейшего человека, он становился брюзжащим слюной монстром – всякий раз при появлении в зале суда присяжных, а потом в недоумении вопрошал: "Что я делаю?" Я наблюдал, как улыбчивые, приветливые женщины обращаются в суровых блюстителей закона. Тихие домашние люди становятся, вопящими кретинами. Талантливые адвокаты используют это. Чаще всего они припасают несколько масок, которыми манипулируют в зависимости от обстоятельств и личности свидетеля. Я с беспокойством ожидал появления Элиота.
Он еще не вошел в роль, когда появился в зале. Они пришли втроем, Остин в середине, Элиот и Бастер по бокам, непринужденно переговариваясь, как будто только что играли в гольф.
– Он как будто нервничает, – сказала Бекки.
– Это он играет на публику. Он хорошо подготовился.
– Как давно они оба выступали в суде?
– Это не имеет значения.
Элиот занял место главного адвоката недалеко от меня, нас разделял узкий проход. Перед тем как сесть, он подошел ко мне, но не подал руки.
– Не могу пожелать тебе удачи, Марк. Мне бы хотелось встречаться с тобой в другом месте.
– Это мое самое любимое место в мире, Элиот.
Черт побери, он уже заставил меня сболтнуть глупость.
– Полегче, парень, – пробормотала Бекки.
Заняв свое кресло, судья Хернандес грустно окинул нас всех взглядом, затем подозвал нас к себе едва заметным движением пальцев, скупой жест для эмоционального судьи. Он впервые выглядел как человек, который не любит быть в центре внимания.
– Моя обязанность, – тихо произнес он, когда Элиот, Бастер и я подошли к нему вплотную, – состоит в том, чтобы спросить вас, есть ли надежда уладить это дело с помощью соглашения. Если вам потребуется продление срока до суда, чтобы договориться, я готов предоставить вам время.
Он говорил это, опустив глаза, изучая предметы на столе. Но закончив, он в упор, почти с мольбой посмотрел на меня.
– Мы бы хотели уладить… – начал было Бастер с готовностью.
– Нет, – сказал я. – У нас нет такой возможности.
Судья Хернандес попытался напустить на себя обычную суровость.
– Тогда ладно, – отрезал он. – Давайте приступим к делу.
Его пальцы, словно сметая что-то со стола, дали нам понять, что можно отойти. Судья находился в затруднительном положении и легко мог загнать меня в угол. Он, несомненно, испытывал сильное давление, как и я, давление политических сторонников Остина. Присутствие Бастера за столом защиты было живым напоминанием об этом давлении. И судья мог оказать им услугу. Для этого у него имелась не одна уловка. Он мог разрушить обвинение, заявив, что мой свидетель слишком мал для дачи показаний. Он мог воспользоваться юридическими тонкостями и освободить Остина. Но тогда бы полетела его карьера. Вне зависимости от того, что такое решение удовлетворит влиятельных людей, на следующих выборах избиратели припомнят, как он благоволил насильнику и отпустил его на свободу, даже не дав присяжным решить, виновен он или нет.
Судья разрывался между интересами моими и Остина. Мне казалось, гордость судьи была задета тем, что он так очевидно попался в ловушку. Раздраженное, напряженное выражение его лица тем утром только доказывало это.
Но он все же мог подставить меня и угодить своим друзьям. Мы все были в дурном расположении духа. Публики набралось человек тридцать – сорок: репортеры, друзья и просто любопытствующие, но по существу мы все-таки были оторваны от внешнего мира. Состав присяжных еще не оговорен. Я взглянул на Остина Пейли, сидевшего за столом защиты. Он обернулся на мой взгляд, но не улыбнулся, как обычно. Он, казалось, сочувствовал мне, незадачливому другу, который по недомыслию рушит свою карьеру. В его глазах затаилась грусть, никакого испуга. Я внимательно изучал его.
Наше внимание отвлекли вошедшие в зал заседаний предполагаемые присяжные. Не знаю, как ведут себя адвокаты, чтобы расположить к себе присяжных. Многие безучастно улыбаются. Сам я спокойно сидел, сложив руки, пробежав равнодушным взглядом по их лицам, пока они занимали места. Они нервничали, проявляли любопытство, отводили смущенные взгляды, как будто их самих собирались судить, что отчасти было правдой.
