Они идут нынче штука за четверть доллара. Любишь авокадо? Может, и персики перепадут. Я знаю одного на той стороне рынка, у него тут самые вкусные персики. Без всяких синячков и вмятин.
Уайти выбрался из машины и небрежно, на разбитной полицейский манер, нацепил на голову фуражку, захватил с собой — вероятно, по привычке — дубинку и, лихо вертя ее левой рукой, подошел к сухопарому китайцу в майке и шортах цвета хаки, который, обливаясь потом, швырял увесистые связки бананов в продуктовую тележку. Когда Уайта приблизился, китаец чуть сдвинулся вбок, давая тому возможность встать под золотисто-серебряный мост из густого потока летящих плодов. Рой прикурил сигарету и с отвращением наблюдал за тем, как Уайти цепляет дубинку к кольцу на ремне и принимается помогать Фу Фу метать бананы в тележку.
Вот он, профессиональный полицейский, зло подумал Рой, и вспомнил обходительного седовласого капитана, читавшего им в академии лекции о «новом профессионализме». Нет, старик фараон, ворующий яблоки, оказался чрезвычайно живуч. Только взгляните на этого старого мерзавца, при полной униформе швыряющего бананы на глазах у покатывающихся со смеху работяг! Ну чего он не уволится из полиции? Мог бы тогда хоть день напролет сыпать бананами, язви тебя тарантул в жирный зад, подумал Рой.
И как их только угораздило послать меня в этот участок на Ньютон-стрит! Не понимаю. Что за польза была выбирать из трех дивизионов, если на этот выбор потом наплевали и умудрились заслать его по чьему-то капризу в участок в двадцати милях от дома. Жил он почти в самой долине. Могли послать его в один из местных округов, или в Хайлэнд-парк, или хотя бы в Центральный дивизион, он, кстати, и называл его в анкете, но уж на Ньютон-стрит он даже не рассчитывал. Беднейший из негритянских районов, чья нищета попросту удручает. Лос-анджелесский «Ист-Сайд», из которого, как Рой успел выяснить, негры-новоселы стремятся поскорее перебраться в здешний «Вест-Сайд», куда-нибудь к западу от Фигуэроа-стрит. Однако то обстоятельство, что большинство местных жителей — негры, как раз привлекало Роя. Если он когда-нибудь и покинет полицию для того, чтобы стать криминологом, хорошо бы на этот случай получить исчерпывающее представление о гетто. А через год-другой, научившись всему необходимому, можно перевестись на север, возможно в Ван-Найс или Северный Голливуд.
Когда они наконец выехали с территории рынка, заднее сиденье дежурной машины было завалено бананами, авокадо и персиками, а сетка на нем до отказа набита помидорами, которыми Уайти разжился в самый последний момент.
— Ты знаешь, что имеешь полное право на половину всего, что здесь есть, — сказал Уайти, когда они, стоя на участковой автостоянке, перегружали продукты в его собственную машину.
— Я же сказал, мне ничего не нужно.
— Промеж собой напарники должны все поровну делить. Половину можешь забрать. Возьми хоть авокадо. Ну чего бы тебе их не взять?
— Сукин ты сын, — выпалил Рой, не сдержавшись. — Да будь они прокляты! Послушай, я только что из академии. И теперь должен пройти восьмимесячную стажировку. А из-за какого-нибудь пустяка могу вылететь отсюда в любую минуту. Стажеру неоткуда даже ждать страховки, и не мне тебе это объяснять. Сейчас я не могу брать на чай. По крайней мере вот это. Бесплатная закуска, сигареты, кофе — это ладно, это, похоже, стало традицией, но что, если сержант засек бы нас сегодня вечером на рынке? Я мог потерять работу!
— Прости, мальчуган, — произнес Уайти с обидой. — Я и не думал, что у тебя такое в голове. Уж коли бы нас подловили, я принял бы огонь на себя, тебе следует это понимать.
— Неужто? А что бы я сказал в свое оправдание? Что ты приложил мне к виску свою пушку и насильно принудил сопровождать себя в турне по торговым точкам?
Перекладывать фрукты Уайти заканчивал в полном молчании и не обмолвился ни словом до тех пор, пока они не возобновили патрулирование. Тут-то он и сказал:
— Эй, напарник, езжай к телефонной будке, мне опять надобно звякнуть.
— Какого хрена? — сказал Рой, вовсе уж и не заботясь о том, что там подумает Уайти. — Чего ради? Может, толпа толстозадых баб выстроилась у телефона в участке, чтобы шепнуть тебе в трубку о своей любви?
— Я только поболтаю со стариной Сэмом Такером, — сказал Уайти, глубоко вздохнув. — Там, у телефона, старый негодяй кукует один-одинешенек. Мы ведь с ним однокашники по академии. В октябре нашей дружбе будет двадцать шесть лет. Тяжко быть цветным и работать в таком ниггерском округе, как наш. Иногда по ночам, когда приводят какого-нибудь черного мерзавца, пристрелившего старуху или еще что натворившего в том же роде, и когда полицейские в буфете не закрывая рта поливают ниггеров в мать и в душу, Сэму становится совсем скверно. Он все это слышит и душой изводится, вот ему и делается скверно. Штука ясная, как ни рассуждай, а для полицейского он слишком стар. Когда пришел на эту работу, ему уж тридцать один было. Хорошо бы ему отцепить свою брошку и сняться с этого гиблого места.
