Уайти появлялся раз пять или шесть и приносил мне журналы и сигареты. А несколько месяцев назад умер. Чертов пьяница. И умер от цирроза печени, как какой-нибудь чертов пьяница. Несчастный старый пьянчуга. Он тоже любил людей. По-настоящему их любил. А что может быть хуже для пьяницы? Что может скорее его прикончить? Несчастный, старый, толстый сукин сын.
Рой снова задремал, потом проверил свои часы. Когда они избавятся от алкашей и вернутся в участок, дежурство как раз подойдет к концу, тогда он сможет переодеться и отправиться к ней. Он уже не слишком жаждал ее тела, но зато глаза… Ее глазам он мог бы рассказать очень многое, он хотел им многое рассказать. На углу Двадцать второй и Центральной он увидел гигантскую толпу.
— Вот место, где ты всегда сумеешь загрузиться алкашами по самую крышу, — сказал Рой, замечая, что у него начинает неметь лицо.
Дьюгэн притормозил, чтобы пропустить пешеходов, и тут Роя посетила веселая идейка.
— Эй, Дьюгэн, знаешь, что мне напоминает этот фургон? Такой же был у одного торгаша-итальянца; когда я был маленьким, он продавал овощи на нашей улице. Может, его фургончик был малость поменьше, но тоже был выкрашен в синий цвет и закрыт, как наш с тобой. Итальяшка колотил кулаком по борту и орал: «Яб-блоч-чки, ре-ди-ска, огур-рр-чи-ки… Подбегай, налетай, раскупай!» — Рой буйно расхохотался, а беспокойный взгляд Дьюгэна заставил его уже завыть от смеха. — Поворачивай налево, быстро, и езжай на ту стоянку, где толпятся и травят байки все эти задницы. Сейчас же езжай туда!
— Но для чего, Рой? Проклятье, да ты совсем пьян!
Рой потянулся через всю кабину и, не переставая смеяться, резко дернул руль влево.
— Ладно, ладно, поедем туда, — сказал Дьюгэн, — я так и сделаю, но имей в виду: с завтрашнего вечера и навсегда отказываюсь с тобой работать, ты слышишь?
Рой подождал, пока Дьюгэн, рассекая по пути встревоженные кучки бездельников и вынуждая их плестись к следующему проезду и на улицу, не выберется на середину стоянки. Еще несколько алкашей разбежались перед фургоном во все стороны. Рой высунулся в окно, похлопал трижды по стенке синей колымаги и закричал:
— Ниг-геры, ниг-геры, ниг-геры… Подбегай, налетай, раскупай!..

Часть седьмая
«АВГУСТ, 1965»
19. Очередь
Среда выдалась препаршивая. Не веря своим ушам, холленбекские полицейские вслушивались в поток позывных, заполонивших эфир, и голоса их коллег из участка на Семьдесят седьмой, требующих помощи и содействия.
— Начинается бунт, — сказал Блэкберн. Хоть они и были с Сержем заняты сегодня патрулированием, но, сидя как на иголках в дежурной машине, не могли сосредоточиться ни на чем, кроме вестей о том, что творится сейчас в юго-восточной части города.
— Не думаю, что это будет настоящий бунт, — сказал Серж.
— Говорю тебе, он начинается, — повторил Блэкберн, и Серж подумал: может, он и прав. Обезумевшие голоса операторов посылали автомобили сразу из нескольких дивизионов на Семьдесят седьмую, где как на дрожжах росли толпы, заполонившие уже Сто шестнадцатую улицу и Авалонский бульвар. К десяти часам на углу Империал и Авалона был установлен командный пункт и сформирован патруль, занявший круговую оборону. Сержу стало очевидно, что задействованных полицейских сил явно недостаточно, чтобы справиться со все ухудшающейся обстановкой. — Говорю: начинается, — сказал Блэкберн. — Пришел черед Лос-Анджелеса. Будут жечь, палить и жарить на кострах. Дьявол! Давай-ка выбираться к какому-нибудь ресторанчику, поближе к жратве. Сегодня ночью мы домой не попадем, как пить дать.
— Поесть не откажусь, — сказал Серж. — Но, по-моему, переживать пока рановато.
— Говорю тебе, они вот-вот с цепи сорвутся, — сказал Блэкберн, а Серж никак не мог взять в толк, радуется напарник этому или совсем наоборот. Возможно, что и радуется, подумал Серж. В конце концов, с тех пор, как жена подала на него в суд, требуя развода, жизнь его не особо богата событиями: до судебного разбирательства приходится остерегаться новых романов, а точнее — того, что его ждет, если о них прознает супруга.
— И где же мы хотим покушать? — спросил Серж.
— Поедем к Розалесу? Недели две там не обедали. По крайней мере я. Как у тебя с той маленькой официанткой? По-прежнему на мази?
— Встречаемся изредка, — ответил Серж.
— И я тебя, конечно, не виню, — сказал Блэкберн. — Вон в какую красавицу превратилась! Мне бы тоже не мешало с кем-нибудь столковаться. С кем угодно. У нее случаем нет двоюродной сестренки?
