— Благодарю вас. А как ваш испанский, сеньор? Что-то мне не доводилось слышать, чтобы вы на нем говорили. Пока не узнал вашего имени, принимал вас за англоамериканца. Может, вы и впрямь англо-американец, да только наполовину? Или чистокровный испанец?
— А вот и она, — сказал Серж, испытывая искреннее облегчение оттого, что Мариана прервала их разговор. В руках она держала две огромные сумки. Ногой прикрыв за собой дверь и по-прежнему не замечая Сержа, она двинулась вперед. Он потянулся и завладел одной из сумок.
— Сеньор Дуран! — воскликнула она, черные глаза заблестели. — Как здорово видеть вас!
— Как здорово слушать твой прекрасный английский, — улыбнулся Серж и, помогая ей донести до кухни молоко, кивнул мистеру Розалесу.
Вернувшись за стол, он принялся энергично уплетать за обе щеки. Мариана надела передник и подошла к нему со свежей порцией кофе.
— Еще парочку такос, Мариана, — сказал он, с одобрением отмечая про себя, что она набрала несколько фунтов и плавно и неуклонно шла к своей женственности.
— Вы голоден сегодня, сеньор Дуран? Нам вас не хватало.
— Я голоден сегодня, Мариана, — ответил он. — И мне вас не хватало тоже.
Она улыбнулась и возвратилась на кухню. Как я мог забыть эту чистую и белозубую улыбку? — с удивлением размышлял он. Это просто поразительно — суметь забыть ее. То же тонкое, изящное лицо, широкий лоб; та же верхняя губа, чуть длиннее, чем надо бы; черные, полные жизни глаза с тяжелыми ресницами. Все тот же лик мадонны. Он знал, несмотря на то, что так долго внушал ему мир, в нем жив еще крохотный фитилек желания, и вот теперь он, этот фитилек, разгорается докрасна в пламя. И гасить огонь Серж не станет спешить: жар его так приятен…
Когда Мариана принесла вторую тарелку с такос, он коснулся ее пальцев.
— Хочу послушать, как ты говоришь по-английски, — сказал он.
— Что вы желаете меня сказать, сеньор? — засмеялась она застенчиво.
— Для начала перестань называть меня сеньором. Ты же знаешь мое имя, верно?
— Я его знаю.
— Тогда назови.
— Серхио.
— Серж.
— Это слово мне не произнести. Конец очень грубый и трудный. А Серхио — мягкое и легкое произносить. Пробуйте сам!
— Сер-хее-оу.
— Ой, как смешно звучит. Ты не можешь сказать Серхио? — Она засмеялась. — Серхио. Два звука. Не больше.
— Ясное дело, — улыбнулся он. — Серхио — так звала меня мама.
— Ясное? — опять засмеялась она. — Я знала, ты сможешь сказать. Но зачем не говорите никогда по-испански?
— Забыл. — На лице его еще играла улыбка, и он подумал: ну как тут не скалиться! Этот ребенок восхитителен… — Голубка, — сказал он.
— Что это — «голубка»?
— Уна палома.
— Но ведь такое мое имя. Мариана Палома.
— Оно идет тебе. Ты маленькая голубка.
— Не очень я маленькая. Просто ты большой.
— А в твоей стране такие большие есть?
— Много нет, — сказала она.
— Сколько тебе, Мариана? Девятнадцать?
— Точено.
— Скажи: точно.
— Точено.
— Точно.
— Точ-ч-ч-но.
Оба рассмеялись, и Серж сказал:
— Хочешь, я научу тебя говорить правильно? «Точно» и «да» — эти слова говорить легко.
— Я хочу научить все английские слова, — ответила она, и Серж ощутил стыд: глаза ее были невинны, она не поняла. Потом он подумал: ради всего святого, если ему вдруг мало Паулы (а это почти невероятно) — что ж, на ней свет клином не сошелся, девчонок на его век хватит. Но если он вскружит голову глупенькому ребенку, что это доказывает? Неужели был он одинок так долго, что единственной целью его жизни сделалась забота о собственных удовольствиях?
И все же он сказал:
— Ты ведь не работаешь по воскресеньям, верно?
— Воскресенье — нет.
— Может, сходим куда-нибудь? Пообедаем? Или пойдем в театр? Хоть раз видела настоящее представление? С музыкой?
— Ты хочешь, я пошла с тобой? De veras?
— Лишь бы мистер Розалес тебя отпустил.
— Он отпускает меня куда угодно вместе с тобой. Он думает, ты человек хороший. Ты не шутишь?
— Не шучу. Так куда мы отправимся?
— На озеро. Мы можем отправляться на озеро? После обеда? Я возьму с собой еда. Я никогда не видела озеро в эта страна.
— О'кей, значит, пикник, — засмеялся он. — Когда люди берут с собой еду и отправляются на озеро, мы называем это пикник.
— Еще одно трудное слово, — сказала она.