— А сколько было тебе самому, Уайти, когда сюда пришел?
— Двадцать девять. Эй, вези меня к будке на Двадцать третьей. Ты же знаешь, это моя любимая будка.
— За столько времени — как не знать! — сказал Рой.
Рой притормозил у тротуара и минут десять ждал, страдая от безнадежности, пока Уайти наговорится с Сэмом Такером.
Профессионализм в полицию придет только тогда, когда она избавится от старого племени, размышлял Рой. Хотя какое ему до этого дело! Строить карьеру на полицейской стезе он не намерен. Эта мысль напомнила ему, что, если он надеется не выбиваться из графика и вовремя получить диплом, лучше бы взяться за ум и записаться на следующий семестр. Удивительно, что вообще находятся люди, желающие ради карьеры выполнять подобную работу. Подготовительный период позади, и теперь сам Рой стал частью системы, суть которой предстояло еще постичь, чтобы потом, набравшись необходимых знаний и опыта, покинуть эту систему за ненадобностью.
Взглянув в зеркальце машины, он лишний раз убедился, что здорово загорел на солнце. Дороти говорила, что и не помнит его таким загоревшим — то ли из-за формы, то ли из-за теперешней его пригожести, но она явно находила его соблазнительнее прежнего и часто сама изъявляла желание заняться с ним любовью. Но, может, тут причина и в другом: в ее первой беременности и сознании того, что вскоре какое-то время ничего этого не будет. Он потворствовал ее желаниям, хотя огромный курган жизни и вызывал в нем чувство, близкое к отвращению; и даже притворялся, что получает не меньше наслаждения, чем раньше; раньше — это когда ласкал гибкое, податливое тело и атласный живот, на котором, похоже, от нынешней беременности навсегда сохранятся длинные рубцы. Она сама во всем виновата. У них ведь было решено: в течение пяти лет — никаких детей. Она допустила ошибку. Новость буквально его ошеломила. Приходилось менять все планы. Работать старшей стенографисткой в «Рем электроникс», где ей так здорово платили, она больше не могла. Чтобы поднакопить деньжат, ему придется остаться в полиции чуть ли не на целый лишний год. Но отца или Карла он не станет просить о помощи и даже не попросит взаймы — особенно теперь, когда они поставлены в известность, что в семейную фирму он не войдет.
С него довольно. Желая их ублажить, он уже трижды менял специальность, пока не остановился на психопатологии и пока не узнал о своем истинном предназначении от профессора Реймонда. По-отечески относившийся к нему добряк едва не расплакался, когда Рой сообщил ему, что бросает колледж, чтобы год или два поработать в лос-анджелесской полиции. До самой полуночи сидели они в кабинете профессора Реймонда, где последний сперва упрашивал, потом убеждал Роя, потом поносил Роево упрямство, однако в конце концов все же сдался. Рой внушил ему, что устал и, по всей видимости, если и останется, то в следующем семестре провалит все предметы. Ну а пара лет подальше от учебников, зато в гуще жизни, наверняка послужат стимулом к тому, чтобы вернуться в колледж и получить сначала степень бакалавра, а затем магистра. И кто знает, если он и впрямь тот самый ученик, за кого принимает его профессор Реймонд, возможно, инерции этого импульса хватит на то даже, чтобы когда-то сделаться доктором.
— В один прекрасный день, Рой, мы можем стать коллегами, — сказал профессор, горячо тряся влажными и мягкими руками сухую кисть Роя. — Не будем терять друг друга из виду, Рой.
Рой и сам желал того же. Ему не хватало такого чуткого собеседника, как профессор, с кем можно было бы поделиться всем тем, что он узнал за это время. Разумеется, он делился этим с Дороти. Но та была столь увлечена тайнами деторождения, что он вообще сомневался, слышит ли она его странные, но невыдуманные истории, которыми одаривает его полицейская повседневность, и понимает ли она, что значат они для бихевиориста.
Ожидая Уайти, Рой опустил зеркальце и проверил свой значок и медные пуговицы. Высокий и стройный, но с широкими плечами в строгой синей рубашке он выглядел отменно. Ремень его, «Сэм Браун», блестел, ботинки сверкали так, словно вполне могли обходиться без поплевываний и постоянной полировки, чем откровенно грешил кое-кто из полицейских. Чтобы не тускнел значок, для чистки он использовал обычно отслужившее свой срок сукно да немного ювелирной помады. Когда волосы отрастут, он больше не станет их коротко стричь. Говорят, бывает так, что после прически «под ежик» волосы делаются волнистыми.
— Полный красавчик, — сказал Уайти, с дурацкой усмешкой резко распахнув дверцу и плюхнувшись на сиденье.