— Нет. Чего это тебе приспичило?
— Со своим бабьем я встречаться не могу. Чертова супружница в качестве боевого трофея захватила мой чертов блокнот с чертовыми телефонными номерами. Боюсь, что она уже установила круглосуточное наблюдение за адресами. Хорошо бы заиметь бабенку, о которой ей еще ни хрена не известно.
— Неужто не можешь подождать, пока дело рассмотрят присяжные? Потерпи до развода.
— Потерпеть? Иди ты к дьяволу. Видишь ли, я мужчина, а не размазня, мужчина, которому нужна собственная лоханка. А я не видал этой чертяки почти три месяца. Кстати, твоя юная подружка работает теперь меньше прежнего, или я ошибаюсь?
— Ходит в колледж, — сказал Серж. — Но немного и подрабатывает. По-моему, сегодня она как раз в вечернюю.
— А что с другой твоей приятельницей? С той блондиночкой, что подобрала тебя как-то ночью перед участком, с ней тоже на мази?
— С Паулой? Да так, более или менее.
— Бьюсь об заклад, хочет тебя подженить, верно? Все они того хотят, потому у них спереди и петелька для твоего крючка имеется. Не делай этого, слушайся меня. Сейчас у тебя не жизнь, а малина, цени это, парень. И не разменивайся ни на какие кольца, потому что они — те же наручники.
Больше всего Сержу досаждало то, что в ее присутствии он никак не умел утихомирить свое сердце. Когда за несколько минут перед тем, как мистер Розалес вывесит на двери табличку с надписью «закрыто», они оставили у обочины машину и вошли в ресторан, сердце его вновь пустилось в галоп. Мистер Розалес кивнул им седой головой и помахал рукой, приглашая в кабинку. Месяцами Сержа мучила мысль, что хозяин ресторанчика догадывается об их отношениях с Марианой, однако виду тот не подавал, и в конце концов Серж решил, что это лишь прихотливая игра его воображения. Он взял за правило встречаться с Марианой не чаще раза в неделю — иногда выходило и реже, — отвозил ее домой довольно рано и делал при этом невинные глаза, будто они не вернулись только что из мотеля, в крошечном номере которого провели несколько часов, в номере, без лишних вопросов предоставляемом дирекцией холленбекским полицейским, стоит только тем предъявить вместо оплаты свой значок. Поначалу он думал, что пройдет совсем немного времени и начнется обычная мелодрама с нытьем и рыданиями и с «Серж, я больше так не могу. Эти дешевые отели…», и был готов к тому, что слезы, как водится, отравят и само удовольствие, — пока, однако, этого не произошло. Ему было совершенно безразлично, где заниматься с Марианой любовью, похоже, она тоже не придавала этому значения. И никогда не жаловалась. И никто из них не давал друг другу никаких серьезных обещаний. Он был рад, что все идет именно так, но тем не менее ожидал с беспокойством первого акта грядущей мелодрамы. Рано или поздно, но это случится наверняка.
Сами плотские утехи с Марианой заставляли его о многом задуматься. Почему лишь с нею он испытывает ни на что не похожие чувства? Ответа он не находил. Конечно, он, ответ, далеко не исчерпывался тем, что Серж был у нее первым: он ведь и сам прошел через нечто подобное в свои пятнадцать с темноглазой дочерью сезонного рабочего, у которой первым был кто-то другой, а иногда кто-то другой успевал оказаться первым даже в тот вечер, который он, Серж, почитал «своим». Нет, дело не в том, что у Марианы он первый. А в том, что всякое свидание с нею — все равно что причастие. Ее пыл сжигал его дотла, принося умиротворение и покой. Она словно отворяла его бренное тело, снимая с души накипь и скверну. Потому и не спешил он возвращаться, затягивая встречи, невзирая на то даже, что после них вовсе не просто было состязаться с сексуальной удалью Паулы. Подозревая, что он завел кого-то на стороне, она делалась все требовательней и желала его все больше и больше — в такие минуты он чувствовал себя будто однорукий калека в лапах хищницы, — разумеется, в конце концов настал черед ультиматумов и сцен. И вот пару вечеров назад Паула едва не разрыдалась в голос. Они смотрели какой-то пустой фильм по телевизору, и Серж с издевкой прошелся по старой деве, которая по сюжету безуспешно домогалась толстенького биржевого маклера, а тот, конечно, был не в силах вырваться из мертвой хватки своей деспотичной жены.
— Да выкажи наконец хоть каплю жалости! — чуть ли не закричала она, когда он прыснул, приходя в веселье от невзгод несчастной теледамы. — Где твое сострадание? Ей же до смерти страшно остаться одной. Она нуждается в любви, дьявол тебя дери. Неужто ты не видишь, что ей не хватает любви?
После этого он решил вести себя осторожней и куда осторожнее подбирать фразы: финал уж близок. И потом перед ним встанет дилемма, жениться на Пауле или нет. И если нет, то, по всей вероятности, он не женится уже никогда, ибо никогда уже не будут для него столь соблазнительны виды на брак.