Как и все юристы, я опасаюсь присяжных и не доверяю им. Кто эти люди, которые приходят с улицы, чтобы оценивать нашу работу, ничего не зная о правосудии, о предыстории дела? Но первоначальный состав присяжных и вовсе вселяет в меня страх своей непредсказуемостью. Из тридцати двух людей мы выбираем двенадцать, которые выносят приговор. Где-то среди них, я знал, были двенадцать человек, которые признали бы виновным любого подозреваемого, которого я бы им показал. Защита в свою очередь надеялась обнаружить дюжину, которая проголосует за помилование. Но как можно было их проверить, когда они изворачивались, скрывали свои чувства и изо всех сил пытались избегнуть участия в суде или, наоборот, попасть в состав присяжных? Отсеивание присяжных – самая опасная часть судебного процесса, во время которой можно выиграть дело или окончательно погубить, не догадываясь о последствиях того момента, когда будет уже слишком поздно.
Мы с Бекки хотели видеть среди присяжных людей, у которых были дети, их воображение подсказало бы им, что стало бы с их чадами, если они попались бы в лапы монстра. Но вскоре стало ясно, что защита также была заинтересована в людях семейных.
– Сколько вашей дочери, миссис Пагли? – спросил Элиот улыбаясь, тщательно избегая показаться ироничным.
– Ей семь лет, – быстро и уверенно ответила женщина, как она отвечала и на остальные вопросы.
Элиот кивнул, как будто представил себе ребенка.
– Вам когда-нибудь случалось уличать ее, пусть даже в незначительной лжи, чтобы привлечь ваше внимание?
Женщина, казалось, задумалась над вопросом, но замотала головой еще до того, как Элиот закончил говорить.
– Нет, не думаю.
– Нет? – переспросил Элиот недоверчиво.
И все члены состава присяжных посмотрели на женщину скептически.
– Она никогда не приукрашивала, не привирала ради внешнего эффекта? Господи, вот это честный ребенок! Ей надо давать показания в суде! – сказал Элиот, вызвав дружный смех.
Бастер в это время отмечал присяжных, которые качали головами, сомневаясь в правдивости ребенка.
Это называлось "отправить присяжных". Вопросы Элиота были адресованы не одному члену суда, а всем сидевшим перед ним. Он не только вытягивал информацию, но и загружал их мозг своей. Элиот махом решал несколько задач; задавал вопрос одному из предполагаемых присяжных, по реакции отбирал других, удобных защите, а также вбивал в их головы мысль, что дети часто лгут, им нельзя верить на слово.
Мы тоже были начеку.
– Как вы узнаете, что кто-то говорит вам неправду, мистер Хендрикс? – с любопытством спросила Бекки.
– Не знаю, – с беспокойством произнес слесарь средних лет, – по глазам подмечаю, нервничает ли он.
– Правда? И это срабатывает? – спросила Бекки, как будто на самом деле хотела знать.
Бедный мужчина пожал плечами.
– Не знаю. Думаю, мне не врут.
Многие закивали головой. Бекки тоже кивнула.
– Хочу вам сказать, – добавила она, – я не могу точно проверить. Я всем доверяю. Я самый доверчивый человек в Техасе.
Бекки была самой молодой среди юристов в зале. Присяжные с улыбкой восприняли ее юношескую наивность. Они инстинктивно верили ей.
– Я взяла за правило, – продолжила она, – не принимать окончательного решения, когда иду в магазин. Потому что стоит продавцу раскрыть рот, я ему уже верю. Причем каждому его слову. Я могу купить все, что угодно. Поэтому я заставляю себя уйти, прихожу домой и только потом задумываюсь: "Подожди-ка, этот парень пытается мне что-то продать".
Присяжные снова закивали. "Да, конечно, продавцы всегда лгут. Мы думали, что вы говорите о нормальных людях".
– А иногда, – продолжала Бекки, – я слышала, как прокуроры говорят с мистером Блэквеллом: "Это наш босс" – и хвастаются ему, как виртуозно только что выиграли дело в суде, какие изумительные вопросы задавали, блестяще спорили и положили на обе лопатки противника. И я с восхищением слушаю, надеясь, что когда-нибудь достигну их мастерства. А потом я слышу от других людей, присутствовавших на этом судебном процессе, что "Эдди не слишком удачно провел процесс, просто ему повезло, он постоянно запинался, но все решилось в его пользу".
Присяжные согласились. "Ну, конечно, люди лгут рады выгоды".
– И я поняла, – Бекки уже не казалась такой наивной, она, похоже, выросла в глазах присяжных, повзрослела, стала мудрее, и ее не так просто было обмануть, – что люди, которым есть ради чего лгать, кажутся наиболее искренними. Человек, который не извлекает выгоды из своего рассказа, бывает, запинается и кажется неуверенным в себе, но тот, кому действительно есть что терять, кто должен заставить вас поверить ему, натренирован, спокоен, и его лицо излучает искренность. Вы согласны со мной, мистер Хендрикс?
