— В Линкольн-хайтс? Конечно, был.
— Сколько раз? Три?
— Три, четыре, не знаю. Эй, эта болтовня мне уже вот где сидит. Не знаю, какого лешего тебе от меня нужно. Ya estuvo.
— Возьми еще сигарету, — сказал сыщик. — Можешь прихватить несколько, на потом.
— Вот это дело. За сигареты, так уж и быть, перетерплю эту дерьмовую чепуху.
— От Собачьего городка до Линкольн-хайтс с две мили будет. Дальше не наезжал?
Магнитофонная лента вновь смолкла, потом мальчишка сказал:
— Был еще в Эль-Серрено. Это намного дальше?
— На какую-то милю.
— Так что повидал я достаточно.
— А океан когда-нибудь видел?
— Нет.
— А какое-нибудь озеро или речку?
— Речку. Вшивая лос-анджелесская река бежит как раз мимо Собачьего городка, разве нет?
— Как же, как же. Случается, вода в этой канаве поднимается на целых восемь дюймов.
— Да кому какая разница! Меня оно не волнует. У меня в Собачьем городе есть все, чего ни пожелаю. И на кой мне куда-то мотаться!
Лента опять смолкла, потом мальчишка произнес:
— Погоди-ка. Был я кое-где и подальше. Может, сто миль наберется.
— Это где же?
— В колонии. Когда засыпался в последний раз на краже, меня туда на четыре месяца отправили. Зато уж как я радовался, вернувшись обратно в свой Собачий городок!
Сыщик улыбнулся и выключил магнитофон.
— Я бы назвал Примитиво Чавеса типичным членом подростковой банды.
— Что ты стараешься доказать, Сэм? — спросил Мильтон. — Собираешься заняться его перевоспитанием?
— Только не я, — усмехнулся сыщик. — Теперь уж это никому не под силу. Дай Примо хоть два миллиона долларов — он все равно не откажется от своего Собачьего городка, от своей шайки и от забавы разделать на куски кого-нибудь из «богатеев», а может быть, и кого из полицейских. Примо слишком стар. Его не переделаешь. Упустили.
— Надо сказать, он приложил к тому все усилия, — с горечью сказал Мильтон. — Этот маленький сукин сын своей смертью не умрет.
8. Университеты
— В третий раз объясняю, ваша подпись на этой повестке в суд означает лишь ваше обещание явиться на разбирательство по делу о дорожно-транспортном происшествии. Этим вы не принимаете на себя никакой вины. Теперь-то ясно? — сказал Рэнтли, бросив быстрый взгляд на внезапно выросшую толпу зевак.
— Ну-ну, да только я все одно ничего не собираюсь подписывать, — сказал развязно водитель тягача и прислонился спиной к белому кузову, скрестив на груди коричневые мускулистые руки. Давая понять, что разговор закончен, он задрал голову и подставил лицо под скатывающееся к закату солнце, кидая торжествующие взгляды на любопытствующих наблюдателей числом теперь не меньше двадцати, а Гус прикидывал в уме, не настало ли время пройтись до дежурной машины и вызвать подмогу. Зачем тянуть до последнего? Это сборище в мгновенье ока может забить их до смерти. Так следует ли выжидать? Не покажется ли трусостью требовать подкрепления только потому, что водителю тягача вздумалось поспорить да порисоваться на публике? Еще минута-другая — и он подпишет, наверняка подпишет повестку.
— Если вы откажетесь подписать, у нас просто не будет иного выбора, кроме как арестовать вас, — сказал Рэнтли. — Ну а если подпишете — все равно как дадите долговое обязательство. Ваше слово будет вроде долговой расписки, мы сможем вас отпустить. У вас есть право на судебное разбирательство, если пожелаете — так в малом жюри, в суде из дюжины присяжных.
— Как раз то, что мне нужно — малое жюри.
— Вот и прекрасно. Ну а сейчас будьте любезны подписать повестку.
— Когда у полиции выходной? Я заставлю вас провести его в суде.
— Прекрасно.
— То-то и оно, что вы разъезжаете тут по всей округе да раздаете неграм повестки, разве нет?
— Ну-ка оглянись по сторонам, приятель, — сказал Рэнтли, лицо его покрылось румянцем. — На здешних улицах не встретить никого, кроме негров. Так с чего бы, по-твоему, я выбрал тебя, а не кого другого?
— Ага, значит, любой ниггер сойдет, так, что ли? Просто на сей раз им оказался я.
— Просто на сей раз ты оказался тем, кто проехал на красный свет. Ну, будешь ты подписывать повестку или нет?
— Особо же вам нравится подразнить строптивых водителей тягачей, так, что ли? Вечно охотитесь за нами, чтобы быть подальше от горячих мест, а те водилы, что завели дружбу с полицией, могут преспокойненько поступать, как им заблагорассудится, даже если это не по закону.
— Не хочешь подписывать — запирай машину. Поедем в участок.
— На этой повестке и имя-то не мое, не настоящее. Никакой я не Уилфред Сентли.
— Так в твоей шоферской книжке.
