Каков был результат осмотра?
Черт! Вот почему мне надо было первому затронуть эту тему, чтобы лишить Элиота преимущества. Я сам подбросил ему козырь.
– Медицинский осмотр подтвердил, что ребенок был подвергнут сексуальному насилию, – спокойно ответила Дженет.
О нет, только не это! Дженет хотела как лучше, но попалась в ловушку, поставленную Элиотом. Я бы и сам порадовался такому ответу, будь я на стороне защиты.
– Давайте уточним, – уцепился Элиот за ее промашку. – Вы обнаружили физическое подтверждение сексуального насилия?
– Косвенное подтверждение, – сказала Дженет, – судя по признакам…
– Какие-то повреждения анального отверстия?
– Нет.
– Или отечность?
– Конечно, краснота не могла бы сохраниться так долго, чтобы я…
– Да или нет, доктор?
– Нет.
– Увеличение прямой кишки?
– Нет, – холодно ответила Дженет.
Дженет мужественно отбивалась. Следовало бы объявить перерыв, чтобы успокоить ее. Это моя ошибка. Я передал ее Элиоту с мишенью на груди.
– Тогда, может быть, были повреждения ротовой полости? – резонно спросил Элиот.
– Нет, – сказала Дженет. – Это не обязательно…
– Другими словами, – заключил Элиот, – вы не нашли физиологического подтверждения сексуального контакта и все-таки настаиваете на своем утверждении. Правильно я вас понял?
– Я обнаружила, – не дала себя сбить Дженет, – что Томми обладает знаниями физиологии, несвойственными для своего возраста, если только у него не было опыта…
– Я спросил, доктор, о явственных признаках. Меня не интересовало психологическое заключение.
– Это не психология… – начала было Дженет.
Я перебил.
– Протестую, ваша честь. Заявление аргументировано. Адвокат оказывает давление на свидетеля.
Я обращался скорее к Дженет, чем к судье. Я пытался ей мысленно внушить, что не стоит спорить с адвокатом. Я исправлю положение, когда получу слово. Дженет глубоко вздохнула. Судья Хернандес отклонил мой протест. Дженет улыбнулась присяжным.
Элиот изменил тактику. Теперь он обращался с Дженет с позиции квалифицированного специалиста, подвергающего сомнению диагноз свидетеля.
– Давайте вернемся к реакциям пострадавших детей. Насколько я помню, вы утверждали, что изнасилованный ребенок замыкается в себе, избегает контактов с посторонними.
– Не помню, чтобы я утверждала, что он вовсе избегает контактов, но да, таковыми могут быть последствия сексуального насилия. Ребенок избегает общения с незнакомыми людьми, чурается даже родных.
Элиот кивнул.
– А если ребенок чрезмерно агрессивный, это тоже может быть признаком?
– Да, ребенок может проявлять агрессию по отношению к другим детям, особенно это заметно в сексуальном плане. – Дженет, похоже, хотела что-то добавить, но, видимо, вспомнила мой совет не давать Элиоту лишней информации.
Элиот казался удовлетворенным.
– Томми, по вашим словам, внешне абсолютно нормален, выглядит старше своего возраста, но это только маска, скрывающая глубокую уязвимость.
– Возможно, – осторожно сказала Дженет, начиная догадываться, куда клонит Элиот. – Многие дети кажутся счастливыми, в то время как…
– Иными словами… – не дал себя сбить Элиот.
Я так ненавидел это выражение, что, не сдержавшись, выдвинул протест.
– Он вкладывает слова в уста свидетеля, ваша честь.
– Пока нет, – резонно возразил Элиот. – Я не закончил мысль.
Судья Хернандес позволил ему продолжать.
– Итак, – сказал Элиот, – вы углядели в застенчивом ребенке признаки сексуального насилия. Вы же утверждаете, что и активность поведения может намекать на трагедию. Если ребенок не проявляет ни того ни другого, вы опять выдвигаете предположение, что и он подвергся сексуальному насилию.
Дженет не дала Элиоту переиграть себя.
– Реакции бывают различными, – сказала она.
– Боюсь, вы до смерти напугаете присяжных, – спокойно сказал Элиот. Кое-кто после заседания может обнаружить у своих детей признаки сексуального насилия.
– Протестую, – сказал я, прежде чем он закончил. – Адвокат не задает свидетелю вопросы, а навязывает свое мнение.
– У вас есть вопросы? – мягко спросил судья Хернандес Элиота.
– Да, у меня есть вопрос. Доктор, – Элиот приложил усилия, чтобы было очевидно: он корректен только из вежливости, – вы сказали, что обследовали сотни изнасилованных детей. Вам когда-либо встречался ребенок, который не пережил сексуального принуждения?
Дженет не поняла.
– Конечно, я лечу детей с разными отклонениями. Я специализируюсь на перенесенных сексуальное насилие детях, но у меня есть и другие пациенты.
Элиот покачал головой.
– Я имею в виду другое, из той тысячи детей, которых вы обследовали, удалось выявить хотя бы одного, который лгал?