— Вот, пепел на рубашку уронил, — сказал Рой, возвращая зеркальце в прежнее положение. — Как раз счищал.
— Давай-ка малость займемся полицейской работенкой, — сказал Уайти, потирая руки.
— Стоит ли беспокоиться? До конца дежурства каких-нибудь три часа, — сказал Рой. — Что за чертовщину порассказал тебе Такер, чего это ты так расцвел?
— Такер тут ни при чем. Просто здорово себя чувствую. Да и вечер — прекрасный летний вечерок. Вот и захотелось поработать. Давай ловить ночных грабителей. Кто-нибудь показывал тебе, как надо выслеживать ночных грабителей?
— Тринадцать-А-Сорок три, Тринадцать-А-Сорок три, — раздался голос оператора, и Уайти прибавил громкости. — Ищите женщину, ссора хозяйки с квартиросъемщиком, южный Авалон, сорок девять, тридцать девять.
— Тринадцать-А-Сорок три, вас понял, — ответил Уайти в микрофон. Затем обратился к Рою: — Что ж, вместо ловли плутов нам предлагают усмирение туземцев. Вперед!
Найти дом на Авалоне не составило никакого труда: над крыльцом горел свет, а на крыльце, глядя на улицу, стояла хрупкая седая негритянка. На вид ей было лет шестьдесят. Когда Рой и Уайти одолели с десяток ступенек, она робко улыбнулась.
— Сюда, господа из полиции, — сказала она, открывая разбитую дверь, обтянутую москитной сеткой. — Не будете столь любезны войти?
Приняв приглашение, Рой снял фуражку и был раздосадован, когда Уайти не сделал того же. Похоже, что бы тот ни делал, все вызывало у Роя раздражение.
— Сесть не желаете? — улыбнулась женщина, и Рой залюбовался ее крошечным домиком, таким же стареньким, чистым и прибранным, как и сама хозяйка.
— Нет, благодарю вас, мэм, — сказал Уайти. — Чем можем вам помочь?
— Здесь у меня вон там сзади живут эти люди. Не знаю, как и быть. Надеюсь, что вы мне поможете. Не платят за квартиру вовремя, хоть убей, вот уже два месяца прошло, а мне до зарезу нужны деньги. Живу на маленькое пособие, вы понимаете, я просто не могу без этой платы.
— О, ваши трудности мне хорошо знакомы, мэм, правда-правда, — сказал Уайти. — У меня у самого был когда-то домишко наподобие вашего и были квартиранты, которые вечно не платили, так что времечко я пережил кошмарное. У моих еще было пятеро детишек, те только и норовили, что снести всю постройку. У ваших ребятишки есть?
— Имеются. Шесть. И очень буйные. Все разносят в щепы.
— Хулиганье, — сказал Уайти, качая головой.
— Что мне делать-то? Вы мне поможете? Уж я и умоляла их заплатить…
— Нам бы очень хотелось вам помочь, — сказал Уайти, — но, понимаете, дело это гражданское, а в нашем ведении находятся уголовные дела. Надо бы вам выхлопотать у окружного судебного исполнителя официальную бумагу, в которой им предписывалось бы съехать отсюда, а уж затем можно преследовать их через суд за незаконное владение чужой собственностью, или как у них там называется. Да все это стоит времени, а адвокат — еще и денег.
— На адвоката нет у меня никаких совершенно денег, господин из полиции, — сказала старушка, касаясь руки Уайти тонкой молящей ладонью.
— Это мне тоже знакомо, мэм, — сказал Уайти. — Честное слово. Кстати, это случаем не кукурузным хлебом пахнет?
— Им самым, сэр. Не хотите ли испробовать?
— Хочу ли я? — переспросил Уайти, снимая фуражку и направляя старушку в кухню. — Да я же сам из деревенских. Я вырос в Арканзасе, жуя кукурузный хлеб.
— А вы чуток не отведаете? — улыбнулась та Рою.
— Нет, благодарю вас, — ответил он.
— Тогда глоточек кофе? Он свежий.
— Нет, мэм, спасибо.
— Уж и не знаю, когда ел такой вкусный кукурузный хлеб, — сказал Уайти. — Вот покончу с ним и пойду поговорю с вашими квартирантами. Они вон в той хижинке, что на задках?
— Да, сэр. Там она, ихняя обитель. Уж я оценю по заслугам то, что вы для меня делаете, и непременно расскажу нашему членщику муниципального совета, какая распрекрасная у нас полицейская сила. Вы так всегда добры ко мне, по какому бы поводу я ни звонила. Видать, вы с того участка, что на Ньютон-стрит?
— Так точно, мэм. Просто скажите вашему члену муниципального совета, что вам по душе, как несет свою службу Уайти с Ньютон-стрит. А если пожелаете, можете даже звякнуть в участок и передать это моему сержанту.
— Ну конечно, я так и поступлю, мистер Уайти, и не сомневайтесь. Могу я предложить вам еще чуток кукурузного хлеба?
— Нет, нет, спасибо, — ответил Уайти и вытер лицо сверху донизу полотняной салфеткой, которую подала ему старушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58