— По-настоящему звать меня Уилфред Три-Икса, так-то, снеговичок. Сам проповедник окрестил.
— Вот и славно. Но для нас сгодится и твоя рабская кличка. Нацарапай вот тут «Уилфред Сентли».
— Уж как тебе нравится работать в здешних краях, прямо обожаешь, верно? С кем угодно спорю, от одной мыслишки, что каждый день можешь сюда являться и трахать, покуда силенок хватит, всех черных подряд, на радостях делаешь в штаны.
— Во-во, снеговичок, лучше подтяни их, — раздался голос из толпы подростков, — не то все добро порастеряешь.
Горстка школьников зашлась от смеха и перебежала от сосисочной к противоположному углу улицы.
— Да, обожаю работать в здешних краях, — сказал Рэнтли без всякого выражения, но покрасневшее лицо выдало его, и он запнулся. — Запри машину, — сказал он наконец.
— Вы только поглядите, братья и сестры, как они обходятся с черными людьми, — заорал мужчина, оборачиваясь к толпе на тротуаре, за последнюю минуту выросшей еще вдвое и уже перекрывшей доступ к полицейской машине. У Гуса тряслась челюсть, он крепко сжал зубы и подумал: слишком далеко зашло.
— Видали? — горланил мужчина. Несколько детишек, отделившись от переднего края толпы, присоединились к долговязому и воинственному пьянчуге лет двадцати. Выбравшись из салона под названием «Шик, блеск, красота», он заковылял по улице, объявляя всему миру, что ему раз плюнуть — прикончить парой своих черных лап любого белого легавого, когда-либо рожденного на свет своей сучкой-матерью. Его решимость вызвала бурю восторга и аплодисментов у подзадоривавших его пацанят.
Внезапно Рэнтли решительно протолкался сквозь толпу и направился к патрульной машине. На какой-то мучительный и страшный миг Гус оказался совершенно один в окружении плотного кольца человеческих лиц. Кто-то из них непременно придет мне на помощь, твердил он себе. Если что случится, кто-то да придет мне на выручку, внушал он сам себе, а безудержное буйство воображения назойливо подсказывало, что в лицах этих нет ненависти, не в каждом она есть, но, когда Рэнтли вновь растолкал толпу и вернулся обратно, страх в сердце осел лишь самую малость.
— О'кей, сюда уже едут пять машин, — сказал Рэнтли Гусу и обернулся к водителю тягача. — Или ты сейчас же подписываешь повестку, или продолжаешь выпендриваться, но тогда через пару минут увидишь здесь ребят, которые с удовольствием о тебе позаботятся, так же как позаботятся и о любом другом, кто вдруг, словно лягушка, решит квакать да подпрыгивать.
— У тебя, видать, план по этой писанине, так, что ли? — презрительно усмехнулся мужчина.
— Нет, план был раньше, а теперь я могу черкнуть любую бумажку, какую только вздумаю, — сказал Рэнтли и поднес карандаш к самому носу водителя. — Так что у тебя есть последний шанс ее подписать, а не успеешь этого сделать до приезда первой полицейской машины, отправишься в тюрягу, даже если умудришься за то время, что тебя будут тащить в казенную тачку, поставить вот здесь сотню подписей.
Мужчина сделал шаг вперед и долгую минуту пристально, в упор, глядел в серые глаза полицейского. Гус обратил внимание, что был он ничуть не ниже Рэнтли и даже не хуже того сложен. Затем Гус взглянул на трех парней, одетых, словно русские крестьяне, в черные картузы и белого цвета блузы. Они наблюдали за Гусом и о чем-то шептались, стоя у обочины. Он понял, что, если заварится каша, ему придется столкнуться вот с этими ребятами.
— Ничего, День уже грядет, — сказал водитель, выдергивая из руки Рэнтли карандаш и царапая свое имя через всю повестку. — Недолго тебе быть псом, победившим в драке.
Пока Рэнтли отрывал из книжечки квитанций белый талон нарушителя, водитель нарочно выронил карандаш на землю, но Рэнтли предпочел не заметить этого. Он вручил водителю повестку, и тот грубо выхватил ее из пальцев полицейского. Гус и Рэнтли уже сидели в машине, а он все еще продолжал разглагольствовать перед редеющей толпой. Автомобиль медленно тронул от обочины, и несколько молодых негров нехотя сошли с дороги. Послышался глухой и тяжелый удар, но полицейские никак на него не отреагировали, хоть и знали: один из тех, в шапках, пнул ногой дежурку в крыло. Разумеется, к великой радости пацанят.
На секунду они остановились, и Гус запер дверцу, а какой-то мальчишка в желтой рубахе, не упуская случая напоследок продемонстрировать собственную удаль, неспешно, как на прогулке, обогнул бампер. Повернувшись направо и увидев в нескольких дюймах от себя коричневое лицо, Гус в ужасе отпрянул назад, но то был всего лишь мальчуган лет девяти. Пока Рэнтли в нетерпении насиловал мотор, малыш не отрывал от Гуса глаз. В лице его читалось только детское любопытство. Толпа расходилась, оставив на пятачке лишь тех троих, в черных картузах. Гус улыбнулся маленькому личику и черным глазенкам, цепко вцепившимся в его зрачки.