– Конечно, – подтвердила Дженет.
– И сколько? – спросил Элиот. – Из тысячи скольким вы не поверили?
– Протестую, – выкрикнул я, не задумавшись, как обосновать протест. Я решил прикрыться стандартной фразой. – Это несущественно. Мы говорим об определенном ребенке.
Лицо Элиота выражало крайнее удивление, когда он обернулся ко мне.
– Мне кажется, свидетель в своих показаниях упоминала других пациентов, – невинно сказал он.
– Протест отклонен, – согласился судья Хернандес. Он одарил меня таким взглядом, как будто увидел перед собой неопытного юриста, который впервые в жизни появился в суде и делает непростительные ошибки. – Вы сами дали такую возможность, прокурор, – добавил он в мой адрес.
– Так сколько? – напирал Элиот.
– Несколько, – сказала Дженет и тут же поправилась. – Совсем мало. Не могу назвать точное число…
– Несколько? – не веря своим ушам переспросил Элиот. – Из тысячи детей? Что значит "несколько"? Пять, шесть?
– Гораздо больше, – торопливо сказала Дженет. – Но вы должны понять, ко мне попадают дети, которым удалось провести многих людей. Я не…
– В первую очередь, конечно, своих родителей, они ведь потеряют голову, узнав, что их ребенок оказался в руках насильника, – сказал Элиот.
Он выглядел очень хладнокровным. Дженет, напротив, заволновалась, как человек, пытающийся отразить нападки.
– Да, конечно, – сказала она, – но и других людей тоже. Учителей, врачей, иногда даже полицейских.
– Но вы специалист, доктор. Вы оцениваете поступки детей, исходя из многолетней практики, – он произнес это вкрадчивым тоном, – и вы верите им всем, не правда ли, доктор? Вы безоговорочно верите ребенку, который утверждает, что подвергся сексуальному насилию?
– Это неправда, – возмутилась Дженет.
– Подскажите, какой процент, по вашим наблюдениям, составляют лгунишки?
– Довольно низкий, – признала Дженет.
– Просто низкий, так будет точнее.
Дженет напряглась. Она очень хотела быть понятой.
– Ко мне обращаются очень несчастные дети. Расторможенные. Трудно наверняка определить, что этот ребенок живет в придуманном мире.
– Хорошо, – согласился Элиот, – несчастье может быть вызвано различными причинами, не так ли? Ребенка можно обидеть и чем-то другим, вовсе не подвергая насилию, и это достаточный повод, чтобы солгать, вы согласны, доктор?
– Да, конечно.
– Некоторые дети лгут не переставая! Вам не случалось в своей практике встречаться с патологическими лгунами?
– Возможно, с одним или двумя. Настоящих патологических лгунов, как это ни странно, очень мало.
– По крайней мере, вы с ними сталкиваетесь не каждый день, доктор?
Дженет промолчала.
Элиот продолжил:
– Если ребенок открывается по горячим следам, это указывает на правдивость, не так ли? Ребенку, охваченному болью и страхом, можно верить?
– Да. Большинство из нас…
– Но неделя проходит за неделей, и, борясь с чувством вины или страха перед незнакомцем, он молчит, и это оправданно, доктор?
– Дети могут и так реагировать.
– Хорошо. Прошло два года, ребенок окружен заботой родителей, он в безопасности, ему не приходит в голову фантазия обвинить кого-то в извращенности, пока в один прекрасный день, устроившись поудобнее перед телевизором, он видит сюжет о несчастье, приключившемся с другими детьми, его родители завороженно смотрят на экран, они сочувствуют жертвам, и только тогда мальчик решается поведать о своей истории. В это тоже, по-вашему, можно поверить?
Элиот еле одолел такую длинную тираду.
– В данном случае – да, – сказала Дженет, сумев справиться с волнением. – Я общалась со многими детьми, которые хранили молчание месяцами или дольше, никому не раскрывая свою последнюю тайну. Это нормально.
– Можно ли делать выводы, основываясь на времени признания? – спросил Элиот, как будто убежденный ее аргументами.
Дженет собиралась достойно ответить. Элиот наблюдал за ее терзаниями. Мне не приходило на ум, как можно ее поддержать. Воцарилось молчание.
– Многие дети скрывают правду, – неуверенно повторила Дженет.
Элиот с минуту сидел, постукивая карандашом по столу. Бастер дергал его за рукав, но Элиот не обращал на него внимания.
– Доктор Маклэрен, вы заявили, что вас очень беспокоит Томми.
– Да.
Элиот кивнул.
– И конечно, вы стараетесь ему помочь. Вы верите в то, что он вам рассказал, не так ли?
Случись мне задать такой вопрос, тут же последовал бы протест защиты. Говорил ли Томми правду, предстояло решить присяжным, а не свидетелю; Сам Элиот не раз повторял этот тезис.
Я насторожился.
– Да, я ему верю, – сказала Дженет присяжным.
– Несмотря на долгое молчание и отсутствие физического насилия?
– Это вполне объяснимо.
– Да, – сказал Элиот. – Ваша вера заставляет вас игнорировать любые несоответствия.