Он размышлял об этом, пока они ожидали, когда Мариана примет у них заказ. Однако из кухни она так и не появилась. Вместо нее к столу подошел сам мистер Розалес. Он подал им кофе и раскрыл блокнот.
— Где она? — спросил Серж и пристально посмотрел в глаза хозяину, но не прочел в них ничего особенного. Держался тот так же, как всегда.
— Я подумал, сегодня ей лучше остаться дома и заняться уроками. Я так ей и сказал. Здорово она с ними управляется, с уроками. Мне не хочется, чтобы она чересчур уставала, перенапрягалась и расстраивалась из-за сверхурочной работы или чего бы то ни было еще.
Сказав эти слова, он мельком взглянул на Сержа, и, пусть в глазах его не было злобы, Серж уверился в том, что старику все известно. Но, Господи, да ведь каждый, в ком есть хоть крупица понятливости, догадается, что не для того он целый год по нескольку раз в месяц таскал ее с собой на прогулки, чтобы подержать за ручку! Ему почти двадцать девять, да и ей уже двадцать стукнуло! Какого черта еще можно от них ожидать?
Серж вяло ковырял в своей тарелке, Блэкберн же, по привычке уничтожая все, что только оказывалось в поле его зрения, без спешки, но в неукротимой размеренности работы жующих челюстей прикончил и то, к чему Серж даже не прикоснулся.
— Переживаешь насчет бунта? — спросил Блэкберн. — И тут я тебя не виню. Как подумаю, что они могут устроить здесь то же, что и на Востоке, прямо кусок в рот не лезет.
— Так, как там, здесь не получится, — сказал Серж. — Мы не допустим всей той муры, что терпели они столько времени на своем отсталом Востоке.
— Угу, у нас ведь лучшая полиция во всей стране, — сказал Блэкберн. — Наша пресса о том только и трещит. Но дозвольте полюбопытствовать, как пара сотен синих мундиров намеревается обуздать черный океан? Что, вычерпает его фуражками?
— Ничего такого не будет; уверен, что не будет ничего такого.
Ночью в Холленбеке приказали задержаться всем сотрудникам. Но к трем пополуночи разрешили сдать смену, и, когда Серж сказал Блэкберну, что волнения подавлены, тут и сомневаться нечего, и что завтра все успокоится и войдет в норму, напарник лишь пожал плечами.
В среду «все» не успокоилось и в норму тоже не вошло, а в 7:05 вечера двухтысячная толпа вновь собралась на углу Сто шестнадцатой и Авалона. На место беспорядков были брошены подразделения из Центрального, Университетского, Ньютонского и Холленбекского дивизионов. В 10:00 Серж и Блэкберн, плюнув на патрулирование, сидели в машине на участковой автостоянке и, отказываясь верить, внимали полицейскому эфиру. Тем же заняты были и четверо их товарищей в форме, готовящихся выехать в Уоттс.
На развилке Шоссе-Империал и Пармели уже прогремели выстрелы, метившие в полицейский автомобиль, а часом позже Серж услыхал, как какому-то сержанту было отказано в просьбе применить слезоточивый газ.
— По-моему, они думают, сержанту невдомек, что там за трахопорка и что с нею делать, — сказал Блэкберн. — По-моему, они думают, что ему следует их урезонить, а не изводить газом.
Далеко за полночь до них дошли известия о том, что посылать в Уоттс их не станут. Сержу с напарником разрешили сдать дежурство. В десять тридцать Серж позвонил в ресторан, и Мариана согласилась встретиться с ним у дома Розалесов в любое время, только бы он к ней вырвался. Она частенько засиживалась за учебниками до утра, так что обычно Серж проезжал мимо ее окон тогда, когда все семейство Розалесов еще благополучно предавалось снам. Он останавливал машину на противоположной стороне улицы под тенью вяза и дожидался Марианы — и новой радости, которая бывала всякий раз полнее и неистовее предыдущей. Казалось, он был не в состоянии запечатлеть мгновенья счастья в своем сознании. Мгновенья счастья с Марианой. И не умел запомнить миг полного катарсиса их соития. Все, что он помнил, — это ощущение, словно плавает во тьме в теплом пруду, ощущение свежести и кипящей жизни, и ни разу не Подумал о том, что ему чего-то не хватает, чего-то недостает. Быть может, она чувствует иначе?
Было уже четверть третьего, но, заметив свет в ее окне, он все же притормозил. Если не спит — услышит. Спустя минуту она вышла на цыпочках из парадного, одетая в голубой халат и тонкую розовую ночнушку, которую он мгновенно признал, хоть никогда не видел при свете. Зато отлично помнил на ощупь. Не успел он прикрыть рукой лампочку над головой и распахнуть дверцу, как губы его пересохли.
— Я уж думала, ты не придешь, — сказала она, на секунду ускользнув от его жадных губ.
— Я не мог не прийти. Ты же знаешь, долгая разлука меня убивает.
— Меня тоже, Серхио, но погоди. Погоди! — сказала она, вырываясь из объятий.
— В чем дело, голубка?
— Нам надо поговорить, Серхио.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58