— Привет, юноша, — сказал Гус, но голос его прозвучал слабо.
— Отчего тебе так нравится стрелять в черный народ? — спросил мальчишка.
— Кто тебе такое сказал? Это не…
Рванувшая с места машина швырнула его на спинку сиденья. Рэнтли гнал во весь опор мимо Бродвея и Пятьдесят четвертой улицы назад, к району их патрулирования. Гус обернулся и увидел, что мальчишка по-прежнему стоит на том же пятачке, следя за набирающей скорость дежуркой.
— Раньше такого не было. Раньше они так не кучковались, — сказал Рэнтли, закуривая сигарету. — Три года назад, когда я впервые пришел на эту службу, мне даже нравилось работать здесь: негры разбирались в полицейских делах ничуть не хуже нашего и никогда вот так не кучковались. Нынче все переменилось. Кучкуются по любому поводу. Словно к чему-то готовятся. Мне не следовало заглатывать наживку. И совсем не следовало с ними спорить. Но это напряжение… Оно выбивает меня из колеи. Ты очень испугался?
— Д-да, — ответил Гус, гадая, насколько охватившее его оцепенение было очевидно для других. За прошедший год такое с ним приключалось уже несколько раз. В один прекрасный — или кошмарный? — день, когда на него нападет вот такое же оцепенение, ему придется действовать куда решительнее. Тогда-то он и узнает себе истинную цену. Пока что от этого знания всякий раз его спасала какая-нибудь случайность. Пока что ему удавалось избегать своего жребия. Но настанет день, и он все про себя выяснит.
— А я ничуть, — сказал Рэнтли.
— Правда?
— Ага, только вот чье это дерьмо на моем сиденье? — ухмыльнулся он, покуривая, и тут они оба расхохотались, отводя душу и высвобождаясь из плена натянутых до предела нервов. — Толпа вроде этой за две минуты не оставит на тебе живого места, — сказал Рэнтли, выпуская в окно облачко дыма, и Гус подумал, что его напарник не выказал перед недоброжелателями-зрителями и тени страха. Рэнтли было всего двадцать четыре, но из-за золотистых каштановых волос и румянца на лице он казался еще моложе.
— Ты не считаешь, что следует отменить твой вызов? — спросил Гус. — Больше ведь нам помощь не нужна.
— Конечно, действуй, — сказал Рэнтли и с любопытством покосился на Гуса, а тот уже докладывал:
— Три-А-Девяносто один, подмога на угол Пятьдесят пятой и южного Бродвея отменяется, толпа разошлась.
Никто не ответил, и ухмылка Рэнтли сделалась шире, тут только до Гуса дошло, что радио не работает. Он увидел бессильно повисший шнур от микрофона и понял, что, пока они стояли «в окружении», кто-то выдернул провод с мясом.
— Выходит, ты брал их на пушку, когда сказал, что едет подкрепление?
— Ай да я! — воскликнул Рэнтли.
Как приятно было Гусу ехать вот так сперва к радиомагазину, а после в район Креншоу — в ту сторону Университетского округа, где царствовали шелковые чулочки и все еще жили белые, много белых, где негры были «вестсайдскими неграми», где дома в шестьдесят тысяч долларов на Болдуин-хиллз возвышались над районными универмагами и где вокруг тебя никогда бы не сомкнулось враждебное кольцо из черных лиц.
На боковой стене оштукатуренного многоквартирного дома с фасадом на трассу, ведущую к гавани, Гус прочитал выведенную распылителем надпись в четыре фута высотой: «Дядюшка Ремус — местный дядя Том, друг белых». Отсюда Рэнтли свернул на шоссе и помчался на север. И сразу длинные пальмы, ограждавшие трассу с южного центра Лос-Анджелеса, сменились жилыми домами в его истинном центре. Они находились в деловой части города и неторопливо двигались к радиомастерской в здании полиции, где им должны были заменить микрофон.
Любуясь красивыми женщинами, которых в этой части города всегда было пруд пруди, Гус ощутил легкое раздражение и понадеялся, что хоть сегодня Вики не заснет до его прихода. Несмотря на все меры предосторожности, супружеские обязанности она выполняла не столь добросовестно, сколь прежде, только это ведь естественно, подумал он. Затем его охватило чувство вины, которое он периодически испытывал с тех самых пор, как родился Билли, и пусть он знал, что винить себя смешно, но все же: любой, если он не дурак, позаботился бы о том, чтобы двадцатитрехлетняя девушка менее чем за пятилетку семейной жизни не стала производить на свет троих детей, особенно если эта девушка не слишком для того созрела и во всем зависит от своего мужа, во всем, кроме принятия важнейших решений, да еще верит, что муж ее сильный человек, и… Ох, смеху-то!
С момента, как он признался себе в том, что брак его оказался ошибкой, ему в чем-то сделалось даже проще. Стоит взглянуть правде в лицо, и с ней прекрасно можно ужиться, размышлял он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58