– Протестую. Недоказуемо.
– Протест принят, – сказал судья Хернандес. – Не спорьте со свидетелем. Прошу не учитывать последнее замечание, – добавил он в адрес присяжных. Как будто можно было просто забыть сказанное.
– Я хочу выяснить, лжет ли Томми, – сказал Элиот. Чувствуя, что я закипаю, он поспешил добавить: – Учитывая ваш многолетний опыт и сотни пациентов. Поясните, пожалуйста, что бы вас навело на мысль, что ребенок лжет?
– Ну, искажение фактов, например. Минимум упорства, когда в нем сомневаются.
– Как Томми, – внезапно сказал Элиот.
Дженет нахмурилась.
– Нет, – сказала она.
Элиот не унимался, он, казалось, пытался воскресить нечто в памяти доктора.
– Ведь были случаи, когда он отказывался от своих слов, признавался во лжи?!
Дженет, нахмурившись, покачала головой.
– Он ни разу не говорил, что ошибся? Что между ним и Остином Пейли ничего не произошло!
– Никогда, – твердо ответила Дженет.
Элиот в недоумении уставился на Дженет. Я похолодел. Элиот не задавал пустых вопросов. Он что-то припас.
После того как весь зал оценил его удивление, Элиот взял себя в руки.
– Тогда что еще? – спросил он. – Что укажет вам на то, что ребенок говорит неправду?
Дженет задумалась. Я хотел помочь ей, но не имел повода для протеста. Вопросы были обоснованными.
– Оговорки, – наконец произнесла она. – Если ребенок упускает важные моменты, это безусловно указывает на то, что он говорит неправду.
– Пытается, – с готовностью добавил Элиот. – Забывает детали.
– Ну, конечно, иногда память нас подводит, и часто дети забывают…
– Доктор, – мягко произнес Элиот, – вы снова оправдываете его.
– Протестую.
– Протест принят. Пожалуйста, не принимайте во внимание.
– Я говорю о самом факте изнасилования, доктор, – продолжил Элиот. – О внешности преступника. Сначала ребенок убежден, что его изнасиловал этот человек, потом указывает на другого, затем возвращается к первоначальным показаниям, это ли не настораживает?
– Да, безусловно. Но дети менее точны в деталях, чем взрослые.
– Они ведь иногда лгут, правда, доктор?
Ей следовало сказать "да". Отрицательный ответ пошатнул бы ее авторитет. Но ожидаемое "да" косвенно подтвердило бы, что и Томми мог солгать.
– Да, – ответила доктор Маклэрен.
Элиот не сразу отступился. Он несколько минут сидел молча, давая волю нашей фантазии обратиться мысленно к маленьким врунишкам и тому вреду, который они приносят. Когда очередь дошла до меня, я выпалил:
– Но ведь вы не думаете, что Томми лжет, доктор Маклэрен?
– Нет.
– Отсутствие физических повреждений, – спросил я озабоченно, – редкое явление?
– Напротив. Это нормально. – Дженет села на своего конька, утверждая, что признаки насилия на теле жертвы не обязательны.
Я позволил ей углубиться в историю вопроса, пока тема не была исчерпана. Думаю, мой следующий вопрос несколько удивил ее.
– Можно ли сказать, что дети часто с недоверием воспринимают взрослых, доктор?
– Я такого не наблюдала, – сказала она.
Меня не удовлетворила расплывчатость ответа.
Дженет отмела сомнения и продолжила более уверенно:
– Дети обычно приравнивают всех взрослых к родителям. Они хотят быть на них похожими в буквальном и переносном смысле. Когда малыш напуган или обижен, он инстинктивно кидается за защитой к взрослому. Так он поступает всегда, пока кто-то не злоупотребит его доверием.
– Что сбивает ребенка с толку?
– Рушится незыблемость его внутреннего мира, – подытожила Дженет.
– Обжегшись однажды, ребенок уже не знает, кому можно доверять?
– Да, точно. Ему не к кому обратиться.
Я покончил с вопросами. Элиот не возражал тоже. Было около шести, присяжные устали. Я удивился, когда Дженет отпустили и судья Хернандес вопросительно уставился на меня. Я наклонился к Бекки.
– Я что-то не так сделал?
Она показала мне свою копию обвинения, где подчеркнула все детали преступления, которые мы осветили в ходе свидетельских показаний. Оставалось надеяться, что мы сумели убедить присяжных.
Меня угнетала неизвестность и не позволяла сказать то, что я собирался.
– Обвинение закончено, ваша честь.
Судья коротко кивнул, повернувшись к Элиоту.
– Вы будете готовы начать утром, мистер Куинн? У вас есть свидетели?
– Есть, ваша честь. Мы будет готовы.
– Теперь я могу всех отпустить… – Судья Хернандес проинструктировал присяжных, прежде чем дать им уйти.
– Вот черт, – сказал я.
Бекки показала глазами на Элиота.
– Мне надо извиниться перед доктором, – добавил я.
Дженет не успела покинуть зал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51