Настала суббота. Серж уже несколько раз подумывал о том, чтобы позвонить мистеру Розалесу и отменить их загородную прогулку. Он никогда не переоценивал своих нравственных качеств. И совершенно отчетливо понимал, что всегда относился к таким людям, которые предпочитают жить без особых забот, «помаленьку», поступать, как полегче да поприятнее, и уж коли по своему желанию он может выбирать между какой-нибудь женщиной, книгой или кино, да еще по меньшей мере единожды в месяц имеет возможность напиться от души, — он считал, что жизнь складывается как нельзя лучше и что он сам себе хозяин. Но теперь кое-что изменилось: предметом его вожделения стала девчонка… Дело не в том, что он внезапно сделался Дон Кихотом, размышлял Серж. Просто в попытке овладеть этим младенцем (ничего не видавшим, не познавшим и не успевшим в своей короткой, но непростой жизни, младенцем, которому он, Серж, когда сидит в своем приобретенном всего год назад «корвете», сидит, накинув на плечи яркую спортивную куртку, подаренную ему, как и многие другие дорогие вещи, Паулой, — этому младенцу сам он должен казаться кем-то заветным и особенным), — в этой его попытке не было ничего, кроме излишней, бессмысленной и варварской жестокости. Я становлюсь дегенератом, подумал он. Через три года мне стукнет тридцать. В кого я умудрюсь превратиться к тому времени, можно лишь догадываться.
Чтобы спокойно проспать субботнюю ночь, он дал себе торжественный обет ни при каких обстоятельствах не поддаваться низкому соблазну и не обижать девочки, опекаемой старым добряком, никогда и ничем ему не насолившим. К тому же — тут он криво усмехнулся, — стоит только прознать про то мистеру Розалесу, и холленбекским полицейским больше не придется рассчитывать на бесплатную жратву в его заведении. А дармовщинку, как ни крути, отыскать куда сложнее, чем баб — даже если кто-то из них и впрямь окажется Мадонной из Гвадалахары.
Он подобрал ее у ресторана: в это воскресенье она должна была отработать два часа с десяти, в полдень вместо нее заступала сменщица. Казалось, мистер Розалес от души рад видеть их вместе. Ее хозяйственная сумка, которую она называла «толстеньким мешочком», была полна различных яств. Когда они тронули, мистер Розалес помахал им рукой. Серж проверил, полон ли бак. Предстояло проделать весь долгий путь до Эрроухедского озера: уж если ей хочется озера, он предоставит ей лучшее из озер, а при виде домов, то озеро окружающих, эти лучистые черные глазки распахнутся так широко, что куда там серебряным песо!
— Я не знала, что ты точено приедешь, — улыбнулась она.
— Почему ты так говоришь?
— Ты всегда шутишь с сеньором Розалесом, и с другой девушкой, и со мной. Я подумала, может, то была шутка.
— Но ведь ты все равно приготовилась, так?
— Хотя я думала, может, то была шутка. Но я сходила на очень раннюю мессу и приготовила еду.
— Что за еда? Что-нибудь мексиканское?
— Claro. Я же Mexicana? Нет?
— Да-да. — Он рассмеялся. — Ты muy Mexicana.
— А ты совсем американец. Не могу поверить, что тебя могут звать Серхио Дуран.
— Случается, я и сам не могу поверить, голубка.
— Мне нравится это имя. — Она улыбнулась, и Серж подумал: на что она точно не похожа, так это на поникший цветок. Свою головку она держит высоко и смотрит тебе прямо в глаза тогда даже, когда от смущения заливается буйным румянцем.
— А мне нравится твое красное платье. И нравятся твои распущенные волосы, нравится, что они такие длинные.
— Официантке нельзя так носить свои волосы. Иногда я подумаю, что мне следовает постричься, как американские девушки.
— Ни за что! — сказал он. — Ты не американская девушка. Тебе хочется быть американской девушкой?
— Только иногда, — ответила она, серьезно на него поглядев, и они помолчали. Молчание это нельзя было назвать неловким. Время от времени она расспрашивала его, что за местечко они проехали или что это за странное здание вон там. Он искренне изумлялся, когда она вдруг, заприметив вдоль Сан-Бернардинской автострады какой-нибудь цветок, докладывала ему его название. Английское название.
Потом она опять его удивила, заявив:
— Я люблю цветы и растения так сильно, что сеньор Розалес говорил, мне, возможно, следовает вместо языка изучать ботанику.
— Изучать, — поразился он. — Где?
— Я начинаю колледж в сентябре, — улыбнулась она. — Учительница по английским урокам говорит, что мое английское чтение хорошее и что я тоже буду очень отлично говорить, когда начну учиться в колледже.
— Колледже! — повторил он. — Но малышки приезжают сюда из Мексики не для того, чтобы поступать в колледж. Это замечательно! Я очень рад за тебя.
— Спасибо, — улыбнулась она. — Я счастлива, что угодила тебе. Моя учительница говорит, я могу добиться успеха, пусть у меня нету очень много образования, зато я читаю и пишу очень отлично по-испански. Моя мама тоже была очень отличный читатель и имела хорошее образование перед тем, как вышла замуж за моего бедного отца, который не имел его вообще.
— Твоя мама жива?
— Нет. Вот уже три года.