Ответ не имел никакого значения. Это была возможность показать, что, если Остин Пейли будет выглядеть искренним, это результат его долгой работы в суде. Присяжные уже не улыбались. Некоторые из них поглядывали на Остина. Они поняли, о чем говорила Бекки.
Судья отпустил предполагаемых присяжных на время, и юристы, представлявшие противные стороны, разделились. Мы с Бекки составили свой список. Мы не были уверены, что в окончательном составе будут все, кто нам приглянулся, мы могли только вычеркнуть тех, кто нам не подходил. Мы вычеркнули десятерых, и защита исключила десятерых. Двенадцать оставшихся, в ком не была уверена ни одна сторона, стали присяжными. Я наблюдал, как они занимали свои места, как всегда убежденный, что ошибся в выборе.
– …Мы собираемся представить доказательства, что подсудимый привлек к себе группу детей, выбрал одного из них, мальчика, и вошел к нему в доверие. А потом, воспользовавшись этим доверием, совершил самое ужасное, что может совершить взрослый мужчина по отношению к ребенку – сексуальное насилие. – Я не брызгал слюной, произнося вступительную речь, и в моем голосе не дрожала слеза. Я смотрел на присяжных и излагал факты, которые были очевидны и просты, мы с Бекки решили, что наше обвинение должно быть именно таким. Я вернулся на свое место, в то время как судья Хернандес попросил Бекки вызвать нашего первого свидетеля.
Это была приятная, серьезная леди по имени Мария Алонзо, которая подтвердила тот факт, что Остин Пейли был агентом по продаже недвижимости в течение почти двадцати лет. В ответ на дальнейшие вопросы Бекки мисс Алонзо объяснила суду, что такая профессия давала подсудимому возможность доступа в пустующие, выставленные на продажу дома.
– Так значит, обвиняемый имел свободный доступ во многие пустующие дома в Сан-Антонио? – спросила Бекки.
– Да.
Бекки закончила, и Элиот произнес фразу, которая меня обеспокоила: "Нет вопросов". Он сказал это, улыбнувшись свидетельнице. Ну что ж, защита не могла отрицать тот факт, что у Остина была лицензия на продажу недвижимости.
Затем Бекки вызвала служащего из компании по операциям с недвижимостью, чтобы он подтвердил, что определенный дом, расположенный по определенному адресу, пустовал в мае два года назад. Те присяжные, которые внимательно слушали мою вступительную речь, могли сопоставить эти факты, но сама информация не была взрывной. И снова Элиот не задавал вопросов. Бастер выглядел обеспокоенным, он ерзал и время от времени что-то шептал Элиоту.
Не прошло и половины отпущенного времени, когда Бекки вызвала Дэбби Узолли, двенадцатилетнюю девочку, которая, видимо, была симпатичнее и сговорчивее полтора года назад. Мне захотелось попросить разрешения подойти в ней и вытащить у нее изо рта жвачку.
– Где ты живешь, Дэбби? – улыбаясь, спросила Бекки.
– Здесь, в Сан-Антонио.
Пришлось задать дополнительный вопрос, чтобы выяснить адрес, дом номер восемьсот четырнадцать по Сперроувуд, и присяжные, обладавшие блестящей памятью, могли понять, что это находилось совсем рядом с пустующим домом, о котором они только что слышали от предыдущих свидетелей.
– Как долго ты там живешь?
– С детства, – ответила Дэбби немного нервно, задетая тем, что ее заподозрили в непостоянстве, в частых переездах с места на место.
– Больше трех лет? – спросила Бекки, все еще улыбаясь, как будто малышка Дэбби была самым прекрасным существом, которое ей когда-либо встречалось.
– О да.
– Ты помнишь, что соседний дом, номер восемьсот восемнадцать, пустовал несколько месяцев два года назад?
– Да. Мы думали, что никто его не купит.
Эти неожиданные всплески памяти порой добавляют достоверности рассказу. Однако они заставляют юриста задавать вопросы в страхе, что свидетель разговорится и навредит делу. Голос Бекки стал строже.
– А если точнее, ты помнишь, что дом пустовал в мае 1990 года?
– Может быть. – Девочка отбросила прядь редких волос со щеки и надула резинку.
– Отвечай определенно, Дэбби. Суду нужно знать точно. В последний месяц учебы, два года назад, когда ты была в четвертом классе, пустовал ли дом по соседству?
– О да.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51