— А отец?
— О да, он большой и сильный. И всегда очень бодрый. Но уже не так, как когда мама еще не умерла. У меня десять маленьких сестров. Я заработаю деньги и буду посылать каждой, одной за другой, если они не переженятся прежде, чем я деньги заработаю.
— Ты честолюбивая девушка.
— А что это такое?
— У тебя много сил и желания преуспеть.
— Это еще ничего не значит.
— Выходит, ты займешься ботаникой?
— Я буду изучать английский и испанский, — ответила она. — А лет через четыре могу стать учительницей или переводчицей, и даже раньше, если здорово натружусь, и буду тогда работать в суде. Ботаника — это так, мечета… Можешь ты меня представлять образованной женщиной?
— Я не могу представить тебя женщиной вообще, — сказал он, разглядывая ее молодое спелое тело. — Для меня ты всего только маленькая голубка.
— Ах, Серхио, — засмеялась она, — ты понабрал такие вещи из книжек. Мы еще не были друзьями, и я следила за тобой, когда прислуживала тебе и твоему companero, другому полицейскому. Ты вечно таскал книжки в кармане твоего френча и читал во время еды. В настоящей жизни нет места для маленьких голубок. Ты должен быть сильный и очень страшно работать. Но, несмотря на это, мне нравится слышать тебя говорящим, что я голубка.
— Тебе всего девятнадцать, — сказал он.
— Мексиканская девушка становится женщиной гораздо раньше. Я женщина, Серхио.
И снова они ехали молча, и Серж испытывал глубокое наслаждение, наслаждаясь ее наслаждением от мелькавших мимо виноградников, городков, которые сам он едва замечал.
Увидев озеро, Мариана была поражена именно так, как он и ожидал. Он взял напрокат моторную лодку и в течение целого часа показывал ей особняки Эрроухеда. Он знал, что при виде такой роскоши она потеряет дар речи.
— Но их так много! — воскликнула она. — Должно быть, здесь так много богатых.
— Их много, — сказал он. — И мне никогда не стать одним из них.
— Но ведь это не важно, — сказала она и, пока он выводил лодку из глубины, чуть придвинулась к нему. Яркое солнце, отражаясь от поверхности воды, било ему в глаза. Он надел солнечные очки, и она стала похожа на изваяние из темной бронзы, ветер играл ее темно-каштановыми волосами, на расстояние локтя отбрасывая их назад и обнажая тонкую впадинку на шее. Когда они покончили с ленчем, было уже четыре часа. Солнце по-прежнему пекло, согревая каменистый холмик у дальнего берега, обнаруженный Сержем когда-то в компании с другой, той, что любила пикники и обожала заниматься любовью на свежем воздухе.
— Я думал, ты прихватила с собой что-нибудь из мексиканской кухни, — сказал Серж, расправляясь с пятым кусочком нежнейшего цыпленка и запивая его клубничной газировкой, охладившейся в пластмассовом ведерке со льдом на дне хозяйственной сумки.
— Я слыхала, американцы берут с собой на пик-ник polio frito, — засмеялась она. — Мне сказали, все американцы на то и рассчитывают.
— Вкуснятина, — вздохнул он, думая о том, что давненько не пил клубничной содовой. В который раз он подивился тому, что клубника является любимым лакомством мексиканцев, так что у любого радушного хозяина в восточном Лос-Анджелесе всегда найдется лишняя коробка с клубничным пломбиром или фруктовым мороженым.
— Сеньора Розалес желала, чтобы я захватила с собой для тебя chicharrones с пивом, но я не захватила, потому что думала, тебе лучше понравится другое.
— Я в восторге от твоего ленча, Мариана, — улыбнулся он, уж и не помня, когда в последний раз едал такие сочные и хрустящие свиные шкварки. Ему пришло в голову, что chicharrones с пивом он не пробовал ни разу в жизни: когда их готовила мать, он был еще слишком мал для пива. Ему вдруг ужасно захотелось съесть несколько chicharrones и выпить стаканчик студеного пивка. Человеку вечно чего-то недостает, запретный плод сладок, подумал он, наблюдая за собиравшей утварь Марианой. Бумажные тарелки аккуратно сложены в запасную сумку. Через несколько минут никто и не поймет, что здесь кто-то обедал. На все мастерица, размышлял он, а в этом красном платье и черных сандалиях смотрится просто ослепительно. У нее красивые пальчики на ногах и восхитительные ступни, смуглые и гладкие, как и все ее тело. Что-то остро кольнуло в его груди, когда он вспомнил обо «всем ее теле» и об обете воздержания, данном им той самой личности, уважать которую сейчас он расположен был менее всего.
Покончив с уборкой, она присела рядом с ним, подтянула кверху колени, сложила на них руки, а подбородок пристроила на руки.
— Знаешь, что я скажу? — спросила она, не отрывая глаз от воды.
— Что же?
— Я никогда не видела озера. Ни здесь, ни в Мексике. Только в кино… Это мое первое озеро, которое я вижу по-настоящему.
— Оно тебе нравится? — спросил он, чувствуя, как влажнеют его